Любовь и картошка - Киселев Владимир Леонтьевич (бесплатная регистрация книга txt) 📗

— Но что для картошки лучше? — настаивал Платон Иннокентьевич. — Компост или минеральные удобрения?

— Это неправильный вопрос,— возразил Сережа.—

Это все равно что спросить, что на обед лучше: первое или второе. Можно обойтись только борщом. Или только котлетами. Но лучше, когда и то и другое. Тем более, что при компостировании мы добавляем и минеральные удобрения. А к чему вам все это? — не сдержал он любопытства.

— Видишь ли,— ответил Платон Иннокентьевич.— Я как-то плохо представляю себе современное сельское хозяйство. Я городской человек. Но когда я учился в университете, дипломная работа у меня была на такую тему: «Удобрения в сельском хозяйстве римлян во втором — первом веках до нашей эры».

— Здорово,— сказал Сережа удивленно и уважительно.— Чем же они удобряли?

Платон Иннокентьевич улыбнулся.

— О, это была серьезная наука. В древности, когда земли было много, истощенный участок просто забрасывали и распахивали новый. Но ко второму веку до нашей эры началось то, что теперь называют интенсификацией сельского хозяйства. Замечательный историк Катон Старший написал трактат об агротехнике. И там удобрения занимают большое место...

Платон Иннокентьевич произнес звучную латинскую фразу.

— А по-русски это будет примерно так: «Постарайся иметь большую навозную кучу, навоз старательно сохраняй». Те, кто считает, что латинская классика посвящена только любви, глубоко ошибаются. Сельское хозяйство занимало большое место и в творчестве поэтов, и в творчестве историков. Трактат Катона Старшего показывает, что ему уже было известно, что удобрять поля следует перепревшим, а не свежим навозом. Кроме навоза, Катон упоминает и золу.

— Золу можно применять как щелочное калийное удобрение,— подтвердил Сережа.

— А уже в тридцатых годах первого века нашей эры Варрон написал трактат, который назывался «О сельском хозяйстве». Он советовал иметь не одну, а две навозные кучи. В одну класть свежий навоз, а в другую перепревший, который можно вывозить в поле. Для того чтоб предохранить навоз от высыхания, кучи эти с боков и сверху укрывали зелеными ветками. Кроме того, Варрон привел классификацию навоза. Он позаимствовал ее из трудов греческого агронома Кассия. Лучшим удобрением считался птичий помет. Особенно голубей или дроздов. Дроздов тогда было очень много, они летали целыми тучами. Птичий помет не раскладывали по полю, как остальной навоз, а рассеивали, как семена. На втором месте, как удобрение, стояли человеческие нечистоты, а на третьем — навоз козий, овечий и ослиный. Лошадиный навоз применяли только для удобрения лугов.

Наташа забыла о своем поплавке. Она с удивлением поглядывала то на Сережу, то на Платона Иннокентьевича. Ей никогда не приходило в голову, что еще до Сережи сочинения о навозе писали Катон Старший и Варрон.

— А уже через тридцать лет,— продолжал Платон Иннокентьевич,— Колумелла критиковал и Катона и Варрона за то, что они все-таки недостаточно занимались удобрениями. Колумелла советовал подстилать солому крупному скоту. Он говорил: «Если подложить скоту соломы, то получится больше навоза». Улучшилось и хранение навоза. Если при Катоне и Варроне навозные кучи не имели твердого пола, то Колумелла советовал строить настоящие навозохранилища в земле с немного покатым цементным полом, который не пропускал жидкости. Навоз в хранилище следовало выдерживать год, пока он достаточно перепреет. А как в наше время?

— У нас,— ответил Сережа,— компост считается готовым, когда он однородный, темный, рассыпчатый. На это нужно три летних месяца. Ну, от силы четыре. Правда, если в компост добавляют не торф, а древесную стружку или, скажем, сосновые иголки, тогда надо держать год. А то и два.

— Интересно.— Единственный глаз Платона Иннокентьевича светился любопытством.— Этот срок получен опытным путем? Или это научные рекомендации?

— Научные,— ответил Сережа.

— А римляне тогда проделывали только первые опыты. Колумелла, например, советовал вывозить компост в поле после дождя и обязательно при убывающей луне. Считалось, что при полной луне растет больше сорняков.

Сережа удивленно рассмеялся:

— Почему?

