Бульвар под ливнем (Музыканты) - Коршунов Михаил Павлович (онлайн книга без TXT) 📗
Кира Викторовна открыла ключом кабинет директора и пропустила в кабинет Ладю.
— Я ухожу, — сказала она.
— Заприте меня, — попросил Ладя. — Так будет лучше.
Из-за дверей директорского кабинета зазвучала скрипка: Ладя начал упражнения. Кира Викторовна постояла, послушала. Скрипка звучала все мягче, все естественнее. Кира Викторовна представила себе, как Ладя уютно устроился на скрипке щекой и сам слушает, как звучит его скрипка. У Лади нет сурового ежедневного постоянства. Он специально создан для неорганизованности.
О чем Ладька сейчас думает? Только не о предстоящем концерте, и не потому, что он не хочет думать, а просто незачем, рано еще. Как говорит тетя Лиза, «еще не вечер».
Кира Викторовна вернулась в класс, оглядела ребят. Дед, как всегда, что-то объяснял «оловянным солдатикам», и они от восторга открыли рты. Ганка потирала правую руку. Маша учила Франсуазу русскому языку или наоборот — Франсуаза учила Машу французскому языку. Во всяком случае, обе они стояли и шевелили губами. Маша очень старается, она хочет сделать приятное Франсуазе. И потом, она мечтает, чтобы к ней относились как ко взрослой «оловянные солдатики». Она ревнует их к Павлику Тарееву, а французский язык должен ее возвысить над Павликом, хотя бы на какое-то время. Маша тоже хочет разбираться в жизни.
Франсуаза в русских словах выделяет последние буквы, произносит их очень твердо и раздельно: «мо-с-т», «гор-о-д», «музыка-н-т», «све-т», «зву-к». Маша пытается отучить ее от этой «французской» привычки.
Андрей отвернулся, глядел в окно. Пусть постоит, успокоится. Честолюбие ему пока что во вред, слишком оно не отпускает его от себя.
Кира Викторовна подошла к Ганке, взяла ее правую руку и начала массировать.
— Не больно?
— Нет.
— Завтра утром попросишь девочек в общежитии, чтобы сделали то же самое.
Кира Викторовна подошла к «солдатикам», показала — расправить плечи. Молодцы! Вполне самостоятельные люди. «Солдатики» с готовностью кивнули.
— Вырастешь, будешь выступать в длинном вечернем платье. — Это Кира Викторовна сказала Маше Воложинской.
Маша улыбнулась. Сквозь сильные стекла очков были видны ее глаза. Мир входил в них еще совсем детский. Маша радовалась ему тихо и незаметно.
Кира Викторовна повернулась к Франсуазе:
— Не бегай вечером, не вертись. Отдохни, потом за работу. Поиграй, позанимайся спокойно. Не чик-чирик.
Франсуаза засмеялась — «чик-чирик» понятно на любом языке.
— А что вечером в Большом театре? — неожиданно спросил Андрей.
Кира Викторовна даже не сразу поняла его вопрос.
— Премьера балета. А что?
— Так… Ничего.
— Андрюша, сегодня еще поработаешь. Пожалуйста, подумай над содержанием второй части.
— Я останусь упражняться здесь, — сказал Андрей.
Кира Викторовна подозрительно взглянула на него.
— У меня час свободного времени, — просто ответил Андрей.
— Конечно. Тогда останься.
— И у меня, — сказал Дед. — И я останусь.
— Ты позаботься о струне, мой милый. Сходи на склад.
Павлик развел руками: само собой разумеется, как же иначе. На склад он сходит обязательно и сменит струну.
Кира Викторовна пошла в учительскую. Кажется, все закончила: Ладя под замком, Андрей с Дедом репетируют, остальных отправила домой.
В коридоре встретила Олю Гончарову. Потрепала по голове. Чибис в ансамбле будет исполнять партию органа.
— Скажите, Андрей еще в школе? — спросила Чибис.
— Да. Он тебе нужен?
— Хотела с ним порепетировать. Алла Романовна согласилась помочь на регистрах.
— Где ты будешь?
— У Сим Симыча. Мне ведь надо… ауфтакт с Андреем, — опять сказала Чибис. Этот разговор ее смущал, она пыталась закончить его и никак не могла.
— Конечно. Пришлю его. Иди.
Чибис пошла вниз в полуподвал, в кабинет звукозаписи. Кира Викторовна вернулась в класс, подозвала Андрея:
— Тебя хочет видеть Оля, порепетировать. Пойди договорись — она у Сим Симыча.
