Лесные тайнички (сборник) - Сладков Николай Иванович (книги бесплатно без .TXT) 📗
Сидишь в палатке и ждёшь погоды.
Вниз на базу спускаться не хочется: вдруг прояснит! Спускаться да подниматься непросто: на иную гору два дня на четвереньках лезешь.
Вот так и вышло у нас однажды. На день работы осталось - нахлынул туман. День просидели - кончились консервы. На второй день - крупа. На третий доели сухари. Остались у нас только соль, перец да лавровый лист.
А туман дразнит. Поредел, но не поднимается.
Ждать больше невтерпёж - так есть хочется. И вниз спускаться обидно: вот-вот туман разойдётся!
- Бери ружьё, - говорю я товарищу. - Поброди по склонам, может, подобьёшь что.
Товарищ ушёл, а я залез в палатку и попытался заснуть. Желудок хотел обмануть. Говорят: "Кто спит, тот обедает". Но желудок в горах на чистом воздухе на обман не идёт!
До полудня ворочался я с боку на бок. Потом встал, петь начал. "Может, - думаю, - про еду забуду".
Забудешь тут! Не ладится песня. Вместо песни голодное ворчание выходит.
А туман всё режё, всё режё. Уже вверху, в серой мгле, синие и жёлтые пятна проступили - значит, скоро откроются небо и солнце.
Вот чуть видные хребты стали надвигаться со всех сторон - так всегда кажется, когда расходится туман.
Вот и все горы видны - чистые, будто вымытые. И опять стал слышен шум потоков, и засияло солнце. Работать можно, а товарища всё нет!
И есть так хочется, что стал я посматривать на сыромятные ремни от вьючного седла: а что, если попробовать заварить их с лавровым листом да с солью?
На счастье, вижу: идёт товарищ. За спиной рюкзак раздулся - значит, добыл что-то. Он ещё далеко, а я кричу, выпытываю:
- Сколько патронов выстрелил?
Отвечает:
- Ни одного.
Опустились у меня руки.
- Так что ж ты, - говорю, - мешок-то травой набил, что ли?
- Ну да, травой, - отвечает.
- Ага, - говорю, - очень хорошо! Добавь тогда к своей траве ремешки от седла, объедение будет.
- И будет, даже и без ремешков.
Посмотрел я на него: уж не спятил ли он с голода?
Плюнул и пошёл к ручью: хоть воды напьюсь, лоб помочу.
Одно остаётся: скорей коней вьючить - и вниз, на базу. Экая досада! И тумана нет, а спускаться придётся.
Поднимаюсь я к палатке и вижу: товарищ раздул огонь, поставил на костёр котёл с водой, а сам режет и чистит какие-то корни и стебли; у него их полный мешок.
- Это ты чего затеял? - спрашиваю его осторожно.
- Борщ варю.
- Какой борщ?
- Медвежий.
- Ты не шути, - тихо говорю ему. - Я голодный!
- Тогда не кипятись, а мне помогай. Пока почистим, я тебе кое-что расскажу.
Я подсел помогать, а он мне рассказал вот что.
Утром в полукилометре от палатки наткнулся он на след старого медведя. След был такой свежий, что на мокрой траве висели ещё капельки грязи. Товарищ вложил в ружьё патроны с пулями и пошёл по примятой траве.
Медведь шёл по скату, переворачивая камни, раскапывал мышиные норы и гнёзда земляных ос.
Долго лазал товарищ по скату в тумане, распутывал медвежий след. Из сил выбился.
Сел на камень, сорвал лопушок мягкий, как байковый, вытер лопушком пот и бросил. И вдруг видит, что рядом с его лопушком ещё сорванные лопушки валяются и измочаленные стебли-огрызки. А на огрызках и слюна зелёная не высохла. Медведь лакомился!
Совсем близко медведь, а товарищу не до него - так есть захотел. Сломал он такой же стебель, что медведь жевал, попробовал - ничего, даже огурчиком пахнет.
"Шут с ним, - думает, - с медведем! Где его в тумане найдёшь? Переключусь-ка я на медвежий корм, вон медведь какой с него здоровый след шапкой не закроешь!"
Так и сделал. Найдёт огрызок, присмотрится, с какого растения, сорвёт, попробует - ничего, кисленько! - и в мешок. В одном месте корни какие-то раскопал медведь, - товарищ и корней набрал. Медведь-то старый, всё в лесу знает - всякую траву съедобную, каждый корешок. Товарищ целый мешок кореньями, щавелем да стеблями набил.
