Лишний рот - Чарская Лидия Алексеевна (чтение книг TXT) 📗
Нынче обедали немного позже обыкновенного.
Туман, застлавший с утра слободу и город, не рассеялся и теперь, поэтому за столом горела керосиновая лампа. Отца Паисия не было. Он поехал напутствовать умиравшего старосту за восемь верст от слободы. Его ждали только к вечеру. Вся его большая семья сгруппировалась вокруг обеденного стола. Лукерья Демьяновна была нынче не в духе. Софка разварила мясо в супе и сожгла картофель. Хозяйка сердилась и ворчала весь обед. Младшие же дети о чем-то шушукались и переговаривались между собою.
— На твою долю нынче мяса не хватило. Благодари Софку, она виновата, ошиблась одним куском, — поджимая губы, бросила Лукерья Демьяновна в сторону Васи, передававшего тарелки с жарким детям.
Тот вспыхнул до корней волос, как это всегда случалось в такие минуты, когда старшие обращались к нему с каким бы то ни было вопросом.
— Это ничего, ничего; я и картошкой сыт буду, — поспешил ответить мальчик.
— То-то, картошкой! Небось и картошку-то не каждый день у матери видел, — не унималась хозяйка.
— Нет, они паштет из ворон кушали, — сделал попытку сострить Киря. Но засмеялась на его слова одна только Маня, восхищавшаяся выходками второго брата и старавшаяся Подражать ему во всем. Митинька презрительно пожал плечами и небрежно кинул по адресу Кири:
— Не осли!
— А у нас в училище нынче житие преподобного Сергия Радонежского рассказывали, — неожиданно подняла голос Люба, отличавшаяся всегда исключительной молчаливостью. — Вася, ты про Радонежского что-нибудь знаешь? — спросила она своего соседа по столу.
— Ну вот, где ему знать, — усмехнулся Киря.
— Ну, а ты-то сам знаешь? — прищурившись на брата, спросил Митинька.
— А то нет? Пришел святой Сергий и основал Киево-Печерскую лавру! — с апломбом доложил на весь стол Киря.
— Ну и врешь… То Феодосии Печерский, а не святой Сергий. Ну-ка, Василий, что он основал? — обратился Митинька к Васе.
Тот, красный как кумач, поспешил ответить. Он прекрасно знал жития святых и часто в долгие зимние вечера, пока его мать не разгибала спины над работою, читал ей «божественные книжки», которые очень любила покойная Федосьевна. И сейчас, толково, хотя и смущенно и тихо, рассказал Вася о маленьком мальчике Варфоломее, отмеченном с детства перстом господним, ставшим впоследствии великим отшельником и основателем Троице-Сергиевой обители, сыгравшей такую огромную роль в истории нашего государства.
Все это смущенно и тихо передал Вася за столом.
— Ай да Василий! Молодчинища! — похвалил Митинька. — Лучше историю знаешь, нежели наш лоботряс. Он сегодня два кола принес, кстати. В классе зимовать оставят — это уже аксиома и факт! — съехидничал Митинька.
— Не твое дело! — буркнул Киря, бросая то на брата, то на Васю уничтожающие взгляды.
— Ну, положим, дело-то мое, — спокойно продолжил Митинька, — потому что случись, не приведи господь, что с папашей, я за старшого останусь в семье и с таким оболтусом, как ты, мне же придется возиться. Будь ты таким работником, как Василий, понятно, слова бы не сказал, а то…
— Не смей, не смей меня позорить… Тетя, вы что же это меня ему в обиду даете? — вдруг громко, на весь стол, со слезами в голосе выкрикнул Киря.
— Кирилл! Это что? С ума ты сошел, так орать за обедом? — вышла из себя Лукерья Демьяновна. — Марш, вон из-за стола. Сейчас же вон! Тебе говорят! Без обеда останешься за невозможное поведение. Митя, выведи его вон!
И прежде, нежели Киря успел опомниться, старший брат встал со стула, подошел к нему, взял его за руку и повел из столовой.
— Так тебе и надо! Не груби старшим, не носи единиц домой! — приговаривал он.
Киря вздумал было упираться и хорохориться. Но Митинька был много сильнее младшего брата, несмотря на сравнительно маленькую разницу лет. Он сжал крепче руки Кири и вытолкнул его за дверь.
