Возвращение росомахи(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Увидев росомаху, терзающую его добычу, волк пришел в бешенство и с ходу атаковал воровку. Но та не стушевалась: обнажив желтоватые клыки, с медвежьим ревом сама ринулась навстречу. Серый оторопел от такой наглости и едва увернулся от просвистевшей перед мордой когтистой лапы. Росомаха, сделав сальто через голову, все же сумела полоснуть его брюхо длинными когтями снизу.
На отчаянные вопли товарища примчалась пара волков. Они решили проучить нахалку. Поодиночке серые не рисковали связываться с росомахой: низкая болевая чувствительность и хорошая реакция позволяли той драться отчаянно и с невероятным упорством. А сообща был шанс преподать дерзкой вонючке отменную трепку. Но и тут у них ничего не вышло — росомаха взобралась на дерево и, не проявляя ни малейшего беспокойства, дожидалась, пока стае надоест караулить ее.
Глава 4
Верхи. Отец Сергий
Село Верхи вытянулось тремя улицами вдоль берега озера, занимающего большую часть межгорной котловины. В центре — площадь. На ней с одной стороны двухэтажное, рубленное из лиственницы, здание бывшей конторы леспромхоза, с другой — школа с пришкольным участком. Основали Верхи при Екатерине Великой казаки и крестьяне, бежавшие сюда от расправы после подавления пугачевского бунта. Топкие мари и дремучие леса, окружающие этот обширный, отдельно стоящий горный массив, надежно ограждали беглый люд от царских властей. Сейчас с миром село связывала семидесятикилометровая лесовозная дорога, по-змеиному вихляющая по сосновым гривам и марям. До середины девяностых годов XX века в Верхах, наряду с госпромхозом, был крупный леспромхоз. Могучие «Уралы» и «КрАЗы» за год вывозили по зимнику до миллиона кубометров первосортной древесины.
В то время в поселке действовала школа-десятилетка, клуб с вокально-инструментальным ансамблем и художественной самодеятельностью, почта, два магазина. Но пришли иные времена, и леспромхоз как-то незаметно умер: вывозить многометровые хлысты мачтового леса стало невыгодно, а пригодная для сплава речка текла, минуя жилые края, лишь к студеному морю-океану. Клуб закрыли. Вместо трехсот дворов осталось полторы сотни. Слава богу, что школу сохранили, правда, стала она восьмилеткой. Госпромхоз пока держался. И мужики продолжали, как испокон веку в тутошних краях, промышлять пушнину, бить на мясо зверя, ловить, вялить рыбу, подсачивать смолу, вываривать пихтовое масло.
Связь с миром поддерживала автолавка. Два раза в месяц из города приезжал на вездеходе ГАЗ-66 экспедитор Семен Львович, лысоватый, рыхлый мужчина неопределенного возраста. За не сходящую с округлого лица услужливую улыбку селяне прозвали его Подковой. Приезда автолавки все, особенно дети, ждали, как праздника. К обеду собирались у единственного двухэтажного здания.
Помимо ходового товара Семен Львович доставлял почту, газеты, пенсию, солярку для дизельной электростанции. А в город увозил ягоды, кедровые орехи, сушеные грибы, пихтовое масло. Зимой их сменяли мороженое мясо и дичь (в основном рябчики, куропатки), а также масло и творог.
Оставшись без работы, народ перешел на самообеспечение. Стали сажать больше картошки, капусты, держать скотину, коз на шерсть; все лето и осень заготовляли дары тайги. Кто не ленился — жил в достатке. Особенно выгодно оказалось собирать на продажу клюкву и бруснику: не портится, и цена хорошая. Некоторые семьи за сезон до полутонны сдавали.
Первые годы Подкова приторговывал и водкой, но на общем сходе ввели на ее продажу запрет. Случилось это после того, как бывшие лесорубы, отмечая в конце зимы пятидесятилетие своего бригадира Игната, перепившись, стали выяснять отношения. Вальщик Герасим вспомнил, что Игнат когда-то лишил его премии за поломку мотопилы «Дружба». Словесная перепалка переросла в драку. Рассвирепевший Герасим схватил стоявший у печи топор и профессиональным ударом развалил обидчику череп. Придя домой, всю ночь пил, дико орал. Жена с детьми, опасаясь за жизнь, убежала к свекрови. То ли от курева, то ли от упавшей свечки, рубленный из смолистого кедра дом Герасима под утро полыхнул. Жар внутри был такой, что когда дотлели последние угли, то и костей не нашли — один пепел. Не знали, что и хоронить. Слава богу, ветра не было, а то и вся улица выгорела бы.
