Неистовый Пашка - Мошковский Анатолий Иванович (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
Неподалеку мальчишки играли в ножички, но Пашка даже не подошел к ним: в глазах Иванко он мог прочесть пренебрежение, а этого бы он не вынес. Вот если отец отыщет и пригонит в стойбище оленей, тогда другое дело, тогда все изменится, и можно будет присесть рядом с мальчишками и показать им класс игры: с первого раза, перевернувшись в воздухе, нож втыкается в землю!
К Пашке подошел Васей — его отец, дядя Игнат, и обнаружил в стаде недостачу оленей.
— Ты злишься на меня, Паша, да? — спросил Васей.
— С чего ты взял?
— За отца… Я ведь тут не виноват. И надо было ему трезвонить. Могли б по акту списать, как потери. Не то списывали. Я бы никогда так не сказал…
Голос Васея звучал покаянно, заискивающе, и Пашка догадывался почему.
— А я бы сделал, как твой отец, — сухо проговорил он. — А ты… ты не беспокойся, считай, самописка и трешка твои…
Васей покраснел. Ему очень хотелось в чем-то оправдаться, утешить приятеля, который так много проиграл ему, и он сказал:
— А лебедята, может, еще крылья отрастят… И улететь, наверное, успеют.
— Не улетят, — жестко сказал Пашка. Ему ненавистны были ложь, утешения и ненужная жалостливость. — Куда им улететь, птенцам? Верная гибель… А за обещанное не бойся. Отдам…
— А я и не боюсь… Чего мне бояться…
Но по голосу было видно, что говорил это Васей не очень искренне.
Ночью Пашке снились разные кошмары. То огромная белая лебедь-мать летала над чумом и так махала крыльями, что трещали и гнулись шесты, то до слуха мальчика доносился жалобный писк иззябших лебедят, неуклюже бегающих по скованному льдом озеру…
К утру вернулся отец. Он тяжело слез с нарт, бросил на землю грязный хорей и сплюнул сквозь желтоватые редкие зубы.
К нему из чума вышел Никифор.
— Нету. — Отец почесал заросший щетиной подбородок. — Надо получше проверить стадо, может, все на месте…
Никифор стоял прямой, как нож.
— Уже проверили. Не хватает ровно тридцать пять голов.
— Ой-ёй-ёй! — воскликнул отец, хватаясь за виски, и нельзя было понять, шутит он или нет. — Всех пропавших за лето оленей хочешь свалить на меня.
— А ты хорошо искал? — Никифор поближе подошел к отцу.
— Всю тундру исколесил вдоль и поперек. Перепахал. Быки с ног валятся.
— Где был? — коротко спросил бригадир.
— Спроси, где не был.
— А чем это от тебя попахивает? А?
— «Чем-чем…» Ничем, — замялся отец и чуть отошел от Никифора.
— У дядьки Митрофана небось побывал… Угостился…
— Да я чуток, совсем чуток. От холода. Знаешь, как сейчас по ночам в тундре? И малица не спасет.
— Знаю, — сказал Никифор. — Все знаю.
Пашка стоял, прислонившись к ларю. Он слушал, как отец заплетающимся языком перечислял сопки, ручьи и озера, возле которых якобы искал оленей. Пашка слушал о всех его мытарствах и не верил ни одному слову.
— Чуть ноги волочу, — закончил отец, обращаясь к Никифору, но тот, видно, тоже не очень-то верил, потому что отец вдруг заговорил часто и горячо: — А ты на меня посмотри, разве не видно, как я измотался?..
— Видно, — сказал Никифор, — видно, сