Сердце - Амичис Эдмондо (онлайн книги бесплатно полные .txt) 📗
— Я не буду бранить тебя, не бойся; не лень заставила тебя заснуть, а усталость.
Мой отец
Суббота, 17 июня
Я уверена, что ни твой товарищ Коретти, ни Гарроне никогда не ответили бы своему отцу так, как ты ответил папе сегодня вечером.
Энрико! Как мог ты это сделать?
Ты должен обещать мне; что пока я жива, этого больше никогда не будет.
Каждый раз, когда в ответ на замечание, сделанное тебе отцом, у тебя готово будет сорваться с языка грубое слово, подумай о том, что наступит день и твой отец позовет тебя к своей постели, чтобы сказать: «Энрико, я покидаю тебя!»
Когда ты услышишь его голос последний раз и потом, когда будешь один плакать в его опустевшей комнате, среди книг, которых он не откроет больше, тогда, при мысли о том, что ты когда-то отвечал ему грубо, ты сам себя спросишь с удивлением: «Неужели я мог это сделать?»
Тогда ты поймешь, что твой отец был для тебя всегда самым лучшим другом, и когда он вынужден был наказывать тебя, он страдал от этого больше, чем ты сам, и если он и заставлял тебя иногда плакать, то для твоего же блага. И тогда ты раскаешься и со слезами будешь смотреть на стол, за которым он провел свою жизнь, работая ради своих детей.
Сейчас ты не можешь еще понять, что твой отец, которого ты видишь всегда добрым и любящим, многое скрывает от тебя. Ты не знаешь, как часто он бывает совершенно разбит от усталости и тогда боится, что ему лишь немного дней осталось прожить на свете.
В такие минуты он говорит только о тебе и на сердце у него одна забота, — страх оставить тебя без средств и без помощи. Как часто, подавленный такими мыслями, входит он в твою комнату, когда ты спишь, стоит около твоей постели со свечой в руке и смотрит на тебя; потом он делает над собой усилие и усталый и грустный возвращается опять к своей работе.
Он часто ищет твоего общества, потому что ему хочется быть с тобой в те минуты, когда на сердце у него тяжело, когда у него бывают неприятности, как и у всех людей на свете; он ищет в тебе друга, чтобы утешиться и забыться, ему нужна тогда твоя любовь, чтобы обрести ясность, духа и мужество.
Подумай, как ему должно быть больно, когда, вместо ответной любви, он находит в тебе равнодушие и грубость!
Не выказывай же больше никогда, Энрико, такой ужасно неблагодарности!
Подумай о том, что даже если ты будешь стараться изо всех сил, ты всё равно никогда не сумеешь возместить все того, что он сделал и продолжает делать для тебя.
И подумай еще вот о чем: что такое наша жизнь? Несчастный случай может отнять у тебя твоего отца, пока ты еще ребенок, через два года, через три месяца, завтра.
Ах, бедный мой Энрико, как всё тогда сразу же изменится вокруг тебя, каким пустым и унылым покажется тебе дом, где ты будешь видеть свою мать, одетую в черное.
Ступай же, мой сын, ступай к своему отцу: он сидит в соседней комнате и занимается. Подойди к нему на цыпочках, чтобы он тебя не услышал, положи голову ему на колени и попроси у него прощения.
Твоя мама.
Прогулка
Понедельник, 19 июня
Мой отец снова простил меня и позволил мне поехать на прогулку, о которой мы еще в среду условились с отцом Коретти, продавцом дров.
Это был настоящий праздник.
Вчера в два часа, мы встретились на площади Статуто: Деросси, Гарроне, Гароффи, Прекосси, отец и сын Коретти и я. С собой у нас были фрукты, сосиски и крутые яйца. Мы взяли также жестяные кружки и кожаные стаканчики.
Гарроне принес тыквенную бутылку с белым вином, а Коретти — солдатскую фляжку своего отца, полную красного вина.
Маленький Прекосси, одетый в блузу кузнеца, держал под мышкой двухкилограммовый хлеб.
Мы доехали на омнибусе до Гран-Мадре-ди-Дио,[38] а потом побежали вверх, на холмы. Какая кругом была зелень, какая тень, какая прохлада!
