Фритьоф Нансен (Его жизнь и необыкновенные приключения) - Кублицкий Георгий Иванович (первая книга .TXT) 📗
Ева чувствовала перемену в том, кого любила, кому верила, и постоянная, сосущая тревога сделала ее раздражительной, замкнутой. Письма от Фритьофа приходили часто, но была в них какая-то сухость, отчужденность, недосказанность.
Однажды Лив — ей уже исполнилось тринадцать лет — застала мать плачущей. Еве было невыносимо тяжело и одиноко. Обняв дочь, она неожиданно стала сбивчиво говорить ошеломленной девочке об отце, о своей тревоге, обо всем, что мучило, давило. Там, в Лондоне, их отца подменили. Он стал чужим, непонятным, холодным. Вот его письмо. Он собирается в Норвегию, но не домой, а прямо в Тронхейм, на коронацию принца Карла: «У меня будет каюта на яхте принца Уэллского»… Половина письма — это советы, какие платья нужно заказать для присутствия на торжествах. И все это сухо, деловито. Ни слова о том, как она, что дети… Разве так писал он раньше! Нет, отец больше не любит их, не любит…
Лив плакала вместе с матерью.
Ева не спала ночь, а утром кучер повез на почту письмо. Пусть Фритьоф прямо напишет ей, если полюбил другую. Здесь, в Норвегии, говорят о какой-то даме из самого высшего лондонского общества. Намекают, что Фритьоф пользуется лестными симпатиями женщины из королевской семьи. Это правда? Пусть ответ будет открытым и честным, она так измучилась…
Ева ждала письма, в котором Фритьоф, ее Фритьоф сердито или насмешливо — все равно — опровергнет слухи, скажет, что все это чепуха, пустые сплетни.
Через несколько дней пришел ответ. Ева прочла первые строки — и упала в кресло, задыхаясь от острой боли в сердце.
Фритьоф писал, что давно мучился «всем этим», не имея мужества сознаться. Он запутался, или, может быть, его запутали. Но «теперь там все кончено». Он любил и любит только Еву, одну Еву…
Потянулись мучительные дни. Каждый день из Лондона приходили письма, полные раскаяния. Наконец она телеграфировала: «Понимаю все, буду тебе помогать».
Фритьоф приехал в горный дом внезапно. Его костюм был смят и запылен. Дети — Лив, Коре, Ирмелин, маленький Одд — прыгали вокруг отца, но он не замечал их.
Он видел только темный прямоугольник двери и застывшую там Еву в старом домашнем платье.
Пепел, развеянный бурей
Зачем она поехала в Лондон? Ей так не хотелось, но Фритьоф упрашивал, умолял: ему невыносимо одиночество в этом постылом городе.
В первые же дни Ева получила приглашение во дворец. Придворные дамы мило улыбались ей; за спиной она слышала насмешливый шепот.
Приемы следовали за обедами, обеды — за банкетами. Через неделю Ева чувствовала себя разбитой, усталой. Ей хотелось домой, к детям. Лондонская квартира, которую Фритьоф тщетно старался сделать уютной, казалась случайным номером гостиницы, где к каждой вещи прикасались чужие руки.
Принесли приглашение на завтрак в один из самых аристократических домов. Но Ева решительно отказалась ехать. С нее довольно! В юные годы ей казалось, что во всей этой нелепице, которую называют светской жизнью, есть какой-то смысл, что-то привлекательное. Но Фритьоф сам же открыл ей тогда глаза. Теперь она хочет вернуться в свой мир, привычный и простой, — вернуться как можно скорее.
Фритьоф слушал ее с мрачным видом.
— Ты находишь, что я неправа? — удивилась Ева.
— Нет, что ты! Права, тысячу раз права. Я тоже устал от всего этого. Я вот думаю, что жители больших городов похожи на зверей, набитых в каменные ящики. Поспав в одном ящике, мы выскакиваем из него и бежим с толпой подобных себе по узенькому проходу улицы в другой. Там проводим несколько часов, затем возвращаемся в свой ящик. Вот мы с тобой были вчера во дворце и кланялись, как обезьяны. Позавчера нас потащили на обед. Вместе с другими зверями мы забрались в ящик побольше. Подвернув длинные хвосты фраков и положив передние лапы на стол, упихивали в себя пять, десять, пятнадцать блюд и вливали крепкие напитки до тех пор, пока не увидели самих себя, друг друга и весь свой ящичный мир в каком-то идиотском тумане. И подумать, что это называется праздником…
— Я знаю, ты тяготишься этим… Но когда же, наконец, кончится эта мука?