Эта трагедия потрясла селян: «Дожили! Куда катимся?!» Собравшиеся на пепелище бабы голосили во весь голос:
— Двух таких орлов ни за что ни про что потеряли! Две семьи враз осиротели!
— Допраздничались!
Валентина, жена зарубленного Игната, чуть ли не на каждого мужика кидалась:
— Кто теперь моих пацанов поднимать будет?! Вы?! Пропойцы проклятые!
Тогда и порешили: «Больше водку в село не завозить!»
Приехавший через неделю Подкова попытался втихаря продавать, но заметившая это Валентина пришла в бешенство и ястребом накинулась на коммерсанта:
— Еще раз привезешь, оболью твою колымагу бензином и спалю!
Подкова до того перепугался, что на ее глазах вылил две поллитровки и побожился соблюдать решение схода.
Еще бы! Доход с каждой поездки и без спиртного почти в два раза превышал расходы: за иные дары леса магазины и рестораны платили ему в три раза больше, чем он селянам.
Более того, после введения сухого закона он уговорил охотоведа Степана Ермиловича, уже второй год исполнявшего и обязанности директора госпромхоза, закрепить за ним примыкающий к дороге на Верхи большой, почти в триста квадратных километров, промысловый участок. Местные охотники давно забросили его из-за удаленности. Для Подковы же он был удобен — так и так каждый раз проезжал мимо, да и горы там были не такие крутые, как на остальных участках.
В селе на взгорке стояла обветшавшая церковь, построенная в середине XIX века. При леспромхозе ее использовали в качестве склада и за зданием худо-бедно следили. А когда его ликвидировали, она быстро пришла в запустение.
Как-то весной, накануне Страстной недели, бабке Екатерине приснился сгоревший сын Герасим. Был он весь в черном и, стоя неподвижно, громко произнес: «Матушка, неприютно мне здесь, помолись за меня. Испроси у Господа искупления греха моего смертного». Женщина проснулась. Обливаясь слезами, она бухнулась на колени и до утра молилась перед образами. А подоив и выгнав в стадо корову, пошла к подругам. Рассказала про сон. Обсудив его, они сговорились перед Пасхой в Чистый четверг прибрать церковь и помолиться там вместе.
Два дня дотемна выгребали хлам, мыли пол, вытирали с сохранившихся росписей на стене пыль. В субботу стали готовиться к Пасхе. Одна принесла Псалтырь в кожаном переплете, другая — икону Казанской Божией Матери, Библию. Развесили вышитые полотенца, застелили скатертью стол для приготовленных яиц и куличей.
Старославянский толком никто не знал, но все же пытались читать по писаному, улавливая музыку молитвы сердцем. С тех пор нет-нет да стали собираться в церкви.
После одного из совместных молений сваха Екатерины, бабка Люба, села на паперти. Счастливая улыбка озарила ее лицо:
— Ой, девочки! Как здесь хорошо! И не уходила б никуда. Вот кто объяснит: молюсь, молюсь дома, все одно страшно жить. А сюда прихожу — и будто кто силы вливает, благодать на душу ложится. И думаю: «С Божьей помощью как-нибудь поставим с Катей мальцов на ноги».
— Да и мне уходить отсель не хочется. Тут даже дышится легче, — подхватила…
— А что? Давайте каждое воскресенье собираться. Глядишь, еще кто сподобится, присоединится, — предложила…
Долгое время они ходили то втроем, то впятером. Их так и прозвали — «церковницы».
Однажды вместе с Подковой в село приехал священник и предложил крестить желающих полным погружением. Желающих оказалось немало. С той поры и кое-кто из мужиков стал заглядывать в церковь. А учитель истории всегда с сыновьями захаживал. Мягкому и молчаливому старшему Сергею, любившему рисовать в уединении, царящая в церкви атмосфера до того пришлась по душе, что иногда заходил и без отца. Стоял, подолгу рассматривая лики. После окончания школы он поступил в медучилище на фельдшерское отделение.
