Обломок молнии - Сабинина Людмила Николаевна (читать книги .txt) 📗
— Что подумала? — Люба искоса взглянула на подругу.
— Да ничего не подумала. Так, вспомнилось что-то…
Обе замолчали, задумались, каждая о своем.
— Вандышев — это который блондин? Длинный такой? — вяло спросила Люба.
— Кажется… Впрочем, не знаю. Я ведь не видала его, откуда мне знать.
Люба встала, отряхнула брюки, сердито посмотрела на подругу.
— Ну да! Сама первая заговорила, а теперь будто и не знаешь? Чего темнишь!
— Не темню, — заспорила было Ксана, но тут бригадирша позвала:
— Девки! За дело! А то до обеда всего ничего осталось!
Двинулись гурьбой, каждая к своей борозде, рассыпались по всему полю. Тетя Паша стала посередине, руки в бока, оглянула поле командирским взглядом, серьги-полумесяцы сверкнули, закачались.
— Ну-ка, подравняйтесь, — приказала негромко, — а то не нравится мне. Что это, как горох, кто где. Давай отстающим помогай, чтобы вровень шли!
— Ну да, — закричали с дальних грядок. — Мы старались, выходит, зря мы старались!
— Может, нам поскорее закончить хочется, что же, за всех отвечать?
— Они не торопятся, как черепахи ползут, а нам-то надрываться зачем?! Что еще за новости!
— Что-о?! — прикрикнула бригадирша. — Гляди-ка, торопливые нашлись! У нас, деревенских, привычка такая — артелью с работы идем. С песнями. И — чтобы никаких. У меня чтоб в струночку!
И сама пошла помогать Иришке. Ничего не поделаешь, многим пришлось вернуться назад, к отставшим подругам. Люба перешла на Ксанину полосу, стали обрабатывать грядку с двух сторон.
— Спать хочется, — вздохнула Ксана, — прямо хоть тут же на земле заснула бы. Честное слово.
— Значит, плохо спалось, — усмехнулась Люба. — Мечты. Да ты признавайся лучше, что там с Вандышевым. Влюбилась, что ли?
— Спятила, Любка, — отмахнулась Ксана. — Говорю, спать хочется… Чего это ты? Придумала Вандышева какого-то…
— Как — какого-то? Леню! — не отставала Люба. — Разве я придумала? А может, это ты придумала? Нет, скажем, он сам придумался. Вандышев Леня. Придумался, вот и все.
Ксана, низко пригнувшись, обеими руками выбирала сорняки. «Ну и Любка. Вот не ожидала. Сама виновата. Надо было молчать».
— Погоди, — остановила ее Люба. — Ты не так делаешь. Гляди: сначала надо крупные выдирать, затем уж и мелочь. Ее можно прямо горстями… Видишь? Гораздо быстрее.
— Ой, спина…
Ксана распрямилась, оглядела поле. Отстающие подтянулись, и теперь все девчата работали почти на одном уровне. Пестрая шеренга девушек вытянулась поперек поля.
Прасковья Семеновна взглянула из-под руки, стянула с головы платок, крепко встряхнула.
— Вот это по мне, — одобрительно промолвила она. — Так-то душевнее, дочки. Все в струночку, одна к одной.
— Жарко, — пожаловалась Иришка, — работенка та еще!
— Работенка та, — согласилась тетя Паша. — Да нынче и дождя вдосыт, и тепла. Вот и сорняки, черт нагнал их… Ну, девушки, все. На сегодня кончаем, обедать и — отдыхать!
— Ура-а! — заголосили девчонки.
— А то и впрямь жарко, не сморило бы кого. Да смотрите у меня, после обеда отдыхать чтоб! Всем!
Тетя Паша отряхнула передник, приосанилась.
— А теперь — песню! Чтобы полегчало. В наших краях так говорят: «Громче поешь — спине легче». Давай, Ирина, заводи.
Запели было «Подмосковные вечера», да скоро хор разладился. Угасла песня. Побрели молча.
— Теть Паш, — неожиданно проговорила Ксана, — а почему это так, дождя много, солнца много, а растет так здорово один сорняк? Ведь тогда и капуста расти должна? Раз и солнце и дождь? Должна ведь, а?
— Ну, должна, — согласилась бригадирша.
— А что же тогда капуста? Листики маленькие, хилые, смотреть не на что.
— Она еще вымахает, капуста-то, — хмуро возразила тетя Паша.
— Отчего же не вымахала? — не отставала Ксана.
— А так. — Бригадирша усмехнулась. — Не вымахала, и все тут. Поди поспорь с ней.
— С агротехникой плохо, что ли?
