Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского) - Осеева Валентина Александровна (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
Петька молча указывал на берёзу, на дуб, на сложенные накрест ветки. Мазин кивал головой и отрывисто командовал:
– Влево!.. Вправо!.. Вперёд!..
Лес поредел. В дорожных знаках уже не было нужды. Мальчики шли по слуху. Шоссе приближалось; оттуда слышался скрип телег, доносились гудки и мычание коров. Высокий мальчишеский голос не то пел, не то кричал что-то.
Мазин прислушался и, дёрнув Петьку за рукав, бросился вперёд. Запыхавшись, они выскочили на шоссе и огляделись. По дороге понуро и неохотно шагало колхозное стадо. Телята разбегались по сторонам, подростки звонко щёлкали бичами, старики сурово покрикивали на скотину. Хрюкали свиньи. Встревоженно мычали коровы.
С той стороны шоссе, в поле, молча и сосредоточенно работали люди, убирая хлеб. Тарахтел комбайн, мелькали разноцветные платки, выезжали на шоссе машины с тугими мешками. Люди останавливались, пропускали машины вперёд.
Петька облизнул языком сухие губы и бросился наперерез высокому седому старику:
– Дедушка, куда это вы?
Старик глянул на него мутными от бессонницы глазами и неохотно сказал:
– Скот угоняем…
Петька растерянно оглянулся на Мазина. Мазин, обведя глазами шоссе, бросился к хлопцу, который с трудом тянул за верёвку бычка. Бычок упирался, подняв коричневую морду с чёрными бугорками рогов; он жалобно мычал, призывая на помощь мать.
– Та иди, бисова душа! Иди, щоб ты здох! – покраснев от натуги, кричал на него мальчишка.
Мазин схватил за верёвку.
– Стой! Не тащи его!.. Куда вы идёте?
Хлопец вытер рукавом пот.
– А ты що, з неба звалился? – сердито спросил он. – Война! Понял? Война! Немцы границу переступили…
– Немцы?.. Границу?..
Мазин выпустил из рук верёвку и круто повернулся к Петьке:
– Пошли!
Но они не пошли, а побежали, задыхаясь и обгоняя друг друга.
Страшное, незнакомое слово «война» заставляло их мчаться, не разбирая дороги, к Мите, к товарищам со спешным, тревожным донесением. Ветки хлестали мальчиков по лицу, сучья царапали ноги. В овраге Петька споткнулся и боком свалился в кустарник. Мазин схватил его за плечо:
– Вставай! Война! Понимаешь? Война!
Петька, хромая, выбрался из кустарника и, стараясь не отставать от Мазина, говорил на бегу:
– Мы им пропишем, Мазин! Мы им такого зададим, что они сроду к нам больше не сунутся! Мы… Мазин…
Но Мазин не слушал его. Он бежал, раздвигая головой и локтями кусты, поглядывая на зажатый в руке компас. Брови его были нахмурены, глаза остро блестели. А Петька, прихрамывая, торопился за ним и без умолку говорил про тяжёлые и дальнобойные орудия и про Красную Армию, которая так даст врагам… так даст, что своих не узнают!
Потом Петька совсем выбился из сил и замолчал…
Они выбежали к палаткам вместе. Мазин бросился к баку, зачерпнул кружкой воду и стал жадно пить. Потом сунул кружку Петьке, посмотрел на встревоженные лица ребят, подошёл к Мите и коротко сказал:
– Война!
Глава 13
Старые товарищи
Расставшись с ребятами, Сергей Николаевич двинулся на пасеку. Бескрайнее поле сливалось с синим горизонтом. Усталая лошадь шла шагом; однообразный скрип колёс и тишина навевали спокойные мысли. Николай Григорьевич молчал.
Сергею Николаевичу тоже не хотелось говорить. Им овладели смутные воспоминания об этих местах. Вспоминалось раннее детство. Вспоминалась мать – высокая, чернобровая, строгая. Вспоминалась сестра, с которой он расстался, когда она вышла замуж и ушла на хутор к своему «чоловику». Он был ещё совсем маленьким и всё цеплялся за неё, когда она уходила, и оба они плакали. Тогда у неё были горячие мокрые щёки, на груди звенело много бус, с подвенечного венка спускались цветные ленты…
С тех пор прошли годы. Вместе с отцом и матерью он уехал в маленький городок под Москвой. Там он рос и учился, постепенно забывая и эти места и слёзы сестры. Они редко писали друг другу, а после смерти матери их переписка и совсем оборвалась, и только в последнее время сестра стала настойчиво требовать, чтоб брат привёз ей отца.
