Трофейная банка, разбитая на дуэли - Крапивин Владислав Петрович (читать книги регистрация .txt) 📗
"Сопроводительную мелодию" исполнял на аккордеоне музыкант Дома пионеров Евгений Викторович.
Потому что именно здесь, в Тюменском доме пионеров, проходил концерт. В честь близкого Женского дня.
Зал был тесноватый, но Лодьке казался просторным. Потому что было у Лодьки такое настроение. Впечатление распахнутости усиливалось благодаря громадному, почти во всю стену окну с плавно закругленным верхом. За окном, на другой стороне улицы, топорщился голыми ветками яблонь Городской сад. Весна ощутимо набирала силу, в шесть часов вечера теперь не было зимней синевы. Оттаявшие ветки оранжево отражали вечерние лучи.
Борька пел громко и чисто:
На миг у Лодьки шевельнулось в голове: "Не досадно ли ему петь про "Сосо — мозги из поноса"? Но тут же Лодька успокоил себя: "Все равно песня хорошая, про море. Борька не виноват, что Сталина суют в каждую строчку..." Сталин в этих случаях воспринимался не как человек, а просто "так полагается". Вроде обязательных портретов на демонстрациях и в залах. Или вроде покрытого алюминиевым порошком памятника, что виднелся в окне за садовой решеткой и отражал закатный свет.
Он стоял там с засунутой за отворот шинели ладонью и не знал, что ровно через два года, тоже пятого марта, придет конец его эпохе. И никто во всем мире не знал. Разве что седой могучий Старик, сидевший у подножья заоблачной белой башни (он сейчас почему-то вспомнился Лодьке). Но Старик знал все на свете, однако никому не открывал будущего. И, к тому же, он в эту минуту, кажется, тоже слушал Борькину песню.
Лодька попал на концерт благодаря Борьке. Тот накануне в школе (жуя буфетную булочку) бодро выговорил:
— Завтра приходи во Дворец. Я там буду петь.
Лодька захлопал глазами:
— Что за дворец?
— Ну, Дворец пионеров. На Первомайской.
— В Дом пионеров, — уточнил Лодька. Потому что обшарпанный двухэтажный особнячок на углу Первомайской и Урицкого был похож на дворец, как мячик на дирижабль.
— Не придирайся, — снисходительно отозвался Борька (и проглотил кусок). — Ребята привыкли называть его Дворцом. Дело не в размерах, а в том, что нам там нравится.
Лодька заморгал опять: вот это новость — "нам"!
— А ты-то как там оказался?
— Клим Моргалов позвал, наш классный староста. Привел меня туда, познакомил с концертным начальством. Они меня послушали и сразу: "Будешь у нас выступать!"
— Шаляпин... — сказал Лодька.
— Балда. Шаляпин басом пел, а у меня альт...
— Ну, если альт, тогда не Шаляпин, а... кто?
— Тогда — я, — объяснил Борька без лишней скромности и дожевал булочку. — Придешь?
— Ладно...
Это "ладно" усилилось многократно, когда Лодька вечером услышал от Стаси, что она тоже будет на концерте.
Зимние размолвки у Лодьки с Борькой забылись, ощущение жизни было весеннее, с ожиданием близких каникул. Отчего бы не послушать, как альт Аронский поет на "дворцовой" сцене и не наградить его дружескими аплодисментами! Особенно, если Стася будет рядом...
Стася была не рядом. Но недалеко. Сидела чуть впереди с какими-то незнакомыми девчонками. Иногда быстро оглядывалась и улыбалась, и Лодька улыбался — словно у него и у Стаси было что-то неведомое другим.
После "Нахимовцев" Борька спел "Каховку", а потом, "на бис", "Одинокую гармонь". И, похоже, не прочь был петь и дальше, но, кажется ему шепнули из-за кулис, что пора и честь знать.
Следующим номером объявили "Классический вальс". Кое-где в зрительских рядах послышалось недовольное "у-у". Лодька тогда еще не знал, что "Классический вальс" вставлялся в каждый концерт и постоянным зрителям порядком надоел.
