Деревянные четки - Роллечек Наталия (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗

– Ну что же, я тогда пойду в эту больницу… – сказал с тяжелым вздохом мужчина. – Потому что сестра видит…

– Пан должен узнать у врача, можно ли ее взять из больницы. Впрочем, там сами скажут об этом, – перебила его сестра Модеста и, повернувшись к скамейке, схватила обеими руками кастрюлю. Но дядя Целины быстро подскочил к монахине и, ловко выхватив у нее кастрюлю, сам поставил ее на стол.

– Вы такая худенькая. Вам нельзя передвигать тяжести, – заметил он, дружелюбно улыбаясь.

Щеки Модесты еще больше зарделись. Я присматривалась к ней с любопытством. Может быть, она нездорова? Уж очень блестят у нее глаза, а грудь вздымается так высоко, и дыхание у нее такое неровное, прерывистое…

– Вещи Целины в ее ящике. Сабина, покажи его пану, – приказала Модеста, опуская глаза, и быстро вышла из столовой.

Вещи Целины!.. Мы недоуменно посмотрели друг на друга. Нечего сказать – вещи: частый гребень, пуховая "думка", которой завладела уже Зоська, да две ночные рубашки, из них одна – рваная!

Сабина открыла ящик. Мы ахнули. Она даже так и не убрала этого! Вся верхняя полка была забита заплесневевшим, обгрызенным мышами хлебом.

На нижней полке валялась всякая дребедень, которая в свое время должна была подчеркивать "благородство" крови, струившейся в жилах нашей "княжны": флакон из-под одеколона, черный лакированный поясок из клеенки, сиреневая лента для волос, клубок серых ниток с воткнутой в него вязальной спицей да несколько "Заступников".

Мы были озадачены. Дядя Целины стоял сбоку и так же, как мы, смотрел в ящик. Что мог он подумать о нас и нашем милом заведении, видя такое "богатство"? Хоть бы он только не обратил внимания на хлеб! Но нет, он всё же заметил его:

– Откуда этот хлеб здесь?

Наше молчание прервала Зуля, та, голоса которой мы почти никогда не слышали, Она сказала спокойно и гладко, будто давно уже подготовила этот ответ и несколько раз прорепетировала его:

– Дело в том, что Целина откладывала свой хлеб, каждый день по ломтику, на тот случай, если она будет голодна. И тогда можно было бы прийти сюда. Но так получалось, что хлеба нам всегда хватало.

Гость взялся за шапку:

– Так я пойду уж в больницу. Люди покажут мне дорогу. Или найму извозчика. Надо пораньше туда приехать.

И он поспешно, как будто зрелище, которое представлял ящик Целины, ускорило его решение, покинул наш приют и монастырь.

Йоаська сгребла весь хлеб с полки себе в передник. Мы направились к кухне. Повстречавшаяся нам сестра Алоиза видела засохшие, некрытые плесенью ломтики хлеба и нахмурилась:

– Сколько хлеба испорченного! Куда вы с ним идете?

– А мы размочим его и отдадим курам.

Так мы и поступили.

Целину мы никогда больше не видели. Но она надолго осталась в моей памяти такой, какой я видела ее в прачечной… Она лежит навзничь на столе, прикрытая одеялом. Изможденное лицо с огромными глазами обращено в сторону еле теплящегося пламени. Розовый отблеск умирающего огонька неуверенно ползет по сырой стене и бледнеет с каждой секундой.

…Как-то в полдень, в ноябре, сидели мы все в швейной мастерской. Я обтягивала материей пуговицы, Гелька, Йоася, Сабина и Кася вышивали занавески, а малышки сматывали в клубки лоскуты от тряпок. Сестры Алоиза, Модеста и Юзефа, склонившись над коробкой с цветными нитками, подбирали оттенки, которые больше всего подойдут для украшения подушечки на кленчник ксендзу-катехете. Издалека долетали до нас звуки фисгармонии – это играла матушка-настоятельница. За окном лил дождь.

Когда мы кончили петь церковный гимн, Йоася обратилась к сестре Алоизе:

– Сестра, расскажите нам что-нибудь. Вы так хорошо рассказываете. Верно ведь, сестра Модеста? – И Йоася хитро подмигнула нам. Мы опустили глаза, чтобы не рассмеяться: нам было хорошо известно, что обе хоровые сестры – Алоиза и Модеста – терпеть не могут друг друга.

