Космонавт Сергеев - Шурлыгин Виктор Геннадьевич (читать книги бесплатно полностью txt) 📗
Нет, не все понимали этого первого Сергеева и не все принимали. Своим в доску, своим по духу и плоти, своим на все сто его считали тогда лишь мама, Наташка, изобретатели вечных двигателей, люди, попавшие в беду, да летчики-инструкторы. «Возьмите Сергеева, — говорили инструкторы, повторяя друг друга. — Пока не отшлифует упражнение — не успокоится. Видели, как он выполняет сложный пилотаж? А как сажает машину? Одно удовольствие!» Разным был этот первый Сергеев. Но всегда, когда он выходил из тени, разбуженный чужим горем, интересным делом, горячим спором или совершенно безнадежным предприятием, — в старлее доблестных ВВС просыпался мальчишка. И облик настоящего Сергеева — тут капитан Ропаев безусловно прав — менялся, становился «несо-олидным». А может быть, это замечательно, что в старшем лейтенанте Сергееве не умер мальчишка?
Второй Сергеев был значительно мудрее и старше первого. Иногда он чувствовал себя на тридцать лет, иногда на сорок, иногда совсем белоголовым стариком. Это казалось странным — этот второй родился значительно позднее первого. Куда позднее. Да и вылупился он, по сути, из всего Санькиного опыта, знаний, эмоций, точно зеленый росток из хорошо подготовленной почвы. Но уже в колыбели, без всяких переходных этапов, стал суровым и серьезным. Сразу стал большим. С удивлением он смотрел из тени, как дурачится его двойник, кого-то разыгрывает, попадает в сомнительные истории, заключает безнадежные пари, — такого второй Сергеев позволить себе не мог. Никаких чувств, кроме двух — чувства Высшей Ответственности и чувства Долга, — для него не существовало. Он не знал сострадания, любви, ненависти, печали, не умел смеяться и плакать, как первый Сергеев, вечные двигатели и всякая прочая ерунда его не интересовали. Это был холодный ум, холодный расчет, холодное самообладание.
Вот такой непонятный гибрид был этот второй Сергеев.
История его появления на свет проста, как мир, и так же, как мир, загадочна. Он объявился неожиданно, незвано, кажется, на следующее утро после выпускного вечера в школе. Будто посланец самого Времени. Потянулся в постели, посмотрел глазами настоящего Сергеева в окно. «Вот и все, — сказал новорожденный. — Детство кончилось. Прощай, мама, прощай, школа, дом». Он сказал одну-единственную фразу и тут же исчез. Одной-единственной фразой эта загадочная личность заявила о своем существовании, своей мудрости, своих полных правах на Саню Сергеева.
Объявился непонятный гибрид спустя два года.
Пришел, как и прежде, неожиданно, незвано, пришел в тот день, когда курсант Высшего военного авиационного училища летчиков Александр Сергеев должен был погибнуть. И он бы наверняка погиб, не объявись в роковую минуту этот второй Сергеев.
В то утро у курсанта был самый обычный полет. Взлет, набор высоты, выход в зону, сложный пилотаж с перегрузками, возвращение на аэродром. И курсант взлетел, набрал высоту, занял зону, до упоения пикировал, делал горки, крутил бочки, петли, спирали, а потом пошел на аэродром, не подозревая, что опасность со скоростью реактивного истребителя уже несется навстречу.
— Пятьсот пятидесятый — на третьем, — сказал курсант, подходя к третьему развороту. — Шасси…
«Шасси выпустил!» — должен был сказать курсант, но на сигнальном табло почему-то не вспыхнули зеленые лампочки, а из крыльев не высунулись механические указатели — тонкие полосатые трубочки. И он сказал:
— Шасси… Не выходят шасси!
На земле наступило молчание.
— Попробуйте потрясти машину, пятьсот пятидесятый, — в наушниках послышался спокойный голос руководителя полетов. — Горючее у вас есть?
— Да, минут на двадцать, — ответил курсант, уходя на второй круг, и до судороги тряс истребитель, пытаясь сорвать стойки шасси с замков. Но замки наглухо заклинило.
— Сажусь без шасси! — Сергеев-первый принял решение и почувствовал себя тоскливо.
— Будьте внимательны, пятьсот пятидесятый!
Белые самолеты его товарищей кружили над аэродромом, точно аисты над гнездом, освобождая раненому птенцу полосу и воздушное пространство для маневрирования.
Птенец сделал четвертый разворот и пошел на посадку.