- Сейчас такой борщ закатим - медвежий! - закончил он. И засыпал зелень в кипяток.
"Как бы нам только, того, медвежьей болезнью не заболеть", - подумал я.
Но всё обошлось благополучно. Борщ и действительно вышел недурной. Заправили мы его солью, листом лавровым, перчиком и ещё три тетеревиных яйца разбили.
Медведь разорил на склоне тетёркино гнездо, а три яйца вниз скатились, он их не заметил.
Наелись мы медвежьего борща и сразу силу почувствовали. Хоть и не медвежью силу, но достаточную для того, чтобы успеть до вечера подняться на вершину и сделать последние наблюдения.
КРИК
Я шёл по степи и вдруг увидал двух лис. Они как два жёлтых коромысла: спина дугой, нос и хвост к земле. Одна покрупней и с серой гривой, вторая маленькая, светло-светло-рыженькая. Кружат лисы по бурьяну за большим камнем и меня не замечают.
Выстрелил я навскидку. Рыжая взмахнула хвостом с белым кончиком, как белым платочком, и легла на землю. Серая недоуменно подняла мордочку с серыми баками, увидела меня и не спеша потрусила в степь. За бурьяном она не заметила, что рыжая лиска осталась.
Выстрел был удачным - одна картечина угодила лисе прямо в глаз. Зверёк был убит наповал. Ветерок гладил нежную шелковистую шёрстку.
Обрадованный хорошим началом, я быстро связал у лисицы лапки, перекинул её через плечо и зашагал дальше.
Но дальше мне не повезло. Зря пробродил дотемна; не только ничего не подстрелил, но и никого больше не увидел.
Возвращался я уже ночью. Ночь была душная. Над горизонтом нависла чёрная туча, за ней метались жёлтые зарницы. Но над головой сверкал чистый и светлый Млечный Путь - как бесконечная дорога.
Я шагал и шагал, и моя дорога на земле казалась мне такой же бесконечной, как Млечный Путь.
Степь и ночью была полна жизни. Ухо охотника всегда настороже. Вот мягкий шорох над головой - и будто кто-то дохнул в лицо. Это над самой головой взмахнула мягкими крыльями сова. Вдруг отчаянный вскрик. Кто-то оплошал и попал кому-то в зубы.
Для охотника всё это привычно и знакомо - обычные звуки обычной ночи в степи. Звуки погони, схватки, борьбы. Шорох крадущихся шагов, шёпот сухой травы, цокот камня. И я тут - охотник с твёрдым сердцем и жёсткой рукой - как у себя дома.
Но вдруг звук совсем необычный заставил меня насторожиться. Кто-то хрипло кричал вдали: "кгха, кгха, кгха!"
Это не был клич зверя-победителя. Но не был это и безнадёжный крик жертвы. Зверь кричал неприятно, тоскливо, нудно и бесконечно. Всякий зверь скуп на голос и зря не станет кричать. Это древний звериный закон. Этот зверь нарушил закон, он потерял всякую осторожность.
Я шёл, а невидимый зверь всё сидел на одном месте и тявкал уныло и хрипло, будто ему сдавили горло. Я потрогал ружьё и пошёл прямо на крик: не пропускать же удобный случай!
Всё ближе и ближе подходил я к кричащему зверю. Из-за гор поднялась луна. Из-за камней, кустов, бугров стали выползать чёрные тени; казалось, ночь протягивает навстречу чёрные руки.
В неровном зелёном мерцании, как сквозь воду, разглядел я впереди на чистинке маленькое чёрное пятнышко. Тявканье неслось оттуда.
Что-то знакомое показалось мне в этой чистинке и в этих тенях. И вдруг я узнал это место! Вот высокий бурьян, вот камень, за ним лощинка. Здесь днём я подстрелил лису. И сразу за первой догадкой пришла вторая: я понял, что за зверь тявкал сейчас тут, потеряв всякую осторожность!
Запрокинув тонкую мордочку вверх, распушив густые баки, тявкал охрипшим голосом осиротевший лис, тот самый, что днём убежал от меня в степь.
Он сидел как раз на том месте, где я днём связывал лапки у мёртвой лисы.
Маленьким, жалким комочком казался лис под огромным холодным небом в необъятной степи. И жалкий его голосок - не вой победителя и не писк жертвы - был здесь не к месту и странно тревожил душу. Разве не удивительно - жалоба зверя! И выражение "звериная тоска" вдруг наполнилось для меня особым значением.