«Тут всё ему родное, он оживёт от нашего солнышка, и я за ним похожу, как за маленьким…»
Лошадь стала. Хлопец соскочил с телеги, достал торбу с овсом.
– Далеко ещё? – спросил Сергей Николаевич.
– Порядком будет. Большой крюк сделали. Назад вертаемся. К вечеру доедем, – успокоил хлопец, присаживаясь на край дороги.
Николай Григорьевич дремал, лёжа на телеге. Покормив лошадь, отправились дальше. Солнце садилось.
Лес быстро темнел. Дорога свернула на свежескошенный луг; остро запахло увядающими цветами и травами.
Пасека открылась перед глазами как-то вдруг, когда, сделав крутой поворот, дорога сбежала в овраг и снова вынырнула перед высокими тополями. За тополями вился плетень.
Было уже совсем темно. Отпустив хлопца с телегой, Сергей Николаевич с трудом нашёл перелаз, заросший густым вишняком. За вишняком виднелась белая хата, утонувшая в зелени деревьев. Запах мёда и гречи носился над спящими ульями.
– Стой! Где же тут калитка у него? И огня в хате нет, – заволновался Николай Григорьевич.
Мохнатая собачонка чёрным шариком подкатилась к плетню и залилась звонким лаем. В хате хлопнула дверь.
– Эге-гей! Бобик! – послышался густой бас.
– Матвеич! Эгей! – Николай Григорьевич выпрямился и рванулся навстречу другу. – Эгей!
– Принимайте гостей, диду! – крикнул Сергей Николаевич.
На заросшей тропинке показалась грузная фигура Матвеича. В темноте были видны его широкие плечи и взмахивающие на бегу большие руки. Собачонка с лаем крутилась у него под ногами.
– Цыц, ты! Гости до нас!
Матвеич подбежал к перелазу, перегнулся через него всем своим грузным телом и схватил в охапку Николая Григорьевича:
– Стой… стой!.. Где ты тут есть, товарищ мой?.. Товарищ мой…
Николай Григорьевич счастливо смеялся, не выпуская большой тёплой руки друга.
Из-за облака показался краешек луны и осветил коротко остриженную голову Матвеича с крупным носом, густыми бровями и опущенными книзу чёрными усами. Одна щека его была перехлестнута поперёк глубоким шрамом, живые, смеющиеся глаза смотрели добродушно и лукаво.
– Ох ты ж вояка… вояка мой! – умилённо глядя на друга, повторял он.
Старики ещё раз обнялись.
– Мы тебя зараз, як персональну персону, до самой хаты предоставим!
Хата была новая, с дубовым крыльцом и тяжёлой дверью. В кухне стояла русская печь с полатями. На припечке были сложены горкой глиняные миски, котелок, чугун и закопчённая дочерна сковородка. У окна – крепкий дубовый стол, перед ним – широкая скамья. Печь была голубовато-белая, разукрашенная по краям никому не ведомыми цветами в виде синих кружочков с синими пестиками и короткими толстыми стеблями. На полатях лежало старое одеяло, в углу – скомканная подушка в ситцевой розовой наволочке; из-под неё выглядывали новые яловые сапоги. Посреди кухни гудел примус, в чугуне варилась картошка.
Белая двустворчатая дверь вела в соседнюю комнату; там было свежо и чисто, а из угла, где стояли в ряд бочонки, покрытые круглыми крышками, сильно пахло мёдом.
– Ну, вот и моя хата! – Матвеич шагнул через порог и выпрямился. – Живу як той пан. Домок ничего себе. Прошлую весну колхоз отпустил средства на полное оборудование пасеки.
Он распахнул обе половинки двери, чиркнул спичку, зажёг керосиновую лампу:
– Ну, гости дорогие, располагайтесь як знаете, як вам по душе, а я на стол соберу. Хозяйки у меня нема, так я сам себе повар. Зараз сала нашкварим, яишницу разобьём!..
Сергей Николаевич с весёлым любопытством смотрел на неуклюжего, как медведь, Матвеича, слишком шумного и большого для маленькой кухоньки.
Матвеич точил об печку нож, грохотал посудой и без умолку говорил, обращаясь то к Николаю Григорьевичу, которого называл «старым», то к Бобику, то просто к различным вещам, находящимся в кухне. Видно, привычка разговаривать с самим собой и с окружающими его предметами давно выработалась у Матвеича.
