Девочка Прасковья - Лимонов Анатолий Иванович (лучшие книги .TXT) 📗
проникало, то и сумерки появлялись у подножия высоких деревьев раньше обычного.
Наполнив треть котелка ароматными ягодами, я вернулся в избушку. Там я перебрал
малину, засыпал ее сахаром, помял и сделал весьма аппетитную массу. «Чай с
малиновым
вареньем — лучшее средство от простуды!» — радовался я. Так как дело шло к
вечеру, то пора было подумать и об ужине. Я поставил на печку подогреваться чай
и кашу. Подкинул в топку дровишек. Подбирая в углу последние сухие поленья, я
вдруг наткнулся на водочную бутылку, видимо, ранее кем-то аккуратно запрятанную
за поленницу. В поллитровке еще плескалось около двухсот граммов кристально
чистого напитка.
— Эге, видать, это
чья-то заначка! — усмехнулся я, отвинчивая крышку.
Водка пахла очень
сильно, а, стало быть, не утратила своих качеств. «Водка «Урожай». Крепость
42°» прочитал я на потертой этикетке.
— Ого! Крепач! —
присвистнул я и решил использовать это зелье для компресса Пашке.
Смочив теплой водой бинт
и вату, я полил на них сверху водкой и наложил эту повязку на грудь девчонки.
Потом снова укутал ее посильнее. Дело было плохо. Прасковья моя была уже, видать, в беспамятстве. Она задыхалась, и от нее разило жаром, как от буржуйки.
Она не отвечала на мои слова, не пила и не ела, не открывала глаза… Я
постоянно утирал пот с ее лица, смачивал водой сохнущие губы, иногда давал
понюхать нашатырный спирт.
Потом я принес из леса и
разложил возле лежанки свежие ветви сосны и ели. Они здорово освежали воздух.
Когда ужин был готов, а в лесу уже стало совсем темно, я приготовил кружку чая
с вареньем и принес его Пашке. Она лежала тихо, тяжело дышала и глядела на
меня. Какие же стали у нее глаза! У меня даже сердце сжалось в комок.
Подернутые какой-то печальной пеленой, они смотрели безучастно, неузнаваемо, покорно. Это был взгляд угасающего человека, не имеющего уже никакой надежды на
исцеление, на продолжение жизни… По красным впалым щекам скатились слезинки.
— Паш, ты что, а?! —
тронул я ее за плечо.
Она узнала меня и
прошептала одними губами:
— Ничего… все
нормально… — и даже слегка улыбнулась.
— А я тебе чай с малиной
приготовил! — сказал я радостно. — Такой вкусный! Попей, пожалуйста, а то
совсем ослабнешь! Он здорово помогает! Я тебе и компресс сделал… Теперь
обязательно поправишься!
Я усадил Прасковью на
лежанке и попоил чаем. Так как руки ее сильно дрожали, то я держал кружку сам, поднося ее к девичьему рту. Пашка сделала всего три глотка. И еще я едва
упросил ее принять еще хоть одну таблетку. Ей было тяжело глотать. Потом она
снова легла. Я вылил остатки водки на компресс, прикрыл девчонку шубкой и
присел рядом. Больше я ничем не мог ей помочь.
— Спасибо! — прошептала
она и закрыла глаза.
Вскоре Паша вновь
задремала. Я встал, поставил ужин на стол и хотел покушать, но почувствовал, что у меня впервые пропал аппетит! Тревога за Пашку пронзала все мое существо.
Впереди ночь! Еще целая ночь! Так много времени, а болезнь все жестче сжимает
на горле Пятницы свои костлявые пальцы. Мысль, что Пашка может умереть, была
такой дикой и нелепой, что я упрямо гнал ее от себя. «Нет, этого не будет! Не
должно быть! Это же несправедливо! — твердил я себе, нервно ходя по тесной
избушке. — Не для этого же я спасал ее, чтобы вот так внезапно и глупо
потерять!»
Стало совсем темно.