— Не знаю. Ведь и сейчас некоторые люди не любят тринадцатого числа. Или когда черная кошка перебежит дорогу. Наверное, и это такой предрассудок. А может быть, в самом деле в полнолуние сорняки лучше растут?

— Не думаю,— возразил Сережа.— Но это можно проверить. А что они добавляли в свой компост?

— Это точно известно. Колумелла писал, что следует собирать любую листву, папоротник, золу, нечистоты, солому, всякий сор и сбрасывать все это в навозохранилище. Кроме того, и Колумелла и Плиний Старший советовали вносить в почву известь.

— Понятно. Значит, у них почва была подкисленная.

— Возможно. Плиний утверждал, что это делает почву плодородной пятьдесят или даже восемьдесят лет.

— Ну, это уже перебор,— не согласился Сережа.— У нас известкование проводят раз в семь лет. Хотя, с другой стороны, у них там другая земля. Может, в самом деле хватало на пятьдесят лет? А как они пахали свою землю? Сохой?

— Нет, у них уже был плуг. Хотя, если точно перевести его название с латыни, то это будет — рало. И у Колумеллы, и у Плиния Старшего подробно описываются эти плуги. При этом известно, что глубина вспашки составляла примерно двадцать сантиметров, а ширина борозды десять — двенадцать сантиметров. Кроме того, судя по трудам Плиния, в то время уже применялись и колесные плуги. В них запрягали по две-три пары волов.

— Это выходит, что у них на плуге стоял тягач в каких-нибудь девять-десять лошадиных сил? — удивился Сережа.— Молодцы! — одобрил он.— И сколько же они поднимали за день земли?

— Это я тебе могу точно ответить. Один югер. По нашим меркам это примерно четверть гектара.

— Мало! — возмутился Сережа.

Наташа улыбнулась мягко и мудро. Они говорили о древних римлянах так, как говорят о соседнем колхозе. Она сама не смогла бы этого объяснить, но впервые в жизни она испытывала чувство, которому подходит только одно название — материнское. Она гордилась Сережей, тем, что он так хорошо разбирается в агротехнике, и тем, что он поймал такого огромного язя, и тем, что Сережа — ее Сережа, и вместе С тем она чувствовала себя словно старше, опытнее и... умнее.

По вечернему сентябрьскому небу, белесо-зеленоватому, как полесский арбуз, с белыми пятнами облаков, прошел надрез, обнаживший красную, спелую мякоть. Самолета не было видно, только красная полоска чертила по небу и расплывалась и исчезала. Реактивный самолет шел на такой высоте, что летчик видел невидимое с земли солнце.

Платон Иннокентьевич посмотрел на красный след самолета.

— Видно клева, уже не будет. Пора собираться. Как говорится, сматывать удочки.

— Сам не пойму, что такое,— виновато ответил Сережа.— Как будто нарочно... Платон Иннокентьевич! — попросил он горячо и смущенно.— Вы возьмите этого язя... Я себе еще поймаю.

Археолог нерешительно помолчал.

— Понимаешь, Сережа,— сказал он.— Ни я, ни Наташа не возьмем у тебя твоего улова. Но если ты пригласишь нас на уху... или на жареного язя...

— Конечно! — обрадовался Сережа.— Обязательно!

Он привязал к веревке от своего камня-якоря кусок пенопласта, и они поплыли к селу. Сережа вытащил лодку на берег, разобрал удилища, смотал лески.

— Платон Иннокентьевич! Вы весной к нам снова приедете? — спросил Сережа.

— Непременно, Сережа,— пообещал археолог.

А у Наташи Сережа не спросил, приедет ли она снова. Он так и не мог себе представить, что она в самом деле уедет. Навсегда.

6. Инопланетянин

— А что такое, в самом деле, стихи? — спросил Сережа у инопланетянина.— Что такое поэзия? Чем отличается она от прозы?

Инопланетянин задумался, а потом сказал негромко:

— Я тебе отвечу. Только ты об этом никому не рассказывай. Пусть это будет нашим секретом. Понимаешь... Настоящая поэзия — если она настоящая! — всегда выше прозы. И не потому, что стихи снабжены рифмами. Зарифмовать можно что угодно. Даже заявку на удобрения. И не потому, что в стихах есть определенный ритм, размер. В хорошей прозе тоже всегда существует свой особый ритм. А потому, что поэзия может сказать и донести до сердца читателя то, что прозой выразить невозможно.