– Мы так любим слушать, когда сестра рассказывает. Расскажите нам что-нибудь любопытное. Мы ведь знаем, как вы увлекательно рассказываете обо всем.

Сестра Алоиза нахмурила брови, давая этим понять, что такие чрезмерные похвалы в ее адрес излишни, и ответила отказом:

– Вы скоро пойдете на молитву в часовню, и все ваши мысли должны быть направлены сейчас на то, как бы лучше подготовиться к молитве.

– Так у нас мысль работает гораздо четче, когда мы слушаем вас! – восторженно выкрикнула Йоася. – Я однажды слышала, как сестра рассказывала о своем паломничестве [113] в Рим. Ах, как это было чудесно! Сестра говорила, что это была счастливейшая минута в ее жизни. Ведь сестра говорила так, верно?

Сестра Алоиза слегка зарделась.

– Это было вскоре после моего пострижения. [114] Светлой памяти матушка-настоятельница большое уважение питала к святому отцу, [115] с которым она имела, по божьей воле, счастье два раза лично встречаться. Первый раз – когда он был еще папским нунцием, [116] в Варшаве; благодаря доброте пани маршалковой [117] знавшей лично матушку-настоятельницу, ей удалось получить у него аудиенцию, А второй раз…

– Сестра Зенона просит, чтобы сестра Модеста прислала кого-нибудь из старших девчат расстилать простыни, – раздался голос в дверях.

– Иди, Наталья!..

"Любопытно, а у нее какой момент был самым счастливым в жизни?" – размышляла я, помогая сестре Зеноне и рассматривая ее сморщенное, грубое и плоское, как доска, крестьянское лицо.

У сестры Зеноны были больные ноги. Поэтому она ночи проводила преимущественно в часовне, даже и спала там. Однако когда подвертывалась какая-нибудь срочная работа, то неизменно посылали почему-то сестру Зенону, несмотря на ее болезнь.

Кто-то заскребся в дверь. В прачечную просунулись двое малышек, крепко держась за руки. Подозрительно взглянули на меня. Но, видимо, тут же решили, что стесняться меня нечего, и одна из них – Стася – смело обратилась к сестре Зеноне:

– Сестра обещала дать нам не рваные платья. Посмотрите, как потрепано у меня это платьице!

Она приподняла подол и, медленно поворачиваясь кругом, словно в танце, продолжала жаловаться:

– Я уж в нем хожу и хожу, а сестра Модеста только обещает мне и ничего не дает…

Монахиня вытащила из-под стола сверток со стиранными тряпками. Отыскала среди лохмотьев два байковых платьица, надела на нос очки и села поудобнее на скамейке, собираясь приступить к их починке.

Стася и Людка уселись справа и слева от монахини и внимательно присматривались к ее работе.

– Это будет теплее, чем то, что на мне, – сказала Стася, осторожно дотрагиваясь до толстой байки. – А рубашку можно получить? Я уже три недели таскаю эту, но сестра Модеста не дает мне чистой…

Заплаты пришиты. Сестра Зенона снова полезла в сверток, отыскивая там что-то еще. Малышки вскочили со скамейки и тоже сунули свои носы в сверток, помогая монахине перерывать тряпье. Я кропила водой накрахмаленные простыни.

Тишину вдруг прервал пронзительный визг, раздавшийся где-то в конце коридора. Я узнала голос Рузи.

– Почему она так кричит?

– Это матушка-настоятельница наказывает её, – ответил мне из-под стола голос Людки. – Она плохо вытерла линолеум перед сердцем Иисуса, и он совсем не блестит. Я слышала, как матушка гневалась за это на Рузю.

Я взглянула на сестру Зенону, которая ставила заплаты на детскую рубашонку. Она плотно поджала губы, игла в ее пальцах замелькала быстрее. Рузин визг не прекращался.

– Я пойду раздувать утюг! – сообщила я и, схватив утюг, выбежала в коридор. В дверях, которые вели в сени, мне повстречалась Рузя. Она шла быстрым шагом, прикрыв лицо руками.

– Рузя!..

Она только мотнула головой и, не отнимая рук от лица, начала подниматься по лестнице, ведущей в спальню.