Лодьке танец понравился. Худая гибкая девчонка (класса из девятого) в белой балетной юбочке и каких-то перьях носилась по сцене под красивую музыку, изгибалась, кружилась волнообразно вскидывала руки. И наконец замерла, уронив голову на локти. Ей вежливо поаплодировали.
После этого мальчишки из младших классов танцевали "Чапаевцев". Бодро прыгали на палках с лошадиными головами, махали деревянными саблями, топали по доскам твердыми сапожками...
Взрослый тонколицый парень с круто изогнутыми бровями (звали его Кирилл, а фамилию Лодька не разобрал) прочитал рассказ Марка Твена "Как я учился ездить на велосипеде". С такими интонациями, с такой мимикой, что все в зале буквально помирали от смеха. И Лодька...
Затем две девочки в длинных блестящих платьях трогательно исполнили грузинскую песню "Светлячок", заикающийся от волненья первоклассник прочитал стихи "Мамы всякие нужны", квартет балалаечников сыграл "Светит месяц..." и "Ох, полным полна коробушка...", а девочка лет десяти, в школьном белом фартучке, красном галстуке и серебряном кокошнике под эти же балалайки тонко и очень чувствительно спела "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина..." У Лодька стало тепло в груди, и он даже слегка заскучал по дому, потому что эта песня была самая любимая у мамы. Мама пела ее, когда просили собравшиеся у праздничного стола гости (правда, такого не было уже давно), а иногда, в грустные минуты, напевала совсем тихонько, для себя...
Лодька от души похлопал девочке и балалаечникам. А жизнерадостная семиклассница Катя Семейкина (из Стасиной школы) объявила новое выступление:
— Сейчас вы увидите чудеса человеческого ума и памяти. Ученик второго класса "бэ" начальной школы номер девятнадцать Лёнчик Арцеулов продемонстрирует вам опыты с большими числами. Давайте позовем Лёнчика на сцену! — И захлопала. И остальные шумно захлопали (отчего не постараться ради опытов с большими числами, не на уроке ведь!).
И второклассник Лёнчик Арцеулов, споткнувшись на ровной половице, вышел на середину сцены. Под яркие лампы.
Это был щуплый пацаненок с аккуратной темной чёлкой, какую носил в младших классах Севка Глущенко. На фоне светлого задника с летними березами он казался нарисованным тушью. Черный костюмчик с матросским воротником, черные чулки, черные, бликующие под лампами ботинки. Других красок на одежде было лишь чуть-чуть — синие и белые тесемочные полоски на воротнике и галстучке да красная звездочка на матроске. Вроде как октябрятский значок.
Понятие "октябрята" в ту пору было довольно стертым, специальные группы для малышей в школах создавались редко. Разве, что в песнях иногда звучало: "Мы веселые ребята, наше имя — октябрята..." Лишь спустя несколько лет педагогические начальники в Москве спохватились и начали вновь ратовать за "идеологическую работу с пионерской сменой", как в довоенное время. Появились звездочки с портретом кудрявого малыша Володи Ульянова... У Лёнчика звездочка была явно самодельная, но напоминала про октябрят. Может, в девятнадцатой школе что-то уже делалось "в этом направлении", а может, второкласснику Арцеулову просто нравилось ходить с красной звездой. Как Тимуру...
У Лодьки Лёнчик сразу вызвал симпатию. Потому что из его "родной" девятнадцатой школы. И потому, что Лодька ощутил себя как бы "в шкуре" этого пацаненка, на его месте. Будто он сам, второклассник, в куцей матросской одежонке и старательно начищенных ботинках оказался перед сотней любопытных глаз и не имеет права сделать что-то неправильно, сбиться, ошибиться... Так было девятого мая сорок шестого года, когда он на общем дружинном сборе читал свои стихи (целую жизнь назад!). "Держись, Лёнчик!"
Ну, Лёнчик и держался. Не очень храбро, правда. Катя Семейкина о чем-то вполголоса спросила его, он ответил негромко: "Нет, лучше ты..." Катя бодро кивнула:
