Дальнее плавание - Фраерман Рувим Исаевич (читать книги онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
Анна Ивановна, как и другие, как и Анка, пыталась хоть слабой, обманчивой надеждой утешить горе Гали.
Галя поднялась со своего места и молча покачала головой, так же, как ответила она Анке на этот же вопрос.
Покачала головой и учительница.
— Берман, — позвала она, — почему ты сидишь одна на задней парте? Садись поближе, садись с кем-нибудь. Уж очень ты робка. Надо быть смелее. Ты не стесняйся нас… Я знаю о твоих братьях. Они были честные солдаты.
На глазах у Берман выступили слезы, и, громко стуча своими деревянными подошвами, она прошла по притихшим рядам и села сзади Анки.
В классе наступила полная тишина.
Странно это, но у Анны Ивановны, о чем бы она ни говорила на своем уроке, всегда бывало тихо в классе. Она была одинока и жила тут же, при школе, в маленькой комнатке, где на подоконнике в цветочных горшках или в ящиках всегда цвели ноготки и всегда было чисто, как в белой каюте. И никого не было у нее на свете, никого, кого бы она так любила, как этот свой тихий уют и детей. И было им удивительно, как в этой уже седой голове вместе со всеми стихами и прозой, со всеми высокими трагедиями классических творений, о которых она рассказывала так страстно и с таким увлечением, хранилось еще столько живых судеб, далеких от всякой литературы, столько детских характеров, изменчивых и в своих достоинствах и в своих недостатках. И не в памяти, а в сердце хранила она их тревоги. И дети не подозревали даже, как обширно это хранилище и сколько любви может оно вместить. Юность не могла еще понять этого своим опытом, но зато отвечала ей своей дружбой и своим доверием.
Однако сегодня Анна Ивановна была немного рассеянна. Какая-то мысль встревожила ее, какая-то забота, которой она еще не решалась сразу поделиться с детьми, словно впервые в жизни в чем-то не доверяла им.
Анка сразу угадала это и сказала Гале:
— Нас ожидает какая-то новость. Чувствуешь, Галя?
— Я это чувствую, — шепнула Галя. — Что-то долго она говорит.
— О чем вы шепчетесь? — спросила Анна Ивановна, всегда зоркая, как птица.
— Мы говорили о том, — сказала Анка, — что нас ожидает какая-то новость, а какая — не знаем. Скажите, Анна Ивановна, хорошая или плохая?
— Для тебя, Анка, это хорошая, и я думаю, что для всех. У вас будет новый учитель истории.
— Ура! — громко крикнула Анка. — Вот это хорошо! А где же Пипин Короткий?
Анна Ивановна строго посмотрела на Анку и потом на весь класс, зашумевший сразу, хотя отлично знала, что Ивана Ивановича девочки прозвали этим прозвищем за его короткий рост и из школьниц мало кто его любил.
— Нехорошо таким большим девочкам давать учителям разные прозвища, — сказала Анна Ивановна. — Это старая и очень скверная привычка. Пора ее забыть. Ведь вы советские школьницы.
Но, несмотря на свой строгий взгляд, каким обвела она класс, Анна Ивановна сказала это добродушно, так как не хотелось ей в этот первый и праздничный день никому читать наставления.
Ей просто хотелось пройтись по рядам, постоять возле каждой девочки, заглянуть каждой в глаза — не для того, чтобы сделать замечание, а для того, чтобы просто взглянуть и на долгое время собрать в памяти эти синие, черные, серые, но еще одинаково ясные глаза, чьи взоры, как звездный блеск, сияют в этих толстых школьных стенах, среди грубых деревянных парт, падая на страницы книг. Сколько же таких сияющих взглядов уже прошло через ее стареющее сердце и сколько ушло и растаяло где-то там, на дороге жизни, и погасло!
«Помнят ли они нас, учителей, — подумала она с тревогой, — любят ли они нас, когда оставляют школу навсегда?»
И она поднялась и прошла по рядам, на секунду задержавшись у каждого. У парты, где сидела Галя, она постояла подольше. Она положила руку на плечо Гали, словно оперлась на мгновение на самую твердую свою надежду, которую лелеяла столько лет, постоянно любуясь живостью мыслей, талантом и памятью этой головки.
— Вы правы, дети, — сказала она наконец, — есть новость. Знаете ли вы, кто будет у вас преподавателем истории?
— Кто, кто? Анна Ивановна, скажите скорее!
Крики раздавались со всех сторон.
— Иван Сергеевич Веденеев, — сказала Анна Ивановна. — Вы не забыли его?
И Галя, и Анка, и многие другие вскочили со своих мест — так велико было их удивление в первую минуту. Потом радостный гул прошел по всем партам.
— Неужели Иван Сергеевич? — крикнула Анка возбужденно. — Ведь он же был на войне! Он жив, значит?
— Жив, жив и, как видите, вернулся к нам, — сказала Анна Ивановна торопливо, и в ее торопливых словах, казалось, прозвучало какое-то смущение, которого многие не заметили.
Только одна Галя, подняв глаза на Анну Ивановну, поглядела на нее внимательно.
«Что это с ней? О чем-то она еще боится сказать».
А шум в классе становился сильнее, голоса звучали открыто и громко, и Анна Ивановна не останавливала никого.
А ведь у нее в классе всегда бывало так тихо!
«Они помнят его. Они ему благодарны, — думала она с радостью, — Напрасно я тревожусь за него».
Но все же задумчивость, смущение и тревога не сходили с ее лица.
Да, дети помнили его. И как им было не помнить Ивана Сергеевича Веденеева, их прежнего, их старого учителя истории, чей голос еще звучал в их ушах, чьи рассказы о древнем мире, о временах Петра, о славе, всходившей над Россией, о грозах, проносившихся над ней, так трогали их никогда не дремлющее воображение, так долго жили в их памяти!
— Ты знаешь… — сказала Анка, перегнувшись и схватив за плечо сидевшую за ней Берман. — Ах, ты ничего не знаешь, ты еще не училась у нас! Ты жила тогда в своей Белорусской ССР, и ты его совсем не знаешь. Я сожгла себе руку, как Муций Сцевола, в печке, и папа тогда разорвал мой билет в кино. Но ты ничего не знаешь! — воскликнула она в отчаянии.
— Ты знаешь, — сказала круглощекая Вера Сизова, глядя на Берман сквозь свои очки, тоже круглые и такие толстые, будто и они были сделаны из небьющегося стекла, — ведь он совсем еще молодой. Но даже мальчишки никогда над ним не смеялись. И часы у него были большие, точные, мы учились по его часам. И он был очень красивый. Ты помнишь, Галя, как он всегда любил тебя?
— Не мели вздор, Вера, — сказала Галя, поморщившись от ее слов, и лоб ее немного покраснел, как будто от досады.
Но то была не досада на Веру.
Если для других девочек, помнивших Ивана Сергеевича, он был просто любимый учитель, с которым встретиться снова бывает радостно каждому, то для Гали, чья душа была более впечатлительной ко всем проявлениям жизни и ко всему, что встречалось ей на пути, это было необыкновенным событием. И если она приняла его более сдержанно, чем другие, ничего не высказывая вслух, то лишь потому, что предпочитала таить свои чувства.
С тех пор как она помнит себя еще маленькой девочкой, сидящей на низенькой парте, из всех учителей, которых она слушала, на которых смотрела своим пытливым, внимательным взглядом, Иван Сергеевич занимал особое место. Каждое слово его населяло ее маленькое сердце восторгом. Она любила смотреть на его лицо.
И с годами этот восторг не проходил. Он только менял свое выражение.
Галя, тратившая много времени на чтение книг и умевшая размышлять о них, отлично понимала, что этот восторг перед учителем истории нельзя назвать тем обожанием, каким занимались девочки в старых гимназиях. Подобное чувство, несвойственное ее характеру, лишенному чувствительности прошлого века и более суровому и возвышенному, вызвало бы в ней только смех.
Душа ее искала красоты.
И отец Гали, который мало учил ее жизни, но баловал ее безмерно, так как безмерно любил, покупал ей красивые платья и окружал красивыми предметами с самых ранних лет.
Она радовалась им.
Но в школе никто не мог бы упрекнуть ее в пустом тщеславии. Она одевалась скромно, ничем не выделяясь среди подруг, ибо искала красоты не в платьях.
Она искала ее в ином — и в желтых листьях осени, которые она, как Анка, собирала на бульваре, и в звездном свете, всегда привлекавшем ее взор, и в одиноком цветке, росшем у нее под окном.
