Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка (Повести) - Глущенко Валентин Федорович (читать книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
— Здравствуй, следопыт! — окликнул он Кольку, хотя мальчик стеснялся встречи, считая себя виновным в недружелюбии, которое появилось к приезжему у дедушки Филимона. — Не отпускают тебя к нам? Да, недоучел я, не остановил тебя вовремя. Привыкнешь к охотничьему житью — тогда другое дело.
Отрицательное мнение о Кочкиных Евмена Тихоновича, хмурое молчание дедушки Филимона, когда разговор заходил о них, настораживали Кольку и против их гостя. Но ласковый тон Шаньгина снова отбрасывал все сомнения.
А мелкий дождик сыплет и сыплет. День за днем, день за днем…
— Ночи темны пошли. Надо собираться на реку, — сообщил однажды Филимон Митрофанович. — Когда рыба скатывается, бывает, одна ночь неделю оправдывает.
В это моросное утро он надел кожаный фартук, поставил перед собой низенький столик, разложил на нем шилья, дратву, колодки.
Вооружась очками, вырезал из мягкой желтой кожи заготовки, прошил их дратвой. Получилось нечто вроде кожаных галош. Прикрепляя к подошве кожаную петельку, дедушка пояснил:
— Язычок для завязок.
Затем сунул зеленые брезентовые голенища в обутки, с хитрецой глянул на Кольку: понимает ли внук смысл предпринимаемой операции.
— Тоже политика своего рода. Шить удобнее. Вывернул голяшку — шов внутри остается.
— А кому вы, дедушка, такие маленькие бродни шьете? — поинтересовался Колька.
— Разве маленькие? В них портянок сколь войдет! Бродни — вместительная обувь, легкая, прочная. Пропитаем дегтем — никакую воду не пропустят.
В горнице постукивала машина. Бабушка Дуня шила кому-то рубаху. Рядом лежали двое готовых штанов из «чертовой кожи».
Кому бы это? Если ему, Кольке? Неразумно. В Бобылиху он захватил пару суконных брюк и две смены рубашек.
— Сбегай, Николашка, к Бурнашевым. Пусть Надежда приходит. Готовы ее шаровары, — сказала бабушка.
На улицу не хотелось выходить. Размокшую дорогу перемесил ногами скот, и улочка стала непроходимой.
К крыльцу Бурнашевых Колька приволок на ногах пуд грязи и долго работал щепочкой, прежде чем войти в дом.
Двери в избу были широко распахнуты.
Посреди кухни, с подоткнутым подолом, с тряпкой в руке, босая, стояла Надюшка. Половина пола была добела вымыта и выскоблена скребком и голиком.
— Ой!
Девочка покраснела и невероятно смутилась. И, хотя Колька отвернулся, она удрала в комнату.
С печки, из-за ситцевой занавески, вынырнула голова вездесущего Степанка. Откуда-то появился Мурзик и, не считаясь с чужими трудами, засеменил по вымытому полу, оставляя грязные следы.
— Мурзик, опять лáбазишь!
Надюшка появилась в своем повседневном наряде, не в меру строгая и серьезная. Первым получил по спине голиком Мурзик. Кольке колотушки не досталось, но Надюшкино лицо было таким неприветливым, словно он в чем-то провинился перед нею.
— Ково пришел?
Колька и не подумал поправлять ее. Сообщил лишь, о чем его просили.
— Да ты проходи, что стоишь у порога. После сызнова перемою… — подобрела Надюшка. — Степан, нарви репы.
Степанко скатился с печки на лавку, стреканул за порог, сопровождаемый Мурзиком.
— Папка с Татьяной чуть свет в Сахарово за мукой уплыли. Я домовничаю, — объяснила Надюшка и понизила голос: — Меня папка на рыбалку берет. При Степанке не говори. Разнюнится, проситься начнет.
Степанко принес пучок малюсеньких репок. Малыш сиял, будто в руках у него было невесть какое лакомство.
— Вы ешьте репу. Я в одночасье, — сказала Надюшка.
Колька понял, что его просят не уходить.
Крохотные репки были непривлекательны. Колька отказался от угощения, чем несказанно обрадовал Степанка. Малыш очистил репки, разрезал их на мельчайшие дольки. На него с вожделением поглядывал Мурзик.
