Чудо-юдо, Агнешка и апельсин - Ожоговская Ганна (читаем книги .txt) 📗
За этим занятием их и застали Витек с Геней, вернувшиеся из гостей.
— Пимпус нашелся! Пимпус! — завопили они с неподдельной радостью. — Где ты был, что творил?
— Провалился на стройке в яму, — начала рассказывать Агнешка, — Михал его еле-еле…
— Еще чего! — зло выкрикнул вдруг Михал. — Не я это!.. И нечего трепаться!
— Михал, Михал, — стала успокаивать его Агнешка, — ты что?..
— Ничего! От кошки рожки! Ясно?
— Не ясно, — передернула она плечами. — Ну ладно, все это ерунда, важно, что пани Анеля теперь успокоится.
Вместе с ребятами радовались и Петровские, и старики Шафранец, которые тоже вернулись уже домой. Пимпуса любили, он никому не мешал, и горе пани Анели видели и разделяли все.
Витек ни на шаг не отходил от Михала — «ужинать будем вместе».
Агнешка, пошептавшись с матерью Витека, накрыла стол для ужина в своей комнате. Петровский расспрашивал, где отыскали Пимпуса, и удивлялся уклончивым ответам Агнешки. Всю правду выложил Геня.
— Пимпуса нашел один мальчик, который живет у нас. И он его вытащил, но Агнешка должна говорить, что это не он, а то он ей всыплет ого-го! — шепотом информировал он отца.
Ребята ужинали в комнате у Агнешки. Михал на этот раз не отказывался. Он принес большой кусок колбасы и два апельсина, разделив все по справедливости на четыре части: Геню на этот раз тоже причислили к большим — и честь эту он оценил по достоинству.
У медсестры глаза, видно, как и у Агнешки, были на мокром месте: она опять плакала, только на этот раз — от радости.
«Зачем она мне все это рассказала? Зачем? — Михал уже укладывается спать, но на душе у него по-прежнему неспокойно. — Может быть, ей хотелось показать мне, что я вел себя тогда, как… как…»
Он не находит достаточно резкого слова для оценки своего поступка. Вот ведь как все это странно: тогда он был сердит на Витека и вроде бы сказал об Агнешке истинную правду, только правду, а теперь при одном лишь воспоминании об этом ему становится не по себе. Что изменилось?..
А вот изменилось! И изменилось многое: в конверте было еще одно письмо, адресованное дяде! Мама благодарила дядю за то, что все расходы на содержание Михала он взял на себя и что на него не приходится высылать ни копейки…
Хорошо, что никто об этом не знает! Ну конечно не знают! Он и сам сначала вытащил из конверта только одно письмо, а второго даже не заметил. А вдруг! А что, если эта проныра медсестра… в один из дней скажет ему: «Ты нахлебник…»
Михал сжимает кулаки.
Агнешка тоже не спит. Она сидит на пороге открытой на балкон двери. Огни с другого берега Вислы так красиво отражаются в воде! Бегут неоновые рекламы, пламенеет высоко над землей надпись над зоопарком, изредка грохочет пробегающий по мосту трамвай.
Агнешка размышляет о себе и о других. В первое время после приезда в Варшаву она чувствовала себя в этой квартире все равно как в театре. Что ни комната, то новый спектакль, новые актеры и новые впечатления. Она тоже добровольно взяла на себя определенную роль.
Оба мальчишки казались ей совсем детьми. Что они знали о жизни?.. Витек представлялся наивным ребенком. Ершистый и грубоватый Михал был просто смешон. А он из кожи лез, чтобы произвести на нее впечатление.
Позже, когда постепенно со слов тети, пани Анели и Петровской выяснилось действительное положение Михала, ее заставила задуматься схожесть их судеб. Перед праздником она стала свидетелем постигшего его огорчения. Она понимала его. Пожалуй, никто не мог бы понять Михала лучше, чем она.
Понимала она, что, помимо огорчения, Михал переживал также и стыд, он боялся стать посмешищем в глазах соседей. Он так рвался домой, а мать, оказывается, вовсе в нем не нуждается!
Но ей бывало и того хуже…
Если бы не отъезд в Варшаву, кто знает, что бы с ней теперь стало…
Вот поэтому она и понимает Михала. Поэтому, желая ему помочь, она и рассказала о себе.
Глава XVII
На второй день праздников трюк выкинула погода — ранним утром над городом неожиданно разразилась гроза, после которой ярче зазеленели газоны и кусты. Стало видно, что вот-вот лопнут почки.
После обеда все трое отправились в кино.
«Белый каньон» им очень понравился, и, хотя каждый воспринял фильм по-своему, все трое единодушно сошлись во мнении, что картина «мировая». Михал даже выразил желание посмотреть ее второй раз.
Агнешку мчит скакун, точь-в-точь такой, как мустанг в «Белом каньоне». Она едва удерживается в седле! Михал ясно представляет себе ужас девочки, хотя лица ее и не видно. Они оба с Витеком мчатся вслед за ней, но кони их не могут сравниться со скакуном Агнешки.
Скорее! Скорее! Если они не догонят, если не остановят закусившего удила мустанга, он сбросит Агнешку на камни, на острые скалы, по которым, звеня подковами, мчатся три скакуна. И тогда верная смерть.
— Держись! Держись за гриву! — изо всех сил кричит Михал, но чувствует, что злой рок против них, и какая-то тяжесть вдруг наваливается на его плечи и стаскивает с седла. — Держись! — хрипит он из последних сил и… открывает глаза.
— Михась! Михась! Да проснись же ты наконец! — тормошит его склонившаяся над постелью мать. — Тебе что-то приснилось? Проснись, сынок!
Но вот теперь Михалу действительно кажется, что он грезит. Откуда здесь взялась мама? Каким образом она оказалась в комнате? Ведь еще совсем рано. Во всей квартире тишина, а дядины часы, которые он повесил над своей постелью, показывают всего пять утра.
— Кто тебе открыл дверь? — спрашивает Михал, хлопая глазами.
— Спите как убитые! — Мать снимает пальто и туфли. Туфли, как видно, ей не по ноге, и она с видимым облегчением сует ноги в дядины тапочки. — Я стучала, стучала. Потом какая-то девочка из комнаты учительницы открыла мне дверь. А где дядя? Он не ночевал?
— Нет, — отвечает Михал: пусть-ка она немного поволнуется.
— Боже мой! Наверно, опять загулял с дружками? А ведь обещал прекратить! Вот беда! И чего только водка не делает с людьми! — вполголоса запричитала мать.
— Водка тут ни при чем. Дядя не виноват.
— Как это — ни при чем? Где ж его тогда носит? На работу еще рано. Да ты и сам сказал, что он не приходил ночевать.
— Не приходил, потому что уехал на экскурсию. В Чехословакию.
— В Чехо… Чехословакию? — изумленно спрашивает мать. — Когда?
— В среду, — проговорил он нарочито безразличным тоном и даже прикрыл глаза, словно собираясь снова уснуть.
На минуту воцарилась тишина. Как видно, известие это явилось для матери полной неожиданностью, но она тут же принялась торопливо, хотя все еще вполголоса рассказывать:
— Я хотела приехать еще до праздников — меня будто подмывало: поезжай и поезжай! Но ты же сам знаешь: работы дома по горло, хотя не могу пожаловаться — «он» помогает мне теперь во всем. После того случая его будто подменили…
— После какого случая? — перебивает ее Михал.
— Ну, после того, как он попал под трамвай. Почти сразу после твоего отъезда. Разве дядя тебе не говорил? Я ему писала. Ну, да он, наверно, не хотел тебя расстраивать. Вот уж когда мне досталось! Несколько месяцев он вообще не работал. А сейчас устроился сторожем на складе недалеко от дома. Люди добрые помогли. И сам вроде переменился: не пьет. По дому, по хозяйству, в огороде все делает — не узнать человека.
Михала будто чем кольнуло.
— А кролики? — буркнул он.
— Что там кроликов вспоминать! — Мать махнула рукой. — Нет больше кроликов. Тяжкая эта зима была для меня, ох, тяжкая! Одна радость, что ты здесь, у дяди…
— …нахлебником, — вставил он.
— Почему нахлебником? Он мне родной брат, я у него одна сестра. Было время, я ему помогла, теперь — он мне. Он тогда сам сразу написал, чтобы я о тебе не беспокоилась и все расходы он возьмет на себя. И даже нам несколько раз денег присылал. Он хороший брат… А теперь нам полегче стало, намного легче…
