В просторном мире - Никулин Михаил Андреевич (электронные книги без регистрации txt) 📗

Миша видит, что правое плечо матери немного приопустилось, обветренные щеки покраснели и смотрит она на бригадира Волкова прищурившись и как-то снизу вверх. Миша догадывается, что спор будет длинным.

— Дедушка, мне надо уходить, — говорит Миша и кладет рубанок на верстак.

— Почему?

— К вам идут почти все члены правления.

Иван Никитич и сам знает, кто идет к нему и зачем идет.

— Жалко, Михайло, что ты не член правления. Не нужно было бы уходить. Положим, это же будет коротенькое, летучее совещание. Мы его там, на пустыре, проведем. Занимайся своим делом, — и он, накинув полушубок, вышел из мастерской.

Миша давно уже убедился, что плотницкая мастерская всегда служила местом летучих совещаний. Он вначале думал, что мастерская притягивает сюда людей только тем, что здесь просторно, что здесь пахнет древесиной, что под ногами шуршат мягкие стружки, а окна мастерских смотрят на простор морского залива. Но сегодня, обстругивая древко для флажка, он задал себе вопрос: ну, а если бы вместо Ивана Никитича в мастерских работал другой плотник, совсем на него не похожий? Тянуло бы его, Мишу, и всея людей в мастерскую так сильно, как теперь?.. Вопрос этот показался ему до того нелепым, что он тихо засмеялся.

Вернувшийся с совещания Иван Никитич с помощью транспаранта карандашом намечал углы срезов на оконных рамах. Он подготавливал очередную работу для своего помощника.

— Михайло, ты в мастерских? — строго спросил он.

— Я, дедушка, в мастерских.

— Если в мастерских, то чему один смеешься?.. Можно подумать, что спина моя в смех тебя бросает… Знаю, что с годами она немного повелась, как дерево, когда в сучок идет…

Иван Никитич стоял спиной к Мише, и нельзя было видеть, что выражало в этот момент его лицо, но в голосе старика чувствовались и сожаление и тихая досада.

— Чего же молчишь? — снова спросил Иван Никитич и, отшвырнув карандаш на подоконник, резко повернулся к Мише.

На этот вопрос смущенно задумавшийся Миша ответил не сразу и не прямо.

— Дедушка, вот если бы я пришел завтра в мастерские, глянул на верстак, а около него не вы, а другой плотник. — с трудом подбирая слова, заговорил Миша.

— Почему другой? А что бы делал я? Скуки ради воробьев гонял?

— Без вас, дедушка, мастерские заглохнут. Я первый из них убегу. Наверное, и другие редко будут заглядывать.

— За твои слова, Михайло, тебе спасибо. Только все, что ты сейчас сказал, — безделица. Другому плотнику за нашим с тобой верстаком места не найдется? И почему думаешь, что к другому в мастерские будут меньше ходить?.. А, может, этим другим плотником будешь ты — Михайло Самохин? Почему же, спросить тебя, ты будешь таким плотником, что люди стороной от мастерской ходить станут?.. Значит, плохой я учитель, а ты ученик! — Иван Никитич потянулся к подоконнику за карандашом и, заметив идущих к нему колхозниц, сказал: — В эту минуту ко мне, видишь, только двое нужду имеют… А ты должен стать таким, чтобы десятки и сотни людей хотели поговорить с тобой о любом хорошем деле!

Выслушав деда, Миша вздохнул: он очень хотел быть таким человеком, о котором говорил сейчас Иван Никитич, и он знал, что быть таким человеком непросто.

В землянке спала Нюська, а за землянкой на осеннем безветреном солнцегреве Гаврик и еще два мальчика, третьеклассники Вася Жилкин и Саша Котиков, решали организационные вопросы.

В вытянутой левой руке Гаврик держал небольшую квадратную дощечку. Он только сейчас написал на ней карандашом крупными буквами:

Вася Жилкин — худенький, длиннорукий, в овчинной белой шапке, из-под которой виднелись коротко остриженные черные волосы, — сидел по правую руку от Гаврика. Саша Котиков — мальчик с серыми живыми глазами, с белобрысым чубом, в черной кепке, сдвинутой чуть набок и на затылок, — сидел с левой стороны.

