Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак (Историко-приключенческие повести) - Щербак Владимир Александрович
Спартак стискивал зубы и отворачивался.
Отношения у них с Витькой складывались какие-то непонятные. Там, на берегу, они еще по-детски ссорились-мирились, были, в общем, на равных, Спартак даже считался сильнее, хотя был на год моложе. А здесь, на судне, Ганин сразу же взял по отношению к нему насмешливый покровительственный тон, всячески старался показать свое превосходство. Он то и дело приставал к юнге с дурацкими розыгрышами: посылал в котельную за паром или на камбуз продувать макароны, хотя на такие глупости уже давно не «покупался» ни один новичок на флоте, а особенно мальчишка, выросший у моря. Спартак в ответ на эти издевательские предложения лишь презрительно усмехался и крутил пальцем у виска.
Он никак не мог понять, что белобрысому от него надо, за что он взъелся. Малявину было невдомек, что Ганин насмехается над ним не только потому, что от природы вредный, но главным образом из-за своей неуверенности. Да, да, неуверенности! Ведь до прихода Спартака на «Коперник» он, Витька, был здесь самым молодым и неопытным матросом, и все традиционные на флоте шуточки и подначки доставались ему. И вдруг на судне появился мальчишка еще моложе его — юнга, к тому же давнишний знакомец. Витька мстительно обрадовался и, вознаграждая себя за свои мучения, а также из желания казаться перед моряками взрослым, начал измываться над Спартаком. Иногда он чересчур увлекался и отходил от юнги, только заметив злые огоньки в его темных глазах и желваки на скулах.
Вот и сегодня, едва Спартак поднялся на мостик, Витька встретил его обычной своей ехидной улыбочкой, спросив:
— Что, сменить меня пришел?
— Вот именно! — это сказал капитан, который стоял спиной к рулевому, осматривая горизонт в бинокль, и, казалось, не замечал того, что происходит в рубке.
Матрос и юнга изумленно уставились ему в затылок. Он медленно повернулся. Капитан был невысокого роста, старенький и сухонький. Рядом с настоящим морским волком, таким, например, как боцман Аверьяныч, он проигрывал по всем статьям, морского в нем только и было, что темно-синий китель да фуражка с непромокаемым верхом. А седеющая, клинышком, бородка и длинные усы делали его похожим на профессора. Разговаривал он негромко, четко произнося слова, и ко всем без исключения обращался на вы.
— Вы что, не поняли? Матрос Ганин, сдать вахту! Юнга Малявин, стать на руль!
— Есть сдать вахту! — буркнул один угрюмо.
— Есть стать на руль! — охрипшим голосом ответил другой, весь затрепетав от радостного страха.
Витька шагнул в сторону, Спартак встал на его место. С удовольствием почувствовал, как теплые отполированные шпаги [116] легли в ладони. Расставил пошире ноги и с преданной готовностью посмотрел на капитана.
— Не на меня смотрите — на приборы, — улыбнулся тот, и снова отвернувшись, спросил обычным сухим тоном: — На курсе?
— На курсе — 125!
— Ложитесь на 120.
— Есть ложиться на 120!
Спартак крутнул штурвал влево, не отрывая глаз от стрелки аксиометра [117], и видя, что хватил лишку, немного переложил колесо в обратную сторону. Теперь порядок!
— На курсе 120!
— Так держать!
— Есть так держать!
И продолжал свой путь в океане пароход «Коперник», ведомый капитаном с помощью юнги Малявина.
И не было в этот день на судне — а может, и во всем мире — счастливее человека, чем Спартак!
НАПАДЕНИЕ
«Коперник» пересек экватор, идя Макасарским проливом. Традиционных торжеств по этому поводу — веселого праздника с Нептуном, русалками и чертями — не было: рейс, как уже было сказано, проходил в трудных военных условиях. На судне регулярно проводились учебные тревоги и стрельбы из орудия, экипаж находился в постоянной готовности.