До чего неугомонный щенок! Черный, остроухий. Хвост крендельком. На лапах и возле ушей рыжие пятна, на груди белый треугольничек. Сообразив, что не удастся выманить у Степанка ни одного кусочка репы, он затеял драку с кошкой, пытался ухватить ее за спину. Получив энергичный отпор, выскочил на двор, занялся мокрым платьем, раскачивающимся на веревке. Прыгал, прыгал, сдернуть платье не сумел. Тогда припустил за утками, потом за свиньями, всполошил весь двор. Довольный собой, разлегся кверху брюхом. Подбежал маленький поросенок, принялся чесать розовым пятачком Мурзиково изъеденное гнусом тощее пузо.
— Гли-ко, ублажает, — заметил Степанко. — С Фомкой у них дружба, играются.
— Из Мурзика стоящий пес вырастет, — сказала Надюшка. Она вошла со свертком в руке, щелкнула Степанка по носу за излишнее любопытство, спрятала сверток в сундук. — У Мурзика все охотницкие приметы.
Надюшка разбойно свистнула на зависть Степанку и на удивление Кольке. Колька не умел так пронзительно свистеть.
Мурзик сорвался с облюбованного места, со всех ног кинулся к хозяйке, уставился плутоватыми глазами, навострил уши.
— Вот они, приметы, по которым определяют охотницких собак.
Надюшка присела на корточки, притянула к себе за шиворот щенка.
— Все должно быть, как у зверя. На морде — справа, слева и внизу — по три усика. Вот они. На голове — шишка ума. Есть. Кость нижней челюсти должна быть подходящей. У Мурзика — волчья. И по зазубринам во рту и по всем приметам наш Мурзик годится на любого зверя. И корень у него хороший: мать — Венера, отец — Горюй. Зимой Мурзику исполнится год. Папка возьмет его в тайгу, натаскивать.
Слушая Надюшку, Колька приуныл. В собаках он не разбирается. Долбленку водить не умеет. Даже всех деревьев, растущих в тайге, не знает. Окончил пять классов, а что он может? Разве только правильно произносить слова… Понятно, какую-то девчонку берут на промысел, а он будет томиться в Бобылихе. Недаром бабушка Дуня говорила: «Дед в верхи уйдет, а мы с тобой по чернику будем ходить, по смородину, черемуху сушить станем».
Обрадовала, нечего сказать!
Понурый и неразговорчивый вернулся Колька домой.
— Приболел, внучок, али что? — покосился на него дед. — Примерь одежу, может, поправишься.
Дедушка Филимон уже закончил шить бродни и сидел у стола, набивал патроны.
— Авдотья, тащи-ка твой промпошив!
Бабушка Дуня вынесла из горницы штаны и рубаху из «чертовой кожи»:
— Примерь, Николашенька, впору ли?
Филимон Митрофанович поставил перед ним новые бродни с парой холщовых портянок:
— Переболокайся, внук, не робей!
Колька недоумевал, зачем старики решили переодеть его в свою одежду.
Дед и бабушка поправляли на нем пузырящуюся рубаху, учили, как лучше наматывать портянки, чтобы не натереть ноги.
— Теперича, где твой ножик? На место посадим. Хоть и подарок, а при деле должон находиться… Авдотья, неси Викторову справу, — приказал дедушка, затягивая на Кольке ремень.
На Колькином животе засверкали медные патроны. На плечо ему повесили ружье с длинным стволом и самодельным ложем.
— Каков в настоящем виде? — гордо спросил Филимон Митрофанович.
— Таким ты и Витеньку первый раз на промысел снарядил.
— То-то, старуха!.. Владей, внучок, — обернулся дедушка к Кольке. — Ружье вещь сурьезная. А этому цены нет. Когда-то для Виктора заказывал. Ствол из тульской пистоновки, звенит, как серебро, убойность страшенная.
Колька ни о чем не спросил, но все в нем плясало от догадки: на промысел!
Остаток дня был посвящен обращению с ружьем и стрельбе в цель.
Дождик прошел, быстро подсыхало. На выстрелы сбежались Володька, Надюшка и другие ребятишки. Расселись, как грачи, на заборе, с завистью поглядывали на счастливчика.
Колька поднимал переломку. Ухал выстрел… И радостно билось сердце, когда с шеста валилась старая шапка, сбитая зарядом дроби.
Подошел Сашка Кочкин и со знанием дела стал поучать Кольку:
— Ты за крючок не дергай, медленно, плавно жми, а то ствол у тебя ровно пьяный.
Запас учебных патронов был израсходован. Дедушка поинтересовался: не тяжеловато ли для внука «ружьишко», не отдает ли при выстреле в плечо?
Какое там! Ружье легче пушинки, а выстрел даже не ощущается!
