Трофейная банка, разбитая на дуэли - Крапивин Владислав Петрович (читать книги регистрация .txt) 📗
Борька быстро глянул на Лодьку и, кажется понял — что он думает.
— Я то при чем? — набыченно выговорил он. — Разве я виноват, что она...
Лодька понял, что Борис не может выговорить слово "умерла". То ли боится, то ли мучительно стесняется. Словно не может заставить себя перешагнуть черту, за которой надо признать: да, существует на свете смерть...
"А вдруг он все это время был тайно влюблен в Зину и теперь не в силах простить, что она ушла?" — мелькнуло у Лодьки. По крайней мере, это Борьку хоть как-то оправдывало. Хотя все равно глупо. И нечестно. Разве она в чем-то виновата?
— У нее это... почему? Из-за ноги?
— Ну да! — вскинулся Борька. — Лечить надо было как следует, а старуха врачам не верила, все какие-то отвары да мази делала... баба-яговские...
— А где... похоронили?
— На Текутьевском, конечно, где еще...
— Ты был там?
— Конечно... Пёхом туда и обратно, такая даль...
Не такая уж даль была Текутьевское кладбище. Его старые деревья синели в конце улицы Герцена, как таинственный лес. Зимой по утрам из-за них нехотя выползало багровое заспанное солнце. Лодька за всю свою жизнь на том кладбище не бывал, смотрел на него из уличного отдаления, как на какой-то иной мир. Вроде, как на Луну, которая вроде бы вот она, однако не доберешься... Хотя, если прикинуть, дорога была совсем не длинная: мимо городского сада, мимо стадиона, потом по краю площади, за ней еще несколько кварталов, ну и... там... Просто до сих пор Лодьке нечего там было делать.
"Надо бы сходить на могилу", — подумал Лодька, и сразу стало не по себе. Никогда ни на чьих могилах он не был, никто из близких людей или даже просто его знакомых не умирал. Если попадались на улицах похоронные процессии, Лодька старался не смотреть... Но сейчас было надо. Однако Лодька понимал, что Борька на кладбище не пойдет, а в одиночку ему Зинину могилу не найти. Да и разве решишься в одиночку-то... Видимо, придется с кем-то из ребят...
(Он побывал на могиле у Зины лишь в сентябре, когда вдруг собрались туда Лешка Григорьев, Синий, Гоголь, Сидоркин и Фонарик. "Давайте навестим, а то больше чем полгода прошло. Севкин пойдешь? Ты ведь не был..." Ничего особенного он там не испытал. Не ощущалось никакой связи между живой Зиной, как он ее помнил, и травянистым холмиком, на котором косо торчал красный дощатый обелиск с колючей жестяной звездой...)
Борька вдруг хмуро вспомнил:
— Столько народищу собралось, девчонки из ихней школы. Знамя притащили... И вереницей по дороге, будто демонстрация. Оркестр... А валенки дырявые, все ноги заледенели. Думал, горло заскребет...
Может, он специально хотел вывернуться наружу: "Да, вот я такой, бесчувственный шкурник..."?
Лодька молчал.
— А ты стал совсем бледный и тощий, — сказал Борька.
— Не бойся, я на Текутьевское не собираюсь, — буркнул Лодька и на всякий случай тайком сцепил в замочек пальцы.
Борька встряхнулся:
— Лодь, я пойду. Монька ждет, мы должны сегодня дрова пилить. Если опоздаю, он опять раскричится...
— Ну, пока... — ровным голосом отозвался Лодька.
— А ты... как тебя выпустят, сразу приходи, ладно?
— Приду...
Лодька "вырвался на свободу" не в понедельник, а в воскресенье. И поспешил не сразу к Борьке, а сперва — к Стасе.
Она увидела его и... расцвела.
— Лодик... наконец-то... а я думала...
— А что ты думала? — удивился он. — Разве не знала, что меня не выпускают?
— Я... не знала. А что случилось?
— Борис разве ничего не сказал? Я валялся с ангиной. Почти две недели...
— Ой, мамочка... — Стася взяла себя за щеки. — А я-то думала... дура такая...
Лодька испугался:
— Что ты думала?!