— Теперь скоро. Я должен довести дело до конца. Пусть только великие державы подпишут договор о норвежской независимости. Поверь, еще не просохнут чернила подписей, как я уже буду на пути к дому.
Вскоре Ева уехала в Норвегию. Фритьоф почти все дела посольства поручил секретарю и, отложив в сторону папки с дипломатической перепиской, засел за старинные фолианты и записи исландских саг. Он давно задумал написать книгу о том, как с древних времен человек стремился проникнуть в тайны Арктики, написать о тех, кто в борьбе с суеверием и мраком бодро шел с развевающимися знаменами к неизвестному.
Словно освежающим ветром пахнуло на него со страниц, где описывались страдания и приключения героев полярной пустыни. И, когда весной 1907 года Королевское географическое общество попросило его прочесть доклад о ближайших исследованиях в Арктике, он охотно согласился. Нансен говорил о повторении дрейфа, подобного дрейфу «Фрама». Но корабль новой экспедиции должен вмерзнуть в лед северо-восточнее, чтобы его пронесло ближе к полюсу. Так будет заполнен пробел, оставшийся после плавания «Фрама».
Некоторые из слушавших доклад были уверены, что вскоре Нансен сам возглавит либо такую экспедицию, либо поход в Антарктику: стало известно, что он намерен подать в отставку.
Однако великие державы не торопились окончательно узаконить независимость Норвегии. Недели ожидания подписей под договором, а значит, и отставки превратились в месяцы. Нансен взял короткий отпуск и, стараясь избежать всяких встреч, по малолюдным улицам проехал прямо из порта в «Пульхегду».
И все же Руал Амундсен узнал о его приезде. Утром на второй день Фритьоф увидел сквозь стеклянную дверь знакомый орлиный профиль.
Это был уже не тот робкий штурман, который еще недавно в нерешительности топтался у дверей кабинета. Звезда капитана Амундсена поднялась высоко, очень высоко! На своей крохотной яхте он прошел Северо-западным проходом и со славой вернулся в Европу.
Но к Нансену у него сохранилась сыновняя почтительность. Он по-прежнему благоговел перед своим учителем. На первой странице его переведенной на многие языки книги о плавании «Йоа» было напечатано посвящение: «Министру Фритьофу Нансену с глубочайшей благодарностью от Руала Амундсена».
Нансен увел гостя в башню. Они не спустились к обеду. Когда Амундсен ушел, Фритьоф остался в башне и долго расхаживал там из угла в угол.
Он не сразу рассказал Еве о разговоре с гостем. Но однажды пришел в ее комнату, сел в кресло. Ева молча ждала.
— Что делать, а? — спросил он с какой-то трогательной, непохожей на него беспомощностью. — Ему нужен «Фрам»… Ну да! Для экспедиции к Северному полюсу. Для такой, о какой я говорил в Лондоне.
— Но ты же сам не собираешься туда?
— К Северному я не собираюсь. Но к Южному…
— Когда? — воскликнула Ева.
— Не пугайся, это еще не скоро.
И Фритьоф сказал, что давняя мечта об экспедиции в Антарктику манит его по-прежнему, тут ничего не изменилось. Это настоящее большое дело. После конца лондонской канители можно было бы взяться за подготовку. А теперь Амундсен…
Отдать ему «Фрам» — тогда прощай мечта о Южном полюсе. Но можно ли держать корабль для себя год, а то и два, когда Амундсен готов в рейс хоть сегодня, хоть сейчас, полон сил, ничем не связан…
— Ты хочешь сказать, что мы связываем тебя?
Фритьоф запротестовал. Нет, он имел в виду совсем другое, все вместе взятое. Но Ева снова перебила его. Пусть он не думает о ней, о детях. Она не станет отговаривать. Ей будет трудно без него, очень трудно. Но она привыкла, готова терпеть и дальше.
— Ты такая чуткая, ты всегда все знаешь лучше меня! — горячо и растроганно воскликнул Фритьоф.
Он ушел довольный, а Ева в отчаянии упала в кресло и зарыдала. Сквозь рыдания она слышала хрипловатый голос:
