Черниговка - Вигдорова Фрида Абрамовна (прочитать книгу TXT) 📗
Подъехав к больнице, мы застали там Анну Никифоровну. Радостное ожидание преобразило ее, глаза глядели молодо.
Мы ждали своих в новой, не прежней комнате, с другой стороны больницы. Взглянув на Сеню, я поняла, что откладывать больше нельзя – он оглядывался по сторонам, теребил шапку, переступал с ноги на ногу. Взяв его за руку, как в тот раз взяла меня Анна Никифоровна, я повела его к окошку. Я стукнула о стекло, занавеска отодвинулась, и в окне появилась Настя в сером больничном халате, с обвязанной головой. Увидев Сеню, она всплеснула руками и прильнула к стеклу. Я взглянула на него. Он был совершенно спокоен. Глаза его глядели, как всегда, замкнуто и упрямо, он даже не кивнул ей. Если бы не судорожный вздох, который я не столько услыхала, сколько ощутила (рука моя лежала у него на плече), я могла бы подумать, что это не он минуту назад в тревоге топтался возле нас, всем своим видом говоря: «Скорее, да не мучай ты меня, скорее!»
Но Настя не желала замечать его равнодушия. Крупные слезы текли у нее по щекам, и глаза были радостные, сияющие. Она несколько раз произнесла какое-то слово, и я наконец догадалась:
– Домой, домой! Хочу домой!
«Скоро!» – написала я на стекле и повторила:
– Скоро, скоро! Ну, пойдем! – Я повернулась к Сене. Он не слышал. Он словно врос в землю. – Надо идти, Сеня, нас ждут! – Я мягко потянула его к себе.
Он замигал, будто проснулся. Не кивнув, не улыбнувшись не оглядываясь, пошел рядом со мной.
– Вот видишь, все хорошо. А ты не верил, – сказала я.
Он не ответил.
Мы вернулись к нашим. Анна Никифоровна нетерпеливо ходила из угла в угол. Женя стиснул зубы, переплел пальцы рук и, не отрываясь, смотрел на дверь. И вдруг дверь отворилась – они! С коротким криком Таня бросилась к Жене. Он подхватил ее и крепко прижал к себе.
Ира Феликсовна подошла к матери. Я отвернулась. Потом услышала, как она тронула меня за плечо. Мы обнялись.
– Скорее, скорее! – сказала она. – Скорее на улицу, на воздух, домой! Я по-настоящему выздоровею, только когда выйду отсюда.
– Вот и жди благодарности, – раздался за нами голос доктора.
Застигнутая врасплох, Ира Феликсовна обернулась. Губы ее дрогнули виноватой улыбкой.
– Идите, идите. Не держу, – продолжал старик. – Только помните все, что я сказал: с сердцем больше шутить нельзя, оно взбунтуется. Поняли?
Женя бережно закутывал Таню. Остриженная наголо, она была жалкая, беспомощная. Тонкий рот на исхудавшем лице казался еще больше, и она стала похожа на лягушонка.
– Кормить, кормить, – подумала я, не замечая, что думаю вслух.
– Кормить, да. Как можно лучше кормить. И беречь от простуды. Да… – откликнулся доктор.
Он казался очень усталым. Тяжелые веки, красные от бессонницы глаза. Белые до голубизны волосы светились над желтоватым лбом, уголки губ были горько опущены.
– Спасибо вам. Спасибо за все, – сказала я и рассердилась на себя, почувствовав, что голос дрожит.
– Да… – словно не слыша, в раздумье повторил старик. – Не всех я вам возвращаю… Не всех… Величко – та скоро… скоро будет дома. А тот беленький – ленинградский…
Он умолк. Веки его были опущены, казалось, он так и уснул стоя.
– Не всех… Что поделаешь… не всех… – повторил он еле слышно.
После отъезда Муси я по-прежнему писала Андрею. Сначала он отвечал мне, потом письма перестали приходить. Ну что ж, думала я. Это еще ничего не значит. Бывает так, что письма идут и идут, и внезапно – весть о гибели. Так было с Федей. А бывает, что подолгу вестей никаких нет – и вдруг письмо. Бывает…
Я ничего не писала ему про Мусю. Может, он потому и перестал отвечать мне? Может быть…
И вот однажды в дверь постучались. У Антона был жар, и я в тот вечер вернулась домой раньше обычного. Увидев на пороге Тоню, а позади нее Шуру, я очень испугалась: вдруг на Незаметной без меня что-нибудь стряслось? Но Тоня поспешно сказала:
– У нас все в порядке. А я вам гостя привела, глядите!