Все это было не напрасным. Как раз в эти дни другое дальневосточное судно — танкер «Майкоп» совершал рейс в обратном направлении Сурабая — Владивосток с грузом кокосового масла. На подходе к Филиппинам он подвергся нападению японских бомбардировщиков. Радист «Майкопа» передал в эфир: «14 ч. 30 м. …нас атакуют четыре японских самолета… На судно сброшено 20 бомб…» Передача прервалась, очевидно, радист погиб…
Япония становилась пиратом Тихого океана.
На «Копернике» только и говорили, что о войне, все еще были под впечатлением разгрома немцев под Москвой. А еще было много разговоров о доме, и тем больше их становилось, чем дальше оставались за кормой родные берега. Даже Спартак, которого никто дома не ждал — дом его теперь здесь, — тоже скучал по Владивостоку, по родной 1-й Морской, по дворовым друзьям, с которыми вместе мечтал о море. О море вообще.
А это, южное, море уже прискучило своей пустынностью и однообразием. Не удивляли и не радовали больше летучие рыбы, золотисто-голубые макрели, резвые стайки дельфинов, как бы играющие с судном в салочки, акулы, постоянно сопровождавшие пароход и подбиравшие весь выбрасываемый мусор вплоть до консервных банок. И жара, одуряющая тропическая жара, надоела. К ней невозможно было привыкнуть. Постоянно хотелось пить, смыть с тела пот, заливавший во время работы. Между тем расход пресной воды на судне был ограничен: рейс длился уже много дней.
Частичный выход из положения нашли третий механик и моторист Володя Шелест: они устроили на палубе душ с подачей забортной воды. Весь день из широкой трубы, заваренной с одного конца и просверленной во многих местах, брызгала во все стороны вода, и моряки то и дело прибегали сюда освежиться. Облегчение, правда, было временным: вода почти мгновенно испарялась, тело покрывалось солью, которую хотелось смыть — эх, пресной бы! — водой.
Коперниковцы, однако, не теряли чувство юмора и все подшучивали над создателями морского душа: «Выкачаете всю воду из Тихого океана, обмелеет он, и мы останемся без работы!»
Наступила ночь 27 декабря 1941 года. Она ничем не отличалась от предыдущих: такая же бархатно-черная, ярко-звездная, тихая. По-прежнему вокруг ни огонька, и казалось, что на сотни миль вокруг нет ни одного судна. Но враг был уже близко, и считанные минуты отделяли «Коперник» и его экипаж от катастрофы. Темный силуэт судна был хорошо виден на фоне звездного неба, а за кормой оставалась искрящаяся дорожка.
…Спартак, несмотря на строгий приказ старпома «не шляться ночью по палубе», снова тайком пробрался наверх. Уверенно ориентируясь в темноте, нашел свое потаенное место, лег на горячие еще доски и стал смотреть в небо и слушать доносящийся снизу стук сердца парохода — машины.
Вскоре пришел и Володя. От него пахло мазутом и металлом. Лег рядом, закинул руки за голову. «Устал», — жалея братана, подумал Спартак и не стал приставать к нему с разговорами. Тот первым нарушил молчание.
— Интересно, когда наконец придем в эту чертову Сурабаю? — зевнув, сказал Шелест. — Что там на мостике слышно?
— Теперь скоро. Второй штурман говорил, что мы уже в море Бали. Так что до Явы всего…
И в это время раздался мощный взрыв. С левого борта взвился столб огня, он достал небо и сжег звезды. Судно вздрогнуло, как живое. Послышался грохот падающих на палубу обломков, закипело море.
— Что это? — испуганно крикнул Спартак.
— Мина или торпеда! Бежим на ботдек [118]!
Они не успели достичь трапа, как судно потряс второй, более мощный взрыв. Торпеда — теперь это было ясно — ударила почти в то же место, что и в первый раз: враг добивал раненый пароход. При свете огня ребята увидели ужасную картину: левый борт был разворочен от мостика до полубака, раскрылись трюма; судя по всему, разрушены многие каюты и кубрики… Судно накренилось на левый борт и стало погружаться в воду.
Запыхавшиеся Спартак и Володя взобрались на ботдек. Там у спасательных шлюпок была нервная суета: моряки пытались спустить их на воду. Слышались возгласы:
— Держи!
