Пока нормально - Шмидт Гэри (список книг TXT) 📗
И отдал мне тюльпаны.
Когда я прикатил тележку к Догерти, все младшие члены семьи ждали меня на крылечке. И у всех были рисунки, которые они сами нарисовали, – как выздоравливает Лил. У Бена она прыгала через забор. У Полли – ехала перед библиотекой на велосипеде со своей тупой корзинкой. У Джоэла – летела над Средней школой имени Вашингтона Ирвинга. У Дейви – читала под деревом огромную стопку книжек. А у Фронси она с кем-то целовалась.
– С кем это она целуется? – спросил я.
И они все захихикали.
А я повел себя как придурок. Чуть не разревелся перед этим детским садом.
Миссис Уиндермир тоже меня ждала. Она открыла дверь в кухню, и мы разложили продукты по местам, и я спросил, как наш спектакль, и она сказала, волшебно. Тогда я спросил про девочку, которую мистеру Грегори пришлось взять вместо Лил, и она сказала, что эта девочка играет неплохо, но до Лил ей все равно как до Луны. Еще я спросил насчет воплей, потому что теперь я если и ездил в Нью-Йорк, то не для того, чтобы участвовать в спектакле, и миссис Уиндермир сказала, что кто-то вопит за меня. А кто, она точно не знает.
Потом она спросила про Лил.
А я повел себя как придурок.
Когда я вернулся в магазин, мистер Спайсер сидел за кассой и плакал. Плакал и даже не старался спрятаться за цветами в горшках, которыми был уставлен весь прилавок.
Все сплошь орхидеи.
Мы оба вели себя как придурки. Но знаете что? Не так это плохо – быть придурками вместе.
В библиотеке мистер Пауэлл развернул на столе один из моих рисунков Полярной Крачки – один из больших рисунков, такого же размера, как у Одюбона.
– Пожалуй, сегодня мы можем попробовать поработать с акварелью, – сказал он. – Думаю, лучше начать с фона.
В коробке на столе были пятнадцать или шестнадцать кружочков с красками и баночка с водой.
– Мистер Пауэлл, – сказал я.
– Мы будем смешивать краски, пока не получим нужный цвет.
– Мистер Пауэлл, у нас же больше нет гравюры с Полярной Крачкой. Как мы узнаем?
– Как-нибудь подберем по памяти, – сказал он.
Я сел. И посмотрел через всю комнату на стол, где обычно сидела Лил.
– Это будет сюрприз для нее, – сказал мистер Пауэлл. И обмакнул кисть в баночку. – Для начала найдем цвет воды. – Он повертел кистью в кружочке с синей краской и протянул ее мне. – Как по-твоему, годится?
– Похоже на цвет из Новой Зеландии, – сказал я.
– Давай посмотрим, что получится, если смешивать их вместе, по капельке.
И я попробовал смешивать их вместе по капельке. И вот что получилось: я подобрал нужный цвет. Мы оба увидели его одновременно. Абсолютно правильный цвет для холодной, гладкой, пенистой воды под полярной крачкой. Ничего общего с Новой Зеландией.
– Теперь ровно проведи кистью вдоль этой линии. Так. Так. Продолжай. Теперь оторви кисть от бумаги. Так. Снова обмакни ее и начинай сверху. Веди ниже, еще ниже… нет-нет, все в порядке. Пусть краска сама создает текстуру. Ниже, ниже. И повторяй снова.
В тот день я нарисовал две волны под Полярной Крачкой.
– Сколько раз ты ее запорол? – спросила Лил.
– Ни разу.
– Зачем ты мне врешь, Дуг?
– Сама увидишь, когда вернешься домой.
И тут мы замолчали, потому что не знали, когда это случится.
А там, где Лил была сейчас, вовсе не хотелось оставаться надолго. Думаете, я вру?
Если бы вы взяли немного синей краски для волн и добавили в нее зеленой, чтобы получилось похоже на рвоту, у вас получился бы в точности цвет этих стен. И плитки на полу. И занавесок на окне. И трубки, которая вела от капельницы к игле, воткнутой в руку Лил где-то под липкой лентой.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.
– А как бы ты себя чувствовал, если бы тебе в руку воткнули иголку? – ответила она.
– Наверное, я завопил бы, как сумасшедшая, которую прятали на чердаке много-много лет.
– Вот и мне так хочется, – сказала она.
– А хочешь, я буду вопить за тебя? – спросил я.
Она немного подумала.
