Журавленок и молнии (с илл.) - Крапивин Владислав Петрович (книги онлайн полностью .TXT) 📗
А потом были каникулы — такое снежное, беззаботно летящее время. Катание на лыжах и санках с Маковой горы, ледяная крепость на пустыре, спектакль «Синяя птица» в ТЮЗе, веселые вечера у Иринки, когда вместе с Игорем Дмитриевичем придумывали декорации к Золушке… А если нагулялся и устал, можно включить телевизор — и смотри сколько хочешь. Программа на каникулах была такая, что сиди у экрана хоть с утра до вечера.
Правда, цветного телевизора все еще не было. Отец бодро говорил, что «дело движется» и скоро «все будет о’кей». При этом он смотрел на Журку, словно приглашал порадоваться вместе. Журка отводил глаза и не отвечал. Повисало молчание. У мамы опускались руки, и она смотрела то на Журку, то на отца, словно спрашивала: «Ну сколько же можно быть чужими?» И чтобы она не мучилась, Журка выдавливал что-нибудь такое:
— А чего спешить… И этот неплохо работает…
Цветной телевизор появился после каникул, в середине января. Однажды под вечер Журка явился от Иринки и услышал в комнате шум, веселые голоса и песню.
На месте старого телевизора стоял новый — большущий, на тонких растопыренных ногах. Мама стояла над ним, согнувшись, как над стиральной машиной. Отец, сидя на корточках, двигал рычажки и крутил регуляторы. На выпуклом экране, дергаясь то ли от помех, то ли от вдохновения, рвали струны электрогитар волосатые парни в алых рубашках. Рубашки были нестерпимо огненные. Гитары — разноцветные.
— Вот это палитра. Как у Иринкиного папы, — сказал Журка.
Мама и отец повернули к нему веселые лица. Отец спросил:
— Ничего машина, а?
Журка видел, как в маминых глазах метнулось беспокойство. Сказал куда-то между мамой и отцом:
— Ничего. А какая марка?
— «Радуга-семь», — сообщил отец гордо, будто сам разработал эту систему.
Мама облегченно сказала:
— Саша, переключи на вторую программу. Мне показалось, там краски бледнее. Отчего это?
— Потому что местная студия. Халтурщики, — отозвался отец и защелкал переключателем.
Заметались полосы и зигзаги, потом на экране возникла солидная розоволицая дама и сказала круглым, авторитетным голосом:
— …а вопрос это совсем не простой. Одни говорят — школа, другие — семья, третьи — они сами. Едва ли можно ответить на это однозначно. Целый комплекс причин заставляет нас думать, что…
Дама была похожа на директоршу Журкиной школы — спокойную и несердитую Нину Семеновну. И говорила она, кажется, тоже что-то педагогическое…
— Давай переключим, — сказал отец. — Сейчас хоккей…
— Подожди, подожди, тут что-то интересное… — Мама взяла с телевизора газету с программой. — Что это за передача?.. Ага, «Подросток — проблемы и тревоги». Журка, это про тебя…
— Разве я подросток? — сказал Журка.
— А кто же ты? — удивился отец.
Журка не ответил бы, но мама тоже смотрела вопросительно, и он сказал ей полушутя:
— Подросток — это во! Ростом с тебя. А я еще малое, недоразвитое дитя.
— Недоразвитое — это верно, — засмеялась мама и хотела взъерошить Журке волосы, но он увернулся. Опять взглянул на экран. Розовощекая тетя продолжала беседу:
— …однако при всех спорах нельзя забывать, что без благотворного, здорового влияния семьи полноценное воспитание становится крайне затруднительным. А чему могут научить детей люди, которые не только забывают о своем отцовском и материнском долге, но зачастую вообще теряют человеческий облик?.. У нас есть кинопленка, отснятая недавно в городском медвытрезвителе. Чувство тревоги и возмущения вызывают эти кадры…
Журка увидел длинное помещение с барьером, скамейки вдоль стен, поникших людей на этих скамейках. Два милиционера с очень красными петлицами на шинелях вежливо вели какого-то дядьку — он заплетал ногами. Потом на экране возникло женское лицо — измятое морщинами, с маленьким беспомощным подбородком. В морщины скатывались и терялись в них мелкие слезинки. К мокрым от слез щекам прилипали кончики растрепанных волос. Слегка измененный, но знакомый голос розоволицей дамы произнес:
— Ее привели сюда по требованию соседей. Соседи же рассказали нам, что у этой женщины есть десятилетний сын. Однако дома его в этот поздний час не оказалось… Скажите, пожалуйста, где сейчас ваш мальчик?
