Крестьянский сын - Григорьева Раиса Григорьевна (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Он остро отметил в памяти слова дружинника: «как кончим этих партизанов». Значит, это, может, именно то, чего опасался Гомозов, то есть что эта дружина вместе с той пехотой собирается выступить против его отряда. Надо скорей лететь, докладывать дядьке Игнату. Доложить надо и про то, что Костя понял из застольных разговоров дружинников: они враждуют с пехотинцами, хотя и обязаны действовать с ними заодно, ненавидят офицеров этой воинской части. Такие вещи Гомозов всегда велел замечать своим разведчикам. Он всё учитывал, когда продумывал предстоящий бой.
Надо скорей удирать отсюда. Но ведь дядька Игнат спросит, сколько людей в той пехоте, какое вооружение. Про это Костя ничего не знает, а успел ли Гараська разведать, пока неизвестно.
И вот Костя, старательно подделываясь под бравого мальчишку, каким он сюда вошёл, обращается к своему первому знакомцу, тому, с хитрыми глазками:
— Дяденька, чего я у вас спрошу, а дяденька?
— Ну, чо?
— Не сходили бы со мной к тем военным, спросить про моего батю? Одного меня небось и слушать не станут, а они, может, как раз про него и слыхали, знают, где найти. А, дяденька?
Дяденька ответить не успел: в сенях послышался шум, громкие возгласы. Подваливали гости.
Может, гостей было трое-четверо, а может, вошло сразу сто человек, Костя сказать не мог бы, потому что увидел входящего земляка своего, Никифора Редькина, и больше уж никого и ничего не замечал. Редькин, оказывается, был здесь своим. Его, как и остальных пришедших вместе с ним, встречали радушными возгласами, теснились, чтоб дать место за столом.
Поверх всегдашней домотканой рубахи на Никифоре красовалась дорогая жилетка в пёстрых цветочках, а с головы он снял и держал в руке, не зная, куда деть, свою вечную шапку, облезлую до того, что трудно было определить, из какого она меха. И зимой и летом эта шапка торчала у Редькина на голове. По ней можно было узнать хозяина, ещё не видя его самого. Теперь почему-то Костя не мог отвести глаз от этой шапки. Будто от того, что он не смотрит Редькину в лицо, старый балабол и пьяница, неведомо почему оказавшийся вместе с этими бандитами, и сам его, Костю, не заметит.
Это продолжалось очень недолго, какую-то часть минуты. Когда Костя заставил себя спокойно и беспечно оглядеться вокруг, гости ещё не успели сесть, ещё стаканы в их руках были полны.
— Мотри-ка, — услыхал он дребезжащий голос Редькина, — тута землячок сидит! Каким тебя ветром, паря, занесло?
Костя медлил с ответом. Его сосед по столу объяснил пришедшему, каким случаем оказался среди них мальчишка.
— Да ты что? — громко удивился Редькин. — Да быть же не может этого. Я сам вовсе недавно домой наведывался — там был коновал, в Поречке! И военных на лошадях никаких не было…
Вот этого боялся Костя с первой секунды, как увидел Редькина. Мужики, явно заинтересованные, стали замолкать и прислушиваться.
Костя пошёл из-за стола навстречу Редькину, то есть поближе к двери. «Вовсе недавно — это когда? — быстро соображает он. — Вчера? Неделю назад?» Ноги сами, без Костиного хотения, готовы вынести его вон из этого дома.
— Это третьёводни было! — выпаливает он, и что-то внутри у него сжимается: сейчас начнётся…
— Третьёводни если, то так. Я-то ведь уж дён как пять дома был, — успокаивается Редькин.
Пронесло.
— Дак оставайся, паря, с нами. У нас и ещё, однако, из Поречного есть. И, знаешь-ка, из каких самостоятельных есть-то!
Костя слушал молча, но во взгляде его Редькин уловил сомнение.
— Что я, думаешь, несамостоятельный? Не-ет, Редькин, сказать, тоже не в дровах найденный. — Старик горделиво похлопал себя по животу, затянутому в дорогую жилетку с чужого плеча. — Плесни-ка, мил человек, расскажу, как достался трохвей-то этот. Слышь, плесни, говорю, — настойчиво протягивал кружку к столу, но наливать ему не спешили — в бутыли на столе и в жбане на полу было пусто.
Приступили к хозяйке.
— Нету более, — повалилась та в ноги, — ни росинки нету. Сами же, родименькие, выжрали до сухого дна, теперь хоть убейте — нету.