— Препротивный, я вам скажу, стал мальчишка, — возвращаясь на свое место за столом и тяжело отдуваясь, произнес Митинька, — надо будет с папашей переговорить; все на него жалуются в гимназии, сладу с мальчуганом нету. Нынче же с папашей говорить буду. Ну, а ты, Василий, — неожиданно обратился Митинька к Васе, — что ты, совсем забросил ученье? А? Ведь теперь тебе в училище твое, поди, и вовсе ходить не досуг.
Вася, не ожидавший такого вопроса, снова вспыхнул до ушей.
— Да… нет… — растерянно пробормотал он.
— Что ты выдумал, Митинька, какое уж тут ученье, — раздражительно заговорила Лукерья Демьяновна, — небось и ты быть доволен должен и своего Создателя благодарить ежеденно и еженощно, что держат его из милости на чужих хлебах. Не каждый, по нынешним временам, лишний рот себе в семью навяжет… Не каждый… да…
— Ну, положим, Вася не объест и себя своим трудом всегда оплатит, — возразил Митинька.
— Вася работает по дому больше Софки, а Софка жалованье получает, а Вася нет, — вступилась и Люба.
— А тебя не спрашивают. Сиди и ешь, если не хочешь быть из-за стола выгнанной по следам братца, — зашипела на девочку Лукерья Демьяновна, раздавая всем тарелки с горячими оладьями, смазанными патокой.
Вася, полуголодный от того, что на его долю пришлись жалкие остатки пустого супа без мяса и несколько картофелин, помогал раздавать тарелки хозяйке. В это время Маня, сидевшая рядом с ним с другой стороны, изловчилась и предназначенную самому Васе порцию сладкого незаметно положила на свою тарелку. Этот маневр был, однако, замечен самою Лукерьей Демьяновной. И не столько жалость к сироте, сколько недостойное поведение Мани возмутило тетку. Она не выдержала и громко крикнула на весь стол:
— Маня! Это еще что такое? Как называют того, кто берет, присваивает себе чужое добро? Сейчас же в угол! Останешься без сладкого. Ну, живо!
Оконфуженной Мане оставалось только повиноваться. Багрово краснея, она встала из-за стола.
— Видно, что папаши дома нет нынче. Безобразие какое за столом делается! Слуга покорный, оставаться здесь с вами больше не хочу.
И Митинька, пользуясь привилегиями старшего сына, демонстративно громко двинул своим стулом и вышел из столовой, на ходу крестясь на образ и буркнув себе под нос «благодарю».
После обеда Вася немедленно прошел на кухню помогать Софке мыть посуду.
Это заняло, вместе с уборкой самой кухни, около двух часов. Затем приехал батюшка. Надо было ставить самовар, разогревать обед для главы семейства.
Незаметно прошел вечер. В девять часов пришлось укладывать спать Лешу. А потом долго рубить дрова в сенях и приготовлять растопки для завтрашнего утра.
Только в одиннадцатом часу вечера, когда весь дом спал крепким сном, Вася мог принадлежать на часок самому себе. Тихими, усталыми шагами прошел он к себе в уголок, в дальнем конце коридора, между платяным шкапом и комодом, где спал на старом батюшкином полушубке, положенном вместо матраца на сундук. Теперь только, уставший до полусмерти, мальчик мог вздохнуть свободно. Но о сне Вася сейчас и не думал даже. Ему предстояла еще долгая, хотя и сладкая обязанность, которую он выполнял ежедневно, каждый вечер, когда все укладывалось и затихало в доме. Это уже длилось с недели две с того момента, как стала затихать понемногу его острая скорбь по матери и душу мальчика захватила та ненасытная жажда, которою он страдал всегда. Жажда знаний, ученья…
С тех пор как началась его лихорадочно-рабочая жизнь в доме священника, нечего и говорить о том, что занятия в школе Васи должны были прекратиться. Не было теперь ни малейшей возможности посещать мальчику школу. Но сам Вася хорошо знал цену книжных знаний и даже теперь старался не забыть того, что было пройдено им за два года ученья в школе. Долго лежал он с открытыми широко глазами, перебирая в мыслях все то, что учил за эти последние два года, припоминал до тех пор, пока не подкрадывался сон и не смыкал усталые глаза ребенка. А с рассветом начиналось то же, что было позавчера, вчера и нынче. Чего надо было ожидать и завтра… Вася выбивался из сил, стараясь своим трудом отплатить за хлеб, за соль приютившему его доброму человеку.