Плачущая женщина заморгала, на лице проступили тревога и жалость.
— Гуляет он, сыночек мой, к товарищу пошел… — хрипловато и бормочуще заговорила она. — Он вот придет, а я…
— А вас не беспокоило, почему его до сих пор нет дома? Неужели вам все равно, что с вашим сыном?
Лицо у женщины сморщилось, и слезы потекли сильнее.
— Как же все равно-то! — воскликнула она неожиданно тонким голосом. — Это же сыночек мой, я же его люблю, сыночка моего. Как же вы такое говорите! Ведь он же у меня один, сыночек-то…
Журка растерянно оглянулся на маму. В ее глазах — очень больших и слишком блестящих — встревоженно мигали два крошечных цветных экранчика. Мама сжала спинку стула и тихо сказала:
— Ну что же это… Разве можно показывать такое? Ведь она же мать… А если мальчик увидит? А что ему завтра скажут в школе?
Журка опять взглянул на экран и болезненно зажмурился — от мучительной неловкости и ощущения вины. У людей беда, а он смотрит по цветному телевизору, как кино.
«Переключите!» — хотел сказать он, но в горле нехорошо защекотало. Он открыл глаза и увидел на экране снова коридор со скамейками. По нему два человека с красными повязками вели высокого мужчину без шапки. Под лампочками блестяще отливали седые прядки. Мужчина резко дернул плечом, освободил из пальцев дружинника локоть и зло сказал:
— Не держи, я на ногах крепко стою. Вы еще ответите…
Что-то громко и возмущенно разъяснял голос дамы, ведущей передачу. Журка не понимал ни слова. Он закусил губу и беспомощно стиснул кулаки.
— Господи… — шепотом сказала мама. Журка понял, что она смотрит на него отчаянными глазами. Она тоже узнала.
Человек без шапки был Иринкин отец.
Они с мамой досмотрели передачу до конца. Молча. Отец поворчал, что не дают смотреть хоккей, и ушел на кухню. Показывали каких-то стриженых парней, милиционеров, занесенную снегом спортивную площадку, потом снова розовощекую даму, которая что-то объясняла. Журка не слушал. Он отчаянно боялся одного: вдруг еще раз покажут Игоря Дмитриевича!
Нет, не показали. Экран вдруг стал ярко-синим, по нему побежали зеленоватые волны, а потом вспыхнула желтая надпись: «Режиссер передачи Э. Кергелен».
Буквы сияли так ярко, что по синему полю экрана от них разлетались золотистые лучи.
«Кергелен, — машинально подумал Журка. — Это что-то южное. Кажется, в Индийском океане есть такой остров…»
В праздничном разноцветье экрана и букв было издевательство. Насмешка над Иринкиной бедой. Журка оттолкнул стул и вышел в прихожую. Мама поспешила за ним. Журка стал торопливо натягивать пальто.
— Может быть, не надо?.. Сейчас не надо… — неуверенно сказала мама.
Журка досадливо мотнул головой. Надо! Черная молния беды ударила в Иринкиного отца. Значит, и в Иринку. А он будет сидеть дома? Кто тогда ее защитит?
От кого защищать, Журка не знал, но то, что должен бежать к Иринке, знал точно.
Он встретил Иринку в квартале от ее дома. И понял, что она вышла навстречу. Значит, догадалась, что Журка придет.
Они остановились под желтым неярким фонарем посреди заснеженного тротуара.
— Видел? — тихо спросила Иринка и опустила голову.
— Видел, — виновато сказал Журка.
Они помолчали. Фонарь светил сквозь ветки большого клена. Клен был увешан гроздьями необлетающих крыльчатых семян. Ветки качались от снежного колючего ветерка. Их тени на тротуаре ходили туда-сюда, и казалось, что плавно ходит под ногами сам тротуар. От этого начинала кружиться голова.
— Ну зачем только люди эту водку выдумали! — беспомощно и отчаянно сказала Иринка. От ее губ отлетели клубки пара.