— Погоди-ка, — сказал один из тех, кто пришёл вместе с Редькиным. — У нас-то, где мы стояли в избе, ещё оставалась четверть непочатая. Сюда надо принесть.
— Во, малого надо наладить, пусть притащит.
— Я к военным хотел, про батю спросить…
— Мало чего — хотел! Ступай давай, ещё вякает! — рыкнул на него Агарок.
— Иди, иди, а как принесёшь, тебя тогда земляк к пехоте-то и сводит, — добавил «дяденька», к которому обращался Костя.
Редькин, не очень понимая, куда это он должен будет сводить Костю, согласно кивал пьяненькой головой:
— Ага, сходи. Скажешь: «Редькин Никифор велел вина выдать!»
Очутившись за воротами, Костя глубоко вдохнул пахнущий дымом вечерней топки воздух. Ничего на свете ему так не хотелось, как прянуть сейчас за угол и больше не возвращаться к бандитам из дружины святого креста. Однако возможность заглянуть «по-свойски» в дома, где расквартирована вражеская пехота, — такая возможность слишком редка, чтоб настоящий разведчик пренебрёг ею и сбежал. Костя — разведчик. Тяжело вздохнув, он направился в дом, который ему указали.
Приближаясь, услышал резкие выкрики, ругань, потом два выстрела подряд. В доме, за его жёлто светящимися окнами, видно было беспорядочное движение, мелькание теней. Костя немного выждал и, так как выстрелов больше не слышно было, осторожно взошёл на крыльцо и прислушался.
— Связать его надо, к чёртовой матери! — донеслось до него. — Щенок ещё, а в большие кобели лезет!
— И то свинья. С меня, однако, весь хмель сошёл, как он стрелять начал. Надо же этак нахлебаться — по своим бухать. Чуть не убил!
— Ещё вязать, дерьмо такое! Гляди, наган отняли, так он уже весь вышел, сейчас сам перекувырнётся.
Голоса звучали уже спокойнее. Видимо, того, с кем была драка, успели угомонить.
Костя потянул на себя дверь.
— Пить не умеет, сволочь! Другому бы давно морду своротили, а этот хорохорится, потому знает — всех богаче, сам Поклонов!
Отступать было поздно. Костя был уже в избе. И видел его — лампочка, стоящая на столе, хорошо освещала горницу. Да, это был он, Федька Поклонов, и сидел он на лавке, раскачиваясь из стороны в сторону, делая своей по-отцовски короткопалой рукой какие-то вялые, неопределённые движения, не то грозил кому-то, не то песню вёл перед невидимым хором. Кудрявые его волосы жалкими мокрыми сосульками облепили опухшее, как у утопленника, серо-синюшное лицо. Красивые полные Федькины губы обмякли, слюняво распустились. Глаза были открыты, но глядели перед собой без всякого смысла.
Трое мужиков воззрились на Костю. Он, не теряя из поля зрения Федьку, рассказал, зачем послан и от кого.
— Дак они где же? — спросил один из мужиков.
Костя объяснил, в каком доме дожидаются самогона их сотоварищи, и попросил выдать поскорее, а то ему не велено мешкать.
При первых звуках Костиного голоса Федька, качавшийся в пьяном забытьи, как бы проснулся, стал вглядываться, лицо его подобралось и приобретало всё более осмысленное выражение.
— Погоди, погоди, — спрашивает мужик, — а сам-то ты откудова? Не было у нас, однако, такого пацана.
— Я его знаю, г-гад-да, туд-ды его… — Тяжёлые слова ругани, как грязная шелуха, скатываются с Федькиных губ. — Я его бил с Васькой-приказчиком, да зря не до смерти. Гнил бы давно, зар-раз-за!
Горячая волна ударяет Косте в сердце. Срывающимся голосом, в котором мужики видят естественную обиду:
— Да что он несёт? Меня дяденька Никифор послал. Пошли со мной, если не верите! — А взгляд, внимательный и быстрый, — на дверь, на окно, на мужиков, берущихся за шапки, на встающего с лавки Федьку. В кармане — наган. Но браться за него — гибель, ведь их здесь четверо. Рука вон из кармана.
— И то, пошли. Выпьем ещё помалу с мужиками, а то Федька этот всю обедню испортил. — С этими словами один взял ведро, с сомнением поболтал остатки жидкости на дне и всё-таки повесил ведро на руку. — А ты, малый, возьми вон бутыль четвертная стоит под образами и айда.
