Детство Лермонтова - Толстая Татьяна Никитична (бесплатные версии книг .txt) 📗
— Вот что, сынок, ты хоть еще очень мал и не носишь нашего семейного имени, но, по-моему, чина генеральского непременно добьешься. И я обещаю тебе отыскать на чердаке сундучок с документами прадедов, а потом тебе расскажу их историю.
Мальчик, удовлетворенный похвалой отца и его обещанием, спросил:
— А еще портреты есть?
— Есть, в кабинете.
В кабинете висели портреты Юрия Петровича — с модной прической, в щегольском костюме, и Марии Михайловны — в легком, еще девичьем платье. Ее юное, наивное, улыбающееся лицо останавливало своей прелестью даже самый равнодушный взор.
Мальчик, увидев портрет матери, заволновался: горячий румянец залил его щеки и глаза засверкали. В порыве доверчивой тоски он спросил отца:
— Ты не забыл ее?
Юрий Петрович тотчас же ответил искренне и пылко:
— Бог не дает мне забвенья. Да и как я могу забыть… — Его голос неожиданно пресекся, и на глазах показались слезы.
Стоя перед портретом, отец с сыном обнялись, забыв об окружающих. Арсеньева почувствовала, что у нее похолодели ноги, и тоже заплакала, однако хотела скрыть свои слезы перед ненавистными ей людьми. Но ей это не удалось: сестры Лермантовы переглянулись и поддержали ее под руки. Бабушка села и прикрыла лицо кружевной косынкой, лежавшей на ее плече.
Наплакавшись, Миша спросил шепотом, доверительно:
— Папа, а ты песню ее помнишь?
— Какую?
— Не знаю. Я вспоминаю и не могу вспомнить…
Юрий Петрович посадил мальчика на диван, снял со стены гитару, уселся с ним рядом и в волнении стал наигрывать, напевая мотив. Его с удовольствием все слушали, но Миша сосредоточенно хмурился и, когда отец кончил, сказал ему:
— Хорошо играешь, папа, только не то.
Юрий Петрович опять перебрал несколько мотивов, но опять-таки не нашел того, что искал его сын. Раздражаясь бесплодными попытками, он сказал:
— Конечно, я не так пою, как она, — мне не дано. Но мы с ней певали дуэты. Ах, как она пела! Так петь могут лишь ангелы… Я помню, как на балу в Петербурге мы вальсировали, а потом решили отдохнуть в китайской гостиной. Я ей сказал… нет, не помню, что я ей сказал, но она, задумавшись, ответила: «Мне сейчас так хорошо, что я могу только петь». Я подвел ее к фортепьяно в углу комнаты, она стянула свои длинные лайковые перчатки, чтобы расправить пальцы, сделала несколько аккордов и тотчас же запела романс на мотив, под который мы вальсировали. Когда она окончила, вокруг нас собралась толпа. Все подошли неслышно и молча. Когда она это заметила, то смутилась. Ей начали аплодировать, все восхищались ее голосом, а великий князь Михаил Павлович сказал: «Какой талант! Я не представлял себе, что пензенские девицы могут превосходить европейских певиц»… Да…
Арсеньева выпрямилась, и глаза ее сверкнули гордостью. Она хотела что-то сказать, но осеклась, глотая слезы.
Неожиданно на пороге появилась Елена Петровна. К платью ее прилипли паутина и пыль, а руки были вытянуты, как у лакея, несущего поднос. В руках ее красовался небольшой старинный, обросший пылью сундучок, и Елена Петровна с радостью восклицала:
— Нашла! Нашла!
Она, оказывается, поднялась на чердак и там разыскала это хранилище фамильных документов и альбом с рисунками прадеда.
Все оживились и стали подробно рассматривать альбом. Сошлись на том, что художнику особенно удавались рисунки лошадей.
Тем временем солнце стало уже клониться к закату, старинные часы тикали и били, но время в кабинете Юрия Петровича остановилось.
Елена Петровна на месте долго не сидела, а все время то входила в комнату, то выходила, потом пригласила к столу. И вдруг все вспомнили, что с утра еще никто как следует не поел. Когда собирались завтракать, бабушка разложила на столе свое рукоделье, и ее не смели тревожить, потом ходили к бабушке Анне Васильевне, а затем разгорелся спор о портретах, о музыке и рисунках прадеда, — словом, до вечера так и не ели.
