Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак (Историко-приключенческие повести) - Щербак Владимир Александрович
Офицер и обратился к морякам со словами, которых никто не понял.
— Кажется, голландцы, — сказал доктор. — Попробую по-английски…
Игорь Васильевич и офицер обменялись несколькими фразами. Когда разговор кончился, доктор пересказал товарищам его содержание.
— В общем, так… Мы на острове Латума, совсем крошечном и даже не на всех картах обозначенном. Расположен он несколько южнее Зондских островов. Живет здесь небольшое племя, которое называет себя зяго. Здесь же находится голландский военный пост из пяти человек, командир — лейтенант Петер ван дер Брюгге…
Услышав свою фамилию, офицер слегка наклонил голову, давая понять, что это он и есть.
— Еще он сказал, что у них есть рация, но, увы, третьего дня вышла из строя: сели батареи. Последнее сообщение, которое они приняли со своей базы, было о том, что за ними скоро придет самолет. Голландцы покидают Латуму, потому что здесь оставаться опасно: японцы уже дважды бомбили остров и, возможно, попытаются его захватить.
— Может, они и нас возьмут с собой?
— Будем надеяться.
Ван дер Брюгге сказал что-то с насмешкой, показывая на туземцев. Доктор выслушал лейтенанта, ответил ему, потом перевел друзьям:
— Он говорит: дикари и есть дикари. Идет война, а они как ни в чем не бывало устраивают какой-то свой праздник. Поэтому они, мол, так и раскрашены…
— А что вы ему ответили? — с интересом спросил Спартак.
— А я сказал, что они-то, племя зяго, ни с кем не воюют, и потом они у себя дома и могут делать все, что им угодно. Мы же гости и должны уважать их законы.
Лейтенант что-то отрывисто приказал туземцам, и они опрометью кинулись в заросли.
— Однако разговаривает он с ними как хозяин, а не как гость, — заметил Аверьяныч.
— Еще бы! — сказал с презрением Шелест. — Они же колонизаторы!
Доктор спросил голландца, не видел ли он их шлюпку, тот высказал предположение, что ее разбило во время недавнего шторма.
Островитяне скоро вернулись. Оказывается, они бегали в деревню, которая находилась неподалеку, за едой для коперниковцев. Жареная рыба, бананы, какие-то коренья — все это было аккуратно разложено на широких пальмовых листьях, заменяющих здесь, как видно, тарелки. Ван дер Брюгге сделал приглашающий жест: мол, ешьте.
Но у моряков не было аппетита, и все отказались от еды. Тогда один из солдат, решив, что русские не решаются есть такую пищу, вскрыл ножом две оставшиеся от НЗ банки с шоколадом и придвинул их к коперниковцам. Но они на шоколад даже смотреть не могли, так он им надоел.
Игорь Васильевич сказал лейтенанту по-английски, что моряки дарят одну банку ему и его солдатам, а другую — туземцам. Голландцы не заставили себя уговаривать, взяли по большому куску и начали энергично жевать, островитяне же, для которых шоколад был неведомым продуктом, боялись последовать примеру белых людей. Наконец один, наверное, самый отчаянный, лизнул языком плитку, зажмурился, зацокал языком и вдруг, к общему изумлению, пустился в пляс.
— Сэвидж [134]! — скривился лейтенант. — Сэвидж!
При этом гримаса его была столь выразительной, что моряки поняли его без перевода.
— Ругается! — осуждающе сказал Аверьяныч. — Не ндравится, яс-с-сное море!
Близился вечер, и пора было подумать о ночлеге. Лейтенант извинился, что не может приютить у себя советских моряков, и добавил, что у островитян есть особая хижина для гостей племени.
Коперниковцам, которые еще не могли самостоятельно ходить, голландцы и туземцы помогли добраться до деревни, состоявшей из трех десятков хижин. Гостиница, куда доставили моряков, отличалась от жилищ туземцев только большими размерами. Это ветхое бамбуковое строение на сваях, лестницей служило бревно с вырезами, крыша крыта соломой, маленькие окна забраны рейками из расщепленного бамбука.
Пол в хижине был земляной, плотно утрамбованный, посередине находился очаг, выложенный почерневшими камнями; вдоль стен тянулись деревянные нары с охапками травы вместо матрацев и колодами вместо подушек.