Полоса, прямая и строгая, понеслась на остекление фонаря и до нее оставалось совсем немного, когда в кабине, во всем мире наступила тишина. Мощный реактивный двигатель — его обратный билет на землю — заглох. Заглох в полном соответствии с законом «мерзавности», когда один отказ «тащит» за собой другой, но все начинается с какой-то гайки, которую не проверил, не докрутил техник. Эта недокрученная гайка обернулась трагедией — двигатель заглох. И как только он заглох, скис, спина первого Сергеева стала холодной и мокрой. Но это продолжалось совсем недолго, какую-то долю секунды. Уже в следующее мгновение второй Сергеев, вырвавшись из тени, швырнул самолет вниз, хотя радиовысотомер показывал триста метров и Сергеев-первый отчетливо видел под собой поле, трактор, жирные пласты чернозема. Все в нем противилось этому стремительному снижению, ибо всякое приближение к земле неизбежно вело к столкновению с планетой. Он не хотел умирать, ничего не совершив, ничего не оставив; инстинкт жизни проснулся в нем, ослепил, и, повинуясь его горячему зову, он попытался рвануть ручку управления на себя, взмыть в небо, но второй Сергеев мертвой хваткой остановил это безрассудное движение.
«Мальчишка! — сурово бросил второй Сергеев. — Ты не имеешь права терять скорости — этой охранной грамоты военного летчика! Ты должен пожертвовать высотой. Это единственный шанс!» И тотчас будто перевоплотился в настоящего Сергеева. Расчетливо, хладнокровно вогнал безмолвную машину в бешеное пикирование, у самой пашни, не замечая перегрузок, выровнял и, как только скорость начала падать, посадил самолет на фюзеляж, на брюхо. Он все просчитал, все сделал красиво и точно, этот второй Сергеев. Только не знал, не мог знать, что на поле их вынужденной посадки забыли выкорчевать огромный камень. Машина врезалась в этот камень, поползла боком, курсант Сергеев услышал раздирающий душу металлический скрежет, приборная доска надвинулась, увеличилась в размерах, он почувствовал что-то теплое и липкое на лице и, теряя сознание, понял, что все-таки использовал свой единственный шанс и приземлился.
С того дня второй Сергеев надолго поселился в Саньке рядом со своим двойником, Сергеевым-первым. Затаившись в самом дальнем уголке души, он с добродушной усмешкой наблюдал, как Санька мучается от безделья в госпитале, как тоскливо перебирает струны гитары и поет совершенно никчемные песни, которые и петь то не стоит, потому что для девятнадцатилетнего человека в этих песнях нет ни капли здравого смысла. Но его двойнику, надевшему личину настоящего Сергеева, песни почему-то нравились.
надрывно тянул двойник Санькиным голосом.
Последние строчки ясно посвящались Наташе. Вслушиваясь в них, Сергеев-второй терялся: каких полжизни Санька подарил самолетам? Что за полжизни обещал оставить Наташке? Летает-то курсант всего второй год. И если его девятнадцать лет разделить пополам, налицо явное завышение своих возможностей и нахальный обман. Сопливый мальчишка работает под старого летчика, все повидавшего, все испытавшего, прошедшего через десятки аварий и катастроф, наделенного мудростью опыта. Отсутствие здравого смысла в поведении курсанта, работа на публику очень обижали второго Сергеева — это был принципиальный субъект. И однажды, устав от аллогизмов и беспричинных всплесков души того, в ком он поселился, Сергеев-второй исчез.
Как прежде, надолго, но теперь, быть может, навсегда.
Обиженный и оскорбленный, он, вероятно, никогда бы уже не появился, если бы сам Саня не вызвал его к жизни. Саня умолял, просил, требовал. Саня запутался в противоречиях и сомнениях, и первому Сергееву, с которым курсант остался, решить эти сомнения оказалось не под силу — тут требовалась умная, властная рука. Началось с того, что после госпиталя в Саньке стала происходить переоценка ценностей. Прежде авиация была для него только удовольствием, только средством познания мира. Он любил перегрузки, зверскую усталость после полета, ибо, преодолевая перегрузки и усталость, чувствовал себя сильным. И казался самому себе самым мужественным человеком на свете. Он любил смотреть на землю с высоты птичьего полета, любил острый вкус опасности, риска, любил истинное братство, связывающее авиаторов, любил настоящую мужскую дружбу — все это давала авиация. Но вот однажды техник подкатил к его самолету две тележки с бомбами — предстоял полет на боевое применение.