И Вася и Саша, не отрываясь, смотрели на диктовую дощечку, в который раз уже прочитывая то, что на ней было написано, а Гаврик, строго присматриваясь то к одному из них, то к другому, ждал, что они скажут.

В темных, как маленькие жучки, глазах Васи замерло нежное удивление, и он сказал:

— Все, Гаврик, так хорошо, что лучше не может быть… Только не дописано, что «за… сибирькамн». Сашок, ведь правда же?

— Правда, — ответил Саша и, чтобы не заикаться лишний раз, хлопнул себя ладонью по ладони.

— А я бы «за» зачеркнул и больше ничего не писал. И так знаем, что за сибирькамн. Но вас двое, а я один.

И, без особого желания написав слово «сибирькамн», Гаврик начал объяснять, почему в штабе отряда будет старшим не начальник штаба, а командир отряда:

— Время-то военное. И все надо называть по-военному. Пока Миша Самохин будет работать в мастерских, командовать отрядом буду я. Заместителем будет — Наталья Копылова, а помощниками — Василий Жилкин и Александр Котиков.

Разговор иногда приходилось прерывать: Вася Жилкин бегал в свою землянку, чтобы проверить, спит ли сестренка Майка. Гаврик ходил на МТФ за молоком — Нюське на кашу. А Саша Котиков, который не был ничем обременен по дому, сбегал к Мише в мастерские и принес оттуда свежеобструганное легкое древко для флажка.

Гаврик пробрался в землянку, вынес оттуда Нюськину красную косынку, привязал ее к концу древка.

— На крышу флажок выставим завтра.

Пришла Наташа и привела с собой маленького брата — Борьку. Первые слова, которые пробубнил Борька Копылов, увидев Гаврика, Васю и Сашу, были:

— Они — плохие! Я не хочу их!

Расставив короткие ноги, обутые в туфли из шинельного серого сукна, Борька стал реветь. Ревел он, правда, фальшиво, без слез, но очень громко, изо всех сил раздувая широкие щеки. От его гудящего крика проснулась Нюська, вышла из землянки и, заметив на древке свою косынку, со слезами набросилась на Гаврика.

Под совместный плач Борьки и Нюськи Гаврик пожаловался своим друзьям:

— И чего это дети так не скоро растут?.. Или бы уж все время спали и не мешали нам делать дело.

Сочувствуя товарищу, Наташа сказала:

— Сейчас, Гаврик, наведу порядок.

Засучив рукава, она с быстротой, удивившей Гаврика, нашла средство, чтобы забавить Борьку и Нюську. Первому она сердито сказала, что Гаврик и в самом деле плохой и от него надо поскорей уходить. Нюське же она отдала косынку и, вытерев ей заплаканные глаза, прошептала:

— Мамка придет и Гаврика сделает хорошим. Мы пойдем за те вон камни, на солнышко. Оттуда ближе до мамки.

…Ребята составляли список товарищей, которые должны пойти в поход к Песчаному кургану. Осматривая склоны котловины, они переводили взгляды с одной землянки на другую. Отсюда все землянки, разбросанные по южному склону, казались желтыми плешинами на сивой полыни откосов и неотличимо походили одна на другую. Но по каким-то неуловимым приметам ребята безошибочно узнавали, кто в какой из них живет. В этой, например, о которой сейчас шла речь, жила Маня Маринкина, белобрысая девочка и такая веснушчатая, как будто ей лицо и руки маляр окропил суриком.

— Она же маленькая. Вы учтите, что до Песчаного кургана — три километра. Оттуда — тоже три. И не забудьте, что оттуда с грузом, — вразумлял своих помощников Гаврик.

— Она хоть и маленькая, а резвая, сильная, — говорил, точно просил, Вася Жилкин.

— Не знаю, не знаю, — отвечал Гаврик, все еще не решаясь Маню Маринкину вписывать в свою записную книжку.

— Она живет рядом с нами, сейчас качает нашу Майку, — спешил сказать Вася. Его черненькие, как жучки, глаза ежесекундно обращались за поддержкой к другу, к Саше Котикову, но Саша стоял прямой и хмурый и ни словом не поддержал товарища. Попав в помощники Гаврику, Саша так обрадовался этому, что во всем хотел соглашаться только с Гавриком, но не согласиться с Васей ему тоже нельзя было.

— Сашок, ну чего ты молчишь? — спросил его Вася.