— Эк куда махнула. Агротехника! — Тут тетя Паша, кажется, даже рассердилась на любопытных и дошлых девчонок. — Агротехника, слово-то знаете! А зато не знаете, в жизни-то как.
— А как?
— Как, как. Что быстрее растет, хорошее или плохое? Вот вам загадка.
— Плохое, конечно, — мрачно согласилась Люба.
— То-то и оно. Хорошее-то и сеем и поливаем. Уж растим-растим, всей артелью стараемся. Росточки-то когда еще пойдут, и то, глядишь, где росточек, а где и плешь. А уж сорняки-то, плохое-то! Лес дремучий, право, лес дремучий. А вы захотели, чтобы сорняк слабенький. Эх, вы!
Девочки засмеялись.
— Философ наша Прасковья Семеновна!
— Это что-то новое. Новое в капустоведении!
— А сорняки почем знают, что они — сорняки?
— А знали бы, так потише бы росли?
— Со стыда бы подохли!
С шумом и хохотом протискались в столовую. Там уже набралось порядочно народу: трактористы, шоферы, за столом у самых дверей примостилось несколько женщин. Расстелили на столе чистые тряпицы, на них — хлеб, лук зеленый, бутыль молока. Низко нагнувшись над тарелками, хлебали суп, чинно помалкивали. Тетя Паша мигом отыскала подходящий стол. Самый длинный и поближе к окошечку, откуда пищу выдают.
— Эй, Гордеич, и ты, Митяй, переселяйтесь, — скомандовала тетя Паша. — Не видите, смена пришла. Помощницы мои золотые…
— А мы что, мешаем? Мы ничего. — Рябой Гордеич миролюбиво подвинулся на самый край скамьи.
— Не-не. Сказано, переселяйтесь. Вон к Николаю. Николай расселся, барин будто. Вон и пивка раздобыл, ишь прыткий! Нам и без вас поместиться бы впору. Бригада!
— Да мы ничего вроде…
— Бригаду приветствуем!
Пришлось пастуху Гордеичу вместе с Митяем перейти за другой стол.
— Ну, девки, вытирайте столешницу. Чего ждать. — Тетя Паша подошла к окошку, крикнула: — Эй, Сысоев! Подавай. Значит, семнадцать обедиков, я восемнадцатая!
Она заглянула внутрь.
— Чего сегодня? Трикаш или тригуляш?
По столовой пробежал смешок… Дело в том, что меню в столовой не отличалось разнообразием. На второе повар готовил всего два блюда: или кашу или гуляш. Чаще все-таки кашу перловую. Третьего блюда не полагалось. Но посетители, в общем-то, не жаловались. Народ простой, да и на работе в поле умаешься, не до того. Лишь бы горячее.
В окошке замаячила круглоголовая, короткорукая фигура повара. Сысоев выбросил на прилавок три тарелки с кашей.
— Три-каш! — возвестил он. — Кому?
Подошел парень, свалил все три каши на одну тарелку, понес.
— Куча мала! — пробасил парень.
Повар бухнул на прилавок еще четыре тарелки.
— Четырь-каш! Забирай!
Утирая рот платочком, подошла женщина, забрала каши.
— Э-эх, ты! — Прасковья Семеновна укоризненно покачала головой. — Трикаш, двакаш… — Сысоев ты, Сысоев, смысла нет в тебе. С такой работы кашей сыт не будешь. Доходит до тебя или нет? Ужо вот директор-то приедет, поговорю с ним. Ей-богу, поговорю…
Повар на это ничего не сказал, сжал и без того маленький рот, исчез. На его месте появилась судомойка Лизавета.
— Чего там?
— Чего, чего! Восемнадцать первых подавай, чего!
Судомойка покосилась на девчачий стол быстрыми узкими глазами.
— Подождете. Посуды нет.
— А ты поживее поворачивайся, тарелок грязных навалом! Да и знать должна — люди придут.
Тетя Паша начала сердиться не на шутку, возвысила голос:
— Да я с тобой и разговаривать-то не хочу, подавай мне благоверного твоего, Сысоева! Чего он смылся-то?! Чтобы сейчас мне восемнадцать обедов на стол!
Тетя Паша крепко стукнула кулаком но прилавку. Широкое желтоватое лицо судомойки качнулось в окошке, подбритые в ниточку брови скривились.
— Ты чего это галдишь, чего ты галдишь?
Быстренько возник Сысоев с горой тарелок на подносе.
— Лизавета, отойди… А ну, забирай перь-р-вое! Раз — кулеш, два — кулеш, три — кулеш…
Иришка с Любой подошли, стали принимать тарелки, относить на стол.
— Вот, наконец-то появляются первые ростки хорошего, — рассмеялась Ксана.