Арсеньева против воли была вовлечена в круговорот новых впечатлений. Размягченная добродушием хозяев, за обедом, когда подали жаркое из прекрасных жирных дупелей, она спросила:
— Мяса-то вам хватает?
Сестры ей объяснили, что Юрий Петрович балует домашних: прекрасный охотник, он приносит постоянно домой не только дичь и зайцев, но и медвежатину, а медвежьи окорока вкусней свиных. Вообще с приездом брата дома стало весело и хорошо. По вечерам читают вслух, ездят в гости, у них бывают соседи…
После обеда Арсеньева пожелала выпить чаю.
Смущенная Елена Петровна стеснительно спросила:
— Но, может быть, вам не понравится наш чай? Мы настаиваем листья земляники и пьем их с медом. Чаю и сахару не держим — очень дорого.
Миша тотчас же беспокойно зашептал Арсеньевой:
— Бабушка, подари им чаю и сахару, ты много ящиков купила!
Арсеньева благосклонно кивнула головой и велела Дарье, которая стояла за ее креслом, принести сахару и чаю из дорожного мешка.
Миша сердито заметил:
— Почему мало? На телеге сколько везем!
Арсеньева холодно ответила:
— Что ж, ночью воз распаковывать?
Мальчик тогда решил, что завтра дадут. Он успокоился и с интересом слушал рассказ Елены Петровны, откуда у них мед. Оказывается, Наталья Петровна научилась обращаться с ульями, как самый настоящий пчеляк, и запасала на зиму столько меда, что его хватало на целый год. Неверно говорят, что к женщинам пчелы не идут, — нет, у нее всегда роятся, и, пожалуй, ни у кого в округе столько пеньков не было.
Ульи стояли в фруктовом саду и возле липовой аллеи. Наталья Петровна надевала особые перчатки, окутывала себе голову туго накрахмаленной кисеей и сама вынимала соты. Воск она варила, добавляя овечье сало и еще какие-то примеси, и заливала формы — так она изготовляла свечи, а фитили вязала сама, выбирая для шнурков легко воспламеняющийся сорт ниток.
Арсеньева очень одобрила ее хозяйствование. Свечи, которые стояли на столе, тотчас же были осмотрены, и смущенная, но довольная похвалами Наталья Петровна вдруг воскликнула: «Чуть не забыла!» — вынула из буфета спрятанную про запас пачку цветных тонких елочных свечей и подарила их Мише; она, оказывается, приготовила ему к святкам этот подарок. Миша растрогался и крепко расцеловал свою молодую тетушку.
Александра Петровна тоже много помогала в хозяйстве, обшивая и себя и всех сестер, а в свободное время любила возиться в саду, наблюдая и ухаживая за яблонями и за кустами ягод. Ночью она успела сшить холщовую рубашку для Мишеньки с вышитым пояском, и Миша очень благодарил тетушку за ласку.
Елена Петровна была заметней сестер как по наружности, так и по характеру; очень общительная и жизнерадостная, она умела находить время и для занятий хозяйством и для чтения. Она любила людей и умела с ними поговорить и поладить. Во время болезни матери она заняла место хозяйки в доме, и все признавали ее старшей.
Она скромно сказала Арсеньевой:
— Конечно, вам кажется бедным наше житье, но в губернии много таких мелкопоместных, как мы… У нас есть друзья. Мы живем хорошо…
Но она вспомнила, что у ее брата с тещей весьма сложные и тяжелые взаимоотношения, и замолкла; потом снова, противореча себе, стала жаловаться, повторяя, что ей очень трудно вести хозяйство, потому что мало людей.
Арсеньева сурово перебила ее:
— Подкупить еще надо было! За эти годы как можно было наладить хозяйство, ежели бы заниматься делами имения!
Она кинула уничтожающий взгляд на Юрия Петровича, и тут сестры заговорили наперебой, оправдывая брата:
— Долги-то он платил? Долгов-то сколько!
Миша нахмурился и напомнил, что ему пора спать. Оставшись с бабушкой наедине, он расспрашивал ее:
— Почему тетя Наташа сама мед из ульев достает и сама свечи делает? Почему тетя Саша сама платье шьет, а не отдает в девичью?
Арсеньева, пренебрежительно улыбаясь, сказала, что тут и девичьей-то никакой нет, слуг в доме мало, а в комнатах повар, лакей и горничная — она же судомойка, а еще одна называется ключницей, но неизвестно, что делает, потому что запасов мало. А могли бы жить порядочно, ежели бы не финти-минти — водочка да закусочка, картишки, грех…