Умолк даже сверчок. Я не зажигал лампы, довольствуясь бликами печи. А вскоре
взошла луна, и синий таинственный свет разлился по всей округе. Я понял, что
облачность рассеялась, но как поздно, как уже поздно! Я вышел на порожек
избушки. В лесу царило благоухание наступающей ночи. Остро пахло хвоей, смолой, травами и какими-то цветами. Воздух был кристально чист. Отовсюду доносились
звуки лесных обитателей. Жизнь тут не затихала и ночью… Луна была почти
полная и светила очень ярко. Деревья, кусты, завалы серебрились росой, принимали в неоновом свете сказочные очертания. Ветер окончательно угомонился, заночевал где-то в непролазной чащобе. Сердце мое вдруг так тоскливо сжалось от
предчувствия какой-то большой беды, что я едва не завыл, как волк, глядя на
печальный блин луны. Одиночество тяжко давило на грудь.
— Жор, Жор, ты здесь? —
вдруг услышал я шепот за своей спиной.
— Я тут, Паш! —
отозвался я и быстро вернулся в избушку.
Одел просохшую майку и
подсел к девчонке.
— Ну, как ты? — спросил
с большой надеждой, касаясь ее лба.
Жар, кажется, пропал.
Его сменил холодный пот. Пашка тихо дрожала и постукивала зубами. Глаза ее, полные слез, тускло блестели в свете луны.
— Зажечь лампу? — предложил
я.
— Не надо… — Прасковья
говорила тихо, но твердо. — Свет только режет глаза… Ты не беспокойся, Жор, это
все теперь пустое… Со мной… все кончено… Я, кажется, умираю…
Я даже вздрогнул от ее
слов.
— Да ты что?! —
задохнулся я от волнения.
— Да-да… Это точно…
Теперь уже недолго осталось. Я сейчас видела двоих белых юношей… Они такие
светлые, красивые и манили меня к себе… Это ангелы, я знаю, они пришли за
моей душой… Надо готовиться!
— Да брось ты, Паш,
какие там ангелы! Сон это! Ты скоро поправишься! Ты… должна… — я не знал, что еще и сказать.
Меня душило отчаяние. Неужели
это все правда? Неужели это конец? Я теряю Пашку! Моя Пятница умирает! Так
быстро и безнадежно…
И я ничем, ничем уже не
могу ей помочь! И никто не может помочь! И это после всего, что мы пережили, после всех этих наших незабываемых приключений… Нет же! Нет! Этого не должно
быть! Как же так?! Почему не умер я, а должна умирать она!
— Жор, дай руку, — Пашка
обхватила мою ладонь своими холодными невесомыми пальцами и прижала ее к своей
груди. — Ты за меня не бойся, Жор, мне умереть вовсе не страшно. Наверно, как и
бабушке… Она меня там встретит! И Параскева тоже… С ними ничего не
страшно… И ангелы, они такие добрые и славные… Одно меня только мучает: как
без меня останется мама… Так жалко ее… Ведь я у нее одна, и она всю жизнь
для меня старается, работает… — Пашка всхлипнула.
— Паш, не надо, ну, чего
ты… Ты поправишься, — как-то робко и уже неубедительно произнес я, чувствуя, как слезы давят мне на грудь.
— Нет, Жор, молчи… Там
все уже решено… Я ухожу. Послушай меня, пожалуйста, и не перебивай… Это
очень
важно. А то мне трудно много говорить, и боюсь, что не успею всего сказать, всего, что хочу… Обещай мне, что когда вернешься домой, то сделаешь все, о
чем я тебя попрошу.
— Обещаю! — отозвался я
и пожал ее ладошки.
— Спасибо! Ты хороший, я
тебе верю. Слушай. Пожалуйста, когда встретишь тетю Зою, поклонись ей от меня и
скажи, что я прошу у нее прощения за то, что не послушалась ее на пароме. И еще
скажи, что я ее очень люблю, и маме то же самое передай, что я ее очень-очень
любила и люблю, и всегда буду любить… И пусть они, пожалуйста, не плачут обо
мне, так как там мне будет очень хорошо. Ну вот и все… Я старалась их ничем
никогда не обижать и не огорчать… Подружек своих тоже… Они все меня
простят, я знаю… И учителя… Туристов вот огорчала своими задержками… Если
еще встретишь кого из них, попроси от меня прощения, скажи, что я все это
делала не специально — просто я такая любознательная и нерасторопная… Пусть
не сердятся…
Я глотал слезы и не мог
говорить. Я еще никогда не слышал такой исповеди. Это был какой-то кошмарный
сон! Я видел, как блестят на девичьем лице капельки, падающие из ее ясных глаз.
Но она была в памяти, держалась стойко и говорила все четко и даже как-то