— Опять зеркальце, — сказал Андрей. — Уже репетировали.
— Не нужно так с Олей. — Кира Викторовна тронула Андрея за рукав. — Я договорилась, что она будет аккомпанировать нашему ансамблю. Ты концертмейстер, с тобой ей надо работать специально. Она волнуется.
— Ладно. Можно посетить.
— Не очень подходящее слово. Ты не находишь?
— Извините.
— Хорошо. Но лучше так больше не говорить, чтобы не извиняться хотя бы передо мной. Если понял, пусть Дед пожмет тебе руку. Павлик! — Кира Викторовна подозвала Деда. — Пожми, пожалуйста, Андрею руку.
Павлик подошел. Ничего не понимает. Андрей усмехнулся, протянул ему руку.
— Все в порядке, Дед. Не волнуйся.
Кира Викторовна побежала в раздевалку. Она сегодня торопится: в Большом театре премьера, выступает ее муж Григорий Перестиани. Он солист балета. Надела шубу и снова побежала — теперь к выходу из школы. По пути положила на стол коменданту ключ от директорского кабинета.
— Выпустите Брагина, когда приедет Всеволод Николаевич.
— Под замком?.. — спросила комендант, не поднимая головы. Она еще что-то сказала, но Киры Викторовны уже не было в школе.
Татьяна Ивановна раскладывала пасьянс. На этот раз «могилу Наполеона». А этажом ниже, а именно в полуподвале, в нотной библиотеке, сидел ее друг Гусев и рассматривал сквозь увеличительное стекло фотокопию с тетради Бетховена, на которой было написано «Гейлигенштадт». Название города. В нем жил и работал Бетховен. Только сегодня днем Гусев появился в школе с этой фотокопией. Подлинник хранился в Москве. Тетрадь потом исчезла. Где была — неизвестно. Ее нашли в одном архиве после революции. Совершенно случайно. Гусев решил взяться за эту тетрадь: вдруг по ходу изучения что-нибудь выяснится интересное из ее прошлого, что-нибудь таинственное. Татьяне Ивановне он показывал следы воска от свечей и совершенно неразборчивые точки и черточки: они должны были обозначать ноты. Конечно, подумала Татьяна Ивановна, можно было бы забрать у Гусева увеличительное стекло и разбираться в своей «картинной галерее» и «могиле Наполеона», но Гусев занимается наукой, и его нельзя лишать технических средств. Он объяснил Татьяне Ивановне, что Бетховен стремился так же быстро записывать музыку, как она звучала у него в голове. Гусев прочитал об этом в одной книге. Он бетховенист и должен прочитать все о Бетховене. Не сразу, конечно, постепенно. В течение своей жизни. Гусева не надо держать под замком в кабинете директора, чтобы он работал. Гусев не такой человек. Он сам работает.
В студии звукозаписи, в комнате для прослушивания, сидела Чибис. Горела низкая рабочая лампа, но Чибис сидела в стороне, и свет лампы едва до нее дотягивался.
В аппаратной у Сим Симыча вращался большой студийный магнитофон. Тонкая магнитная лента медленно проходила через звукосниматель и наматывалась на пустой диск. На рабочем столе были разложены инструменты, баночки со специальным клеем, пустые коробки из-под пленки. Контрольный динамик был выключен. Сим Симыч запустил магнитофон, а сам, очевидно, ушел к Ипполиту Васильевичу. Он любит поговорить со стариком и попить с ним кофе. Кофе он заваривал сам. Для этого у него была медная кастрюлька, которую он называл «турочка». Сим Симыча часто видели в коридоре с этой кастрюлькой.
С Ипполитом Васильевичем они разговаривали о композиторах, о некоторых современных течениях в симфонической и камерной музыке. Допустим ли новый звуковой пейзаж, когда запускают на магнитофонах два ролика с одинаковой музыкой в прямом и обратном направлениях и получают особую магнитофонную полифонию или вводят в музыку различные посторонние шумы. Сим Симыч и старик Беленький сходились на том, что основным при любых условиях всегда остается «диалектика души», а не «диалектика звуковых сигнализаций».
Чибис сидела в студии. Она хотела так сидеть в темноте, чтобы свет рабочей лампы едва до нее дотягивался.
Андрей открыл звуконепроницаемую дверь, и навстречу ему рванулся орган на высоких чистых и прозрачных регистрах. Чибис сидела потерянная, несчастная. Руки сложила на коленях, голову опустила так низко, что подбородком касалась груди.