– Это было бы неплохо, – сказала она. – Вопишь ты здорово. Но тогда тебя отсюда выставят.
Я не стал вопить. Она протянула мне руку, и я ее взял.
– Мне нравилось играть Хелен Бернс, – сказала она. – Только я не хочу быть Хелен Бернс. Знаешь, ты можешь сесть прямо на кровать. Она не сломается. По крайней мере, под таким тощим хулиганом, как ты.
– Я думал…
– И я не сломаюсь. Один из четырех – и этим одним буду я.
Я сел на кровать.
– Когда все это кончится, – сказала она, – мы поедем на Бродвей смотреть «Джейн Эйр». А потом поднимемся на верхушку Эмпайр-стейт-билдинг. А после этого посмотрим на динозавров в Музее естествознания. А потом пройдемся по Пятой авеню так, как будто всю жизнь там живем.
Вошла медсестра.
– Надо взять немножко крови на анализ, детка. Один укольчик, и все.
– А потом мы пойдем в Центральный парк, и ты будешь рисовать людей по пять долларов за портрет, а потом мы возьмем эти деньги и найдем французский… ох, – она сильно зажмурилась, – французский ресторан и будем есть там разные вкусные вещи с названиями, которых даже не можем выговорить.
– Еще пять минут, ладно? – сказала мне сестра. – Она устала, так что пять минут, и не больше.
Лил открыла глаза.
– Когда-нибудь я перееду жить в Нью-Йорк, – сказала она.
– А мне и в Мэрисвилле неплохо, – сказал я.
Лил широко открыла глаза – и я, наверное, тоже, потому что я и сам удивился. Но это была правда. Я не соврал. Мне было хорошо в Мэрисвилле. Я даже не знал этого, пока не сказал. Но это была правда.
– Ладно, придумаем что-нибудь среднее, – сказала Лил.
– Ничего мы не придумаем. Мы будем жить в Мэрисвилле.
Ее глаза начали закрываться.
– Ну и дурак, – сказала она и зевнула. – Холодно здесь. Если хочешь, можешь лечь под одеяло.
Так я и сделал. Ей пришлось немножко подвинуться, что оказалось непросто из-за всех этих штуковин, которые были к ней прикреплены. И трубку, которая шла к ней в руку, тоже пришлось подвинуть, а то я ее придавил бы. Это тоже оказалось непросто. Но мы все сделали быстро, потому что знали: у нас всего несколько минут, а потом медсестра вернется. И я лег рядом с Лил, и обнял ее одной рукой, и почувствовал, как она приникла ко мне и затихла. А когда она заговорила, это был только шепот.
– Дуг, – сказала она, – я очень надеюсь, что буду одной из четырех.
– Будешь, – ответил я.
– Кто это сказал?
– Я.
Долгая тишина. Я уж думал, она заснула. А потом услышал:
– Ладно.
И тогда я понял, понял твердо и окончательно, что она выздоровеет. Не спрашивайте меня, как. Но теперь я знал. Думаете, я вру? Про это – никогда. Про что угодно, только не про это.
Цифры ничего не значат. Но есть вещи, которые значат очень много.
И в июне они стали происходить одна за другой.
Во вторую субботу, после доставки заказов, я подошел к Мэрисвилльской бесплатной публичной библиотеке и увидел, что там меня ждет Лукас. Было понятно, что он все утро искал работу. Он сидел в каталке с усталым, побитым видом, и нетрудно было догадаться, что ему говорили. «Извини, сынок», «Сегодня для вас ничего нет», «Не думаю, что ты справишься», «Не отвлекайте меня попусту».
Если бы вам пришлось выслушивать то же самое, у вас тоже вид был бы усталый и побитый. – Затащить тебя на лестницу? – спросил я.
Он посмотрел на меня, и его лицо на секунду помрачнело, как у старого Лукаса. Но не совсем так.
– Думаешь, я сам не могу?
– Лукас!
– Думаешь, мне это не под силу?
– Я думаю, что тебе все под силу, – сказал я.
– Правильно, черт возьми, – сказал он. – Правильно. Мне все под силу.
Он развернулся и подкатился задом к лестнице из шести ступеней. Потом посмотрел через плечо, откинулся назад и одновременно потянул за переднюю часть левого колеса. Потом откинулся назад еще сильнее, и его кресло стало подниматься на первую ступеньку. Думаете, я вру? Как-то криво, но поднималось – а потом он вдруг начал падать.