Мы кувыркались в траве, плескались в ручьях, прыгали через изгороди.
Коретти-отец шел далеко позади, набросив куртку на плечи. Он курил свою гипсовую трубку и время от времени издали грозил нам, чтобы мы не порвали штаны.
Прекосси насвистывал, — мы никогда раньше не слышали, чтобы он насвистывал.
Коретти-сын на ходу всё время что-то мастерил своим складным ножичком длиной в палец; он всё умеет делать, этот парнишка, — мельничные колёса, вилки, дудочки.
Он обязательно хотел нести все вещи и нагрузился так, что пот лил с него градом, но это не мешало ему быть ловким, как козленок.
Деросси каждую минуту останавливался и говорил, как называется какой-нибудь цветок или насекомое, — и как это он умудряется знать столько вещей!
Гарроне молча жевал хлеб; когда кто-нибудь из нас разбегался, чтобы перепрыгнуть через канаву, он Подбегал с другой стороны и протягивал руку. А когда нам встречалась корова, то Гарроне сейчас же становился перед Прекосси, которого в детстве как-то забодала корова и который поэтому страшно их боялся.
Мы взобрались на вершину Санта-Маргариты и начали большими прыжками сбегать с нее вниз или скатываться кувырком.
Прекосси налетел на куст, разорвал свою блузу и остановился страшно смущенный, глядя на висевший лоскут, но Гароффи, у которого в куртке всегда найдется несколько булавок, заколол ему прореху так, что она стала совсем незаметной, в то время как Прекосси повторял: «Прости меня, пожалуйста, прости меня…» — а потом снова бросился бежать.
Гароффи не терял времени напрасно: по дороге он рвал травы, которые могли пригодиться для салата, собирал улиток и клал себе в карман каждый блестящий камешек, думая, что, может быть, в нем есть золото или серебро.
И так, то бегом, то кувырком, то ползком, то в тени, то под солнцем, вверх и вниз, по тропинкам и напрямик, добрались мы наконец, разгоряченные и запыхавшиеся, до вершины одно го из холмов, где и уселись, чтобы закусить.
Отсюда нам видна была вся огромная равнина и голубы Альпы со своими снеговыми вершинами.
Мы просто умирали от голода, и хлеб так и таял у нас во рту.
Отец Коретти разложил сосиски на тыквенных листьях, и, закусывая, мы принялись болтать о наших учителях, о тех товарищах, которые не смогли поехать с нами, и об экзаменах.
Прекосси стеснялся есть в таком большом обществе, и Гарроне насильно засунул ему в рот самый вкусный кусочек из своей собственной доли.
Коретти примостился около своего отца, скрестив ноги, и видя, как они сидят рядом, оба рыжие и улыбающиеся, с ослепительно-белыми зубами, можно было скорее принять их за двух братьев, чем за отца е сыном.
Отец пил с удовольствием, доканчивая наши кружки и стаканчики, которые мы оставили до половины полными, и при этом приговаривал:
— За ваше здоровье, за здоровье тех, кто учится, вам вино вредно, зато оно полезно тем, кто занимается продажей дров!
Потом он схватил и потянул за нос своего сына, говоря:
— Любите этого паренька, мальчики, он честный человек, уж поверьте в этом мне, его отцу!
Мы все, за исключением Гарроне, засмеялись, а отец Коретти продолжал:
— Да, жаль! Вот сейчас вы все вместе, все хорошие товарищи, а пройдет несколько лет, и, кто знает, Энрико и Деросси станут адвокатами или профессорами, или чем там еще, а остальные четверо окажутся в лавке, или за станком, или еще черт знает где! И тогда — прощай, дружба!
— Ну, нет, — возразил. Деросси, — для меня Гарроне всегда останется Гарроне, Прекосси всегда будет Прекосси и остальные тоже, хотя бы я стал самим императором; где будут они, туда пойду и я.
— Ты молодчина, — воскликнул отец Коретти, подняв свою фляжку, — ты правильно говоришь, черт возьми! Чокнемся! Да здравствуют славные товарищи, и да здравствует также школа, которая делает из вас всех, богатых и бедных, одну семью!
Мы все чокнулись е ним своими кружками и стаканчиками и допили всё до конца.