— Да, я ненормальная... Думала, ты на меня обиделся...
— За что?!
— Я же говорю: ненормальная... Мне вдруг придумалось, будто ты сердишься за подарок. За "Острова". Потому что они такие растрепанные...
— В самом деле ненормальная. Мы же так здорово играли тогда... А почему ты ни разу не пришла?
— Я... считала, что ты на меня злишься.
— Уф... — выдохнул Лодька, глядя в потолок. Этим он высказал краткое мнение о девичьем уме.
— Лодь... ты извини...
— Да брось ты! Все позади... Только вот на каток мне пока нельзя.
— Ну и ладно! Все равно весна на носу!
Лодьке было хорошо у Стаси. Они сидели и разговаривали часа два. Лодька рассказал про все, что было. И про Зину. Стася была с ней не знакома.
— Я слышала, что умерла десятиклассница, которая долго болела. Но на похороны ходили только старшие...
— Слушай, значит, Борька тебе про мою ангину не сказал ни словечка? — еще раз переспросил Лодька.
— Даже ни полсловечка. Он же не появлялся у меня. И на катке не был...
— Ну, Ар-ронский... — И Лодька отправился к Борьке сказать все, что думает.
Борька сидел дома и читал "Девяносто третий год" Гюго.
— Слушай, ты идиот, да? — в упор спросил Лодька. — Ты почему не объяснил про меня Стасе? Она изводилась!
Борька сделал невинные глаза.
— А чего? Сперва не сказал, чтобы не расстраивалась. А потом вышибло из ума. Из-за всех этих... похоронных дел...
Сразу опять навалилась печаль, ругаться расхотелось.
— Слушай, а ты ведь давал Зине читать Капитана Мариетта, которого взял у меня...
Старинный том морских романов принадлежал Льву Семеновичу.
Борька поежился:
— Ну... давал...
— Мне надо вернуть книгу хозяину. Где она теперь?
— Ну, где-где... Там, наверно, у бабки...
— Ты зайди к ней, забери.
Борька поежился опять, глянул просительно:
— Лодь, давай попозже, а? Мне сейчас туда неохота... Бабка даже не разговаривает, молится все время...
— Ну, фиг с тобой... Ладно, я пойду...
И Лодька пошел домой.
На другой стороне улицы, на катушке, шумно веселились знакомые и незнакомые мальчишки. Лодька не пошел к ним. Он двинулся в обратную сторону, чтобы через Большую ограду выбраться на Смоленскую, а с нее к мосту через лог. По вечернему синело небо, в нем висел опечаленный месяц.
"Желтая пилотка", — вспомнил тут же Лодька. И подумал, что песню про собаку и лодку Зина, скорее всего, сочинила сама...
Месяц неярким бликом отражался в ледяной, накатанной ребячьими валенками полосе посреди заснеженного тротуара. Недовольная тетушка сыпала из совка на лед угольную крошку. Очень мелкую. Лодьке вдруг показалось (ощутилось, вернее), что крохотные угольки похожи на сгоревшие железные опилки. Те, что никогда уже не вспыхнут искрящимся фейерверком. Они могут лишь взлетать из-под войлочных подошв и вместе с воздухом попадать в горло. Едко впиваться в гланды, напоминая, что ангина с ее душной бессонницей и бредом может вернуться в любой миг...
ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ
Дворцовые интриги
Глава 1. В вихре танца
Борис Аронский стоял на сцене и пел.
Он бы в поношенных, но старательно выглаженных брюках (острые складки пересекали оттянутые на коленях "пузыри"), в просторной белой рубахе, в шелково-алом блестящем галстуке. Он сейчас казался даже красивым, похудевшим таким. Исчезла привычная округлость щек, отросшие волосы уже не щетинились, а были уложены прядками в что-то похожее на прическу. Шея по-птичьи, но не смешно, а вдохновенно, торчала из широкого ворота.
Позади Борьки, на задней стене сцены, зеленел написанный масляными красками лес. Он придавал Борькиной песне дополнительную, летнюю такую, легкость.
Борька пел "Марш нахимовцев" из фильма "Счастливого плавания!"
