На аптекарском острове - Федоров Николай Тимонович (бесплатная регистрация книга txt) 📗
— Мы… мы… ничего не хулиганим, — заикаясь, сказал я.
— Следопыты мы, — сказал Генка, тоже, видно, струсив. — Вы в этой… в Первой Конной не служили?
— Что?! — взревела Алевтина. — Я вам покажу конную!
И она угрожающе двинулась на нас.
Я понял, что пора удирать. Но тут, на наше счастье, вышла учительница.
— Что тут происходит? В чем дело, тетя? — спросила она.
— Хулиганье! И дома от них покоя нет! — кипела Алевтина.
Учительница вопросительно посмотрела на нас. Тут я пришел в себя и как можно спокойнее сказал:
— Мы к вам, Татьяна Алексеевна. По делу.
— Ну, раз по делу, проходите, — сказала она. — А вы, тетя… Что же вы так гостей встречаете?
— Гостей! Метлой таких гостей, — заворчала Алевтина и недовольно отступила.
Мы вошли в квартиру. В комнате учительница усадила нас на диван.
— Ну что у вас, ребята? — спросила она.
Надо было что-то говорить. И я начал.
— Вот он, — сказал я, кивнув на Генку, — хочет учиться музыке.
Генка ущипнул меня за ногу, но я уже не мог остановиться.
— Талант, — сказал я. — Почти самородок.
Учительница улыбнулась.
— Он что же, поет?
— Нет. Петь не поет. Вокальных данных нет. Но слух абсолютный. Сочиняет прямо на ходу. Второй Гендель, честное слово.
— Что сочиняет?
— Музыку сочиняет. Сонеты там разные, фуги. Вот только учиться ленится. Но сегодня я ему говорю: «Хватит, говорю, Геннадий, баклуши бить. Потомки нам этого не простят. Гений, говорю, и лентяй не совместимы». И привел к вам.
Учительница засмеялась, а Генка ткнул меня в бок чем-то железным. Дело в том, что слуха у него вообще не было.
— Ну, а что же второй Гендель все молчит? — спросила учительница.
— Стесняется, — сказал я. — Все великие люди застенчивые. Вот, к примеру, итальянский поэт Петрарка уж такой застенчивый был, что своей знакомой Лауре только стихи писал. А просто, по-человечески поговорить не мог. Стеснялся.
— Что ж, давай послушаем твоего застенчивого друга.
— Да врет он все! — не выдержал Генка. — Ничего я не сочиняю. У меня и слуха-то нет.
— Тогда зачем же вы пришли? — удивилась учительница.
— Вот именно, — сказал я. — Зачем же ты тогда пришел?
От таких моих слов у Генки даже челюсть отвисла.
— То… То есть как это зачем?! А ты зачем?!
— Я с тобой.
— А я с тобой!
— А я с тобой!!
— Тихо, тихо, друзья, — сказала учительница. — Вы что-то окончательно запутались. Давайте-ка сначала разберитесь, кто с кем пришел и зачем. А потом уж заходите. Ладно?
Генка целый вечер дулся на меня за самородка. Но утром не выдержал и позвонил. Был воскресный день, и мы решили сходить на Неву, к Петропавловской крепости, посмотреть «моржей».
Народу на Неве была тьма. Тут и рыбаки, и просто гуляющие, и, конечно, «моржи». Мы сразу направились к проруби. Стоишь рядом в теплой одежде, смотришь, как люди купаются, а тебя от одного этого вида в дрожь бросает.
— Интересно, — сказал Генка, — что они летом делают? Для них небось летом вода, как для нас кипяток.
И тут мы увидели учительницу. Она была не одна. Рядом с ней шел какой-то длинный парень в белой кроличьей шапке.
Учительница тоже нас заметила и подошла.
— Как водичка? — спросила она и улыбнулась. — Купаться можно?
— Можно! — ответили мы хором.
— Мои соседи, — сказала она парню.
— Ага, — рассеянно промычал он, даже не глядя в нашу сторону.
Я сразу почувствовал, что Генка невзлюбил этого дылду с первой секунды. Да и мне он не понравился. Было что-то неприятное в том, как он брезгливо щурил глаза и морщил нос, будто воздух вокруг имел неприятный запах.
— Интеллектуальное занятие, ничего не скажешь, — промямлил парень, глядя, как очередной «морж» лезет в воду.
— Ты бы, конечно, не смог, — сказала учительница.
— А мне и незачем. Этим можно заниматься и в ванной под душем, а не устраивать цирк на льду. Верно, мужики?
— Неверно, — сказал Генка.
— Это почему же? — Парень с любопытством посмотрел на Генку.
— Потому, — сказал Генка. — Так трусы думают.
Парень поднял брови.
— Значит, ты считаешь, что если можешь зимой нагишом в прорубь сигануть, то смелый, а не сможешь — трус. Может быть, ты тоже «морж»?
— «Морж»! — вызывающе ответил Генка.
— Так почему бы нам не искупаться?
— Перестань, Виктор, — сказала учительница.
— Отчего же, — сказал парень. — Я, например, трус и купаться поэтому не буду.
— А я буду! — запальчиво выкрикнул Генка. Глаза у него загорелись.
И тут я понял, что никакая сила не сможет теперь его удержать. Сейчас начнет раздеваться. И точно. Генка стал быстро расстегивать пальто.
— Гена, Гена, перестань сейчас же, — сказала учительница, — что за глупости. А ты, Виктор, соображаешь, что говоришь? Не видишь — дети.
Парень растерялся.
— Ну, старик, брось, — миролюбиво начал он. — Пошутили — и будет. Конечно, ты не трус.
Он попытался остановить Генку, но теперь это было бесполезно: Генка вывернулся, а на лед уже летели пальто, свитер…
Стали собираться любопытные. Я сделал последнюю слабую попытку остановить его:
— Да не стоит, Генка. Ты ведь плавок с собой не взял.
Но он меня даже не слышал.
Этой картины я не забуду никогда.
Под высокими стенами Петропавловской крепости, на заснеженной Неве в длинных до колен трусах и в войлочных ботинках стоял Генка.
Несколько раз подпрыгнув, он нагнулся, зачерпнул горсть снега и стал им обтираться.
— Эх, хорошо! — приговаривал он. И вот тут-то ему стало холодно. Ветер дунул покрепче, кинув в белое Генкино тело колючие снежинки.
Генка стал синеть. Он растерянно посмотрел на меня, потом сделал несколько неуверенных шагов к проруби и остановился.
Тут учительница опомнилась. Схватив Генкино пальто, она побежала за ним.
— А ну сейчас же оденься!
Но это только придало ему решимости. Он подбежал к проруби и уже хотел прыгнуть!
— Генка, ботинки-то! — крикнул я. И быть может, это его и спасло. Не крикни я, он бы наверняка прыгнул, и я не знаю, чем бы все кончилось. Но он услышал и остановился.
— Во балда! Чуть в ботинках не сиганул, — сказал он.
Но я-то видел, что о ботинках он вовсе не думал. Он смотрел на черную ледяную воду и трясся от холода и страха. В этот момент из воды вылез какой-то мужчина. Он посмотрел на Генку, на нас и уж не знаю как, но сразу все понял.
— Сегодня купаться не советую, — сказал он уверенно.
— Почему? — спросил Генка с надеждой.
— Вода, понимаешь, не та…
— Правда не та? — Генка с благодарностью посмотрел на мужчину.
— Точно. Вчера была гораздо лучше. А вот сейчас выкупался — и никакого удовольствия.
— Тогда я, пожалуй, не буду, — неуверенно сказал Генка.
— Конечно, не стоит. Одевайся. Чего напрасно мерзнуть.
— Да я и не замерз ничуть, — сказал Генка, стуча зубами.
Но одеваться стал.
Генка все-таки заболел. В понедельник после школы, когда я пришел его навестить, он сидел с завязанным горлом и пилил какую-то железяку.
— «Моржам» физкульт-привет! — сказал я.
— Здорово, — сказал Генка и чихнул.
— Чего пилим?
— Понимаешь, есть у меня идея. Ты думаешь, если у меня со стихами не получилось, так все. Дудки. Стихи что? Ерунда. Слова, слова… Вот скульптура — это вещь. Представляешь, бронзовый монумент! Сила!
— Уж не из этой ли железки ты собираешься бронзовый монумент делать?
— Ну, монумент не монумент, а небольшую скульптурку можно попробовать.
— И что же ты ваять собираешься?
— Учительницу.
Я даже присел.
— Генка, — сказал я, — у тебя, может, не горло, а голова болит? Ты бы с врачом посоветовался.
Но Генка только отмахнулся.
— Ты слушай и не перебивай. Знаешь, какую скульптуру-то я собираюсь делать? Абстрактную. Ведь главное что? Идея. Ты думаешь, обязательно, чтобы похоже было? Чтоб тебе и нос, и глаза, и всякое такое? А вот и нет. Идею можно разными способами выразить.