— Интересно, кто здесь жил раньше? — спросил Спартак, но ему никто не ответил: добравшись до лежанок и порадовавшись их твердости и надежности, все быстро уснули.
«У ПОПА БЫЛА СОБАКА…»
Юнга проснулся первым. Они с братаном спали «валетом» на одних нарах. Осторожно, чтобы не разбудить Володю, Спартак слез с лежанки. Ноги были еще слабыми, подгибались и дрожали, но ходить потихоньку, держась руками за стены, все же можно было. Спартак добрался до выхода, спустился по бревну-крыльцу и остановился, зажмурившись: вставало солнце.
Едва его первые лучи упали на джунгли, обступившие деревню, как в них пробудилась жизнь. Сначала это были звуки — свист, щелканье, крики… Трудно было понять, кто их издает: это могли быть и птицы, и звери. А может, люди? Иногда казалось: кто-то хохочет в зарослях, иногда — вроде рыдает… Вообще тропический лес вызвал у Спартака восторг вместе со страхом. Все здесь было непривычно: лохматые или, наоборот, совершенно голые высоченные стволы пальм, их широкие с бахромой листья, кустарники с длинными мясистыми стеблями, корни-подпорки, похожие на костыли, и корни, висящие прямо в воздухе, лианы, толстые, как канаты, и тонкие, как выброски [135]… Все это переплетено между собой, запутано, словно в подшкиперской у плохого боцмана… Потом ветерок донес дыхание проснувшихся джунглей: пахло распустившимися цветами, какими-то плодами, сыростью…
Спартак перевел свой взгляд на деревню, она уже проснулась и была, наверное, похожа на все деревни мира в утренние часы: струились вверх дымки очагов, горланили петухи, женщины шли к ручью по воду. Только вместо коромысел и ведер они несли толстые бамбуковые трубы, которые, как уже знал Спартак, совмещали в себе и коромысла, и ведра. Проходя мимо белого мальчика, женщины с любопытством его оглядывали и произносили какую-то фразу. Юнга, думая, что с ним здороваются, вежливо отвечал: «Здрасьте!» Только позже он узнает, что этим утроим его спрашивали, не хочет ли он еще воды.
Возле хижины, стоящей напротив гостиницы, Малявин увидел собачонку. Не какую-нибудь там особенную, экзотическую, каковой положено быть на тропических островах, а самую обыкновенную беспородную дворняжку с хвостом, завернутым в крендель. Ему даже показалось, что это Шарик, бездомный бродяга-пес с 1-й Морской. Спартак даже позвал на всякий случай:
— Шарик! Шарик!
«Шарик», однако, не только не откликнулся, но даже выказал явную недоброжелательность — злобно облаял юнгу. На лай вышел мальчишка примерно одних лет со Спартаком, может, чуть младше. Он долго и изумленно рассматривал белого, прицокивая языком. Потом появился взрослый туземец. Он прикрикнул на собаку, и та замолчала. Затем показал на Спартака и на собаку и что-то сказал мальчишке. Тот отрицательно покачал головой. Мужчина сердито повторил ранее сказанное и даже топнул босой ногой.
Когда он ушел, юный островитянин притянул к себе пса, погладил его по густой шерсти, что-то сказал ему на ухо, а дальше произошло нечто непостижимое: мальчишка схватил увесистую дубинку, валявшуюся у входа, и одним ударом размозжил собаке голову. После чего заплакал и ушел в хижину. Все произошло так быстро и неожиданно, что Спартак не успел помешать. Он буквально остолбенел. А придя в себя, закричал, хотя на улице уже никого не было:
— Ты что наделал, гад такой?! За что собаку угробил, дикарь! Правильно голландец говорил: дикари вы все тут!
Этот поток гневных слов закончился кашлем, и вообще Спартаку стало плохо. С трудом поднялся он в гостиницу. Товарищи уже проснулись, встали. Остались лежать только двое больных — Ганин и Шелест. Юнга сел в ногах у братана. Володя слабо улыбнулся и еле слышным голосом опросил:
— Ты чего там разоряешься?
Тут только Спартак заметил, что все на него смотрят с ожиданием, очевидно, слышали его крики на улице. Он рассказал о случившемся.
