Мальчик в лесу - Шим Эдуард Юрьевич (книга жизни .TXT) 📗
От собственной ловкости, от удачливости приятно сделалось Тимофею, весело на душе. Он поднялся; руки заняты были — растягивали шкурку на дощечке, — а голова свободна была, Тимофей взял да и спел частушку. Вообще он петь не любил, и когда в школе заставляли, нарочно хрипел и дурачился. Но в лесу совсем другое… В лесу поешь, чего в голову взбредет, любую песню там или частушку. И главное, поешь, когда потянет к этому. Порой не сознаешь даже, что начал петь, — само собой выскочило… Вроде как взял да выругался от сердца. Хорошо!
Приятно сделалось Тимофею, и мысли потекли о приятном. Ежели так дело пойдет дальше, много он заколотит на кротовых шкурках. Громадные деньжищи за них платят — в Шихине на приемном пункте дают за шкурку десять копеек! Раньше не знал этого Тимофей. И никто из деревенских ребят не знал, шкурки ребята отдавали Косому Егору. Егор этот прохиндей: ездит на телеге по деревням, собирает кости да тряпки. Всякую бабью галантерею меняет на яички. Бывало, за десяток шкурок отсыплет горсть карамели и еще скажет: «Ах, в убыток торгую, сердце у меня мягкое!»
А Тимофей смотался нынче в Шихино со знакомым шофером, отыскал приемный пункт, расспросил, что к чему. Оказалось, на пункте охотника ценят. На пункте прейскурант печатный выставлен, чтобы честных людей не обжуливали; обозначена государственная цена за каждую шкурку. Зимний волк, например, стоит восемь рублей, плюс премиальные пятьдесят. Лисица красная центральная — от восьми до шести рублей. Белка первого сорта — шестьдесят копеек. Амбарная крыса, редкий зверь, стоит десять копеек. И кротовая шкурка тоже десять.
На приемном пункте заносят твою фамилию в специальную книгу, а рядом проставляют, сколько ты сдал и чего. В конце сезона подбивают итог. Поработаешь на совесть, могут тебя на Доску почета вывесить. Есть такая Доска почета, над прилавком красуется, вся в знаменах, серебре и морщинистом золоте.
— Нравится? — подмигнул приемщик, указывая на доску.
— Ну! — сказал Тимофей.
— Старайся. Имеешь, как говорится, шанс.
— Ври! — заявил Тимофей напрямки. — Куда мне, без ружья-то…
Тимофей не хотел, чтобы завлекали его как малолетнего. Он же понимает, что не способен еще с промысловыми охотниками тягаться. Если бы еще кротоловок побольше…
Но приемщик объяснил, что с промысловыми не надо тягаться. Тимофей может стать первым среди школьников. И тогда портрет все равно вывесят на доску.
— Как твоя фамилия? — спросил приемщик.
— Копенкин.
— Пионер?
— Вот так и подпишем: «Лучший юный охотник, пионер Копенкин, сдал тысячу шкурок».
— Ври. Тыщу не сдать.
— А сколько?
— Там видно будет, — подумав, ответил Тимофей. — Мы поднажмем, конечно.
Половина кротоловок была осмотрена, и уже четыре кротовых шкурки лежали в корзине Тимофея, натянутые на расправилки. Богато начался день.
Тимофей распевал частушку, и сердце у него веселилось. Давно прошла сонная одурь, руки-ноги легко двигались, играючи; Тимофей совсем не устал, обойдя Губиловский лес.
По коровьей тропе, рябой от глубоких отпечатков копыт, усеянной овечьими орешками, Тимофей выбрался на просеку. Хотел пересечь ее, и тут неожиданно замер, остановясь.
На просеке возле реперного столбика «32–32» сидела какая-то женщина и громко всхлипывала. Женщина, видать, городская — в газовой прозрачной косыночке, в кургузой кофте без рукавов (ничего эта кофта не закрывала и смахивала скорее на лифчик), в короткой обтяжной юбке. И почему-то босая.
Тимофей постоял за кустом можжевельника, разглядывая странную женщину. Она Тимофея не заметила, хотя он двигался неосторожно, продирался в кустах, будто корова. Женщина ничего не услышала. Она сидела, наклонив голову в нелепой косыночке, обхватив плечи голыми тонкими руками. Комары, словно коптящий дымок, вились над нею, зудели… Женщина их тоже не замечала, только иногда вздрагивала и со стоном хлопала себя по шее или щеке.
«Автобусом ехала, не иначе, — подумал Тимофей. — Но зачем она тут слезла, посередь пути? И почему босая, почему ноги у ней в пыли и ободранные?.. И когда успели ее нажечь комары — прямо до белых волдырей?.. Ненормальная какая-то», — сказал себе Тимофей, поглядел чуток и пошел прочь.
Он переставил неподалеку еще две ловушки, поймал еще одного крота. Затем ради любопытства вернулся на просеку.
Женщина нервно кружила вокруг столбика, будто на привязи. По-прежнему ревела.
Тимофей задумался теперь, как быть. Подойти и спросить вроде неловко: мало ли отчего бабы ревут… Но, с другой стороны, женщина эта городская, культурная, небось не заревет понапрасну. Может, чего случилось?
Ненатуральным голосом, как на уроке пения, Тимофей затянул частушку и двинулся мимо женщины, нарочно качая молоденькие деревца.
Женщина наконец-таки обернулась. Вначале промелькнул испуг на ее заплаканном, искусанном комарами лице; потом она вскинулась, подхватила с земли клетчатую сумку и побежала на звук голоса.
— Товарищи!.. — кричала она. — Товарищи, кто там? Подождите!..
Тимофей выдвинулся из-за куста.
— Мальчик!.. — недоуменно вскрикнула женщина. — Ты что?.. Ты с кем здесь?
— Я… ни с кем… — тоже растерявшись, ответил Тимофей. — А чего?
— Ты один?
— Один.
— Ах, горе какое! — заговорила женщина и вдруг присела перед Тимофеем на корточки. Мокрые, припухшие глаза ее вздрагивали тревожно. — Послушай, мальчик! Ты знаешь дорогу в Починок? Это деревня такая, Починок, она где-то близко!
— Ну, — сказал Тимофей.
— Знаешь?
— Знаю.
— Милый, покажи мне дорогу! Пожалуйста!.. Я тебя очень прошу, мальчик!
Тимофей удивился еще больше.
— Вона дорога. — Он кивнул в сторону шоссе. — Видать ее. А вон еще дорога! — Он кивнул на просеку.
— Нет, ты покажи мне, покажи!
— Я и показываю. Вона.
— Господи! — воскликнула женщина с нетерпеливым отчаянием в голосе. — Да я знаю, что где-то в той стороне! Но я дважды ходила, искала… У столбика поверну — и опять здесь оказываюсь… Просто заколдованный круг! С просеки свернешь, там кусты, овраги, никакого следа человеческого! Битый час плутаю!
— В трех соснах, — сказал Тимофей, и глаз у него прищурился.
— Что?
— Заблудилась в трех соснах… Значит, это вы по муравейнику ходили? У оврага?
— Не знаю… не помню.
— А я на медведя подумал, — сказал Тимофей. — Весь муравейник раздавленный.
— Не знаю… может быть. А что… здесь и медведи встречаются?
— В прошлом годе училку съели, — сказал Тимофей, щурясь.
— Какую училку? Где?!
— Здеся. Она из школы бежала. Одни туфельки с каблучками остались.
— Ты серьезно?
— Ага.
— Не может быть, — сказала женщина быстро. — Это слухи. Глупые слухи. Медведь человека не трогает, особенно летом. Никогда не трогает. Я сама об этом читала.
— В книжках, может, не трогает. А тут попадешься в зубы — и не грусти.
Тимофей пристроил на пень свою корзину, высморкался и начал цигарку сворачивать. Не торопясь, оторвал полоску газеты, внимательно прочел, что там написано. Засыпал махорки, послюнявил.
Женщина ошеломленно следила за ним, порываясь что-то сказать и не находя слов. От женщины пахло чем-то, вроде бы цветочным мылом или духами, запах приятный был, но слабенький. Сестра Панька гораздо шибче надушивается.
— Мальчик… — без особой уверенности попросила женщина. — А ты не проводишь меня? Пожалуйста, мальчик! Тебя как зовут?
— Тимофей.
— Тима, я сейчас объясню… У меня важный телефонный разговор. В Жихареве телефон не действует, я в лесхоз побежала, там тоже не действует! Еду в Починок — автобус по дороге сломался! Как назло! А разговор срочный, специально из области будут звонить… Нельзя мне опаздывать, очень важный разговор! Проводи, Тимоша!