Передо мной стоял Репин. Он почти не переменился. То же умное, приметное и правильное лицо, но на нем снова лежит печать замкнутости, исчезнувшей было на тех фотографиях, что привезла с собою Муся. Впрочем, нет – это не замкнутость, не надменность, скорее, тревожное ожидание. Мысли эти мелькнули у меня и исчезли, осталась только одна: знает ли? Если знает, почему приехал? Как быть? Что сказать ему?
Всех выручала Тоня – она говорила без умолку:
– Я сразу вас узнала! Галина Константиновна, я сразу его узнала, ну в точь как на фото, правду я говорю? Андрей Николаевич спрашивает: «А как пройти…» Не успел договорить, а я ему: «Пойдемте, провожу». – «А куда ты меня поведешь?» – «Как куда? К Галине Константиновне!» Да вы бы тут в темноте ни в жизнь ничего не нашли.
– Узнали? – спросил Андрей, держа мои руки в своих.
– Сразу! А ты меня? Ох, не могу на «ты»! Такой большой, совсем незнакомый! Вот Леночка, узнаешь? А вот Антоша, а это Егор. Вы… ты знаешь, у нас тут живет Владимир Михайлович, помнишь Владимира Михайловича?
Что-то я многовато разговариваю, подумала я, избегая его взгляда. А он здоровался со всеми и успевал отвечать мне спокойно, не впадая в то лихорадочное многословие, в которое все мы ударились.
– Вот только по Леночке и вижу, как много лет прошло, – сказал он. – Такая маленькая была…
Он снял шинель, ушанку и присел на стул у постели, где лежал Тосик, глядевший на гостя во все глаза.
– А у нас Юлечка… – сказал Тосик, решив поразить Андрея самой нашей большой достопримечательностью.
– Кто же это? – спросил Андрей, развязывая рюкзак и вынимая оттуда всякую снедь.
– Это маленький ребеночек, – солидно ответил Антон.
– Очень интересно. Вот, Галина Константиновна, возьмите.
И опять, как в тот вечер, когда приехала Муся, появились сгущенное молоко, шоколад, колбаса. Лена и Тоня хлопотливо готовили чай, а я сидела на сундуке, боясь говорить, боясь молчать, не смея поднять глаза.
– Сейчас чай вскипит, – сказала Зося, выглянув из-за двери. – Может, пока солью вам, умоетесь?
Андрей достал из рюкзака полотенце и мыло и вышел на кухню. Он так ни о чем и не спросил. Я утерла платком лоб, мне казалось, что я долго таскала кирпичи, такая меня одолела усталость.
Потом все мы сели за стол. Валентина Степановна весело приговаривала:
– Давно ли я сказала, что надо ждать гостей? Вы надолго к нам? Почему так давно не писали? Уж Галина Константиновна как волновалась!
– Я лежал в госпитале. Ногу отняли. Теперь я с протезом. Как-то не писалось мне. Решил прямо приехать.
Закутанный в одеяло, Антоша сидел у меня на коленях. Он с нежностью смотрел на хлеб, помазанный сгущенным молокам. Молоко капало на блюдце, и Антоша кончиком языка слизывал густые сладкие капли. Но, услыхав слова Андрея, он поднял глаза, отложил хлеб и спросил дрогнувшим голосом:
– У тебя нету ноги?
– Нету. До колена отрезали. Левую. Но протез хороший, – прибавил Андрей, обернувшись ко мне. – Я быстро к нему привык. Вы ведь ничего не заметили, когда я вошел? А ты, – спросил он Тоню, – ты ведь тоже ничего не подумала?
Тоня глотнула и ответила поспешно:
– Нет, что вы! Вы хорошо шли. Не хромаете. Ни в жизнь не подумала бы…
Наступило короткое молчание. И вдруг Андрей сказал:
– А что, Муся еще не пришла из госпиталя? Или у нее сегодня ночное дежурство?
Я молчала. И ни у кого недостало духу ответить. Потом Егор сказал:
– Муся уехала из Заозерска. Она теперь в Магнитогорске работает.
– А!.. – коротко сказал Андрей, и опять за столом наступило молчание.
Я подняла глаза и взглянула на Тоню. Она сидела, пунцовая, стиснув зубы. Почувствовала, что я на нее смотрю, и ответила мне гневным, негодующим взглядом.
– Да что… Разве ж так можно… – вдруг заговорила она и встала. Повернулась к Андрею, прижала руки к груди и, глядя ему в лицо, сказала отчетливо: – Разве можно так говорить: «Работает в Магнитогорске»?! Она уехала в Магнитогорск с капитаном. Она в него влюбилась и уехала с ним. Она Вас ждать не захотела, и нечего об ней горевать. Галина Константиновна опять скажет, нельзя касаться, но как же в таком деле отвечать: «Уехала и работает в Магнитогорске»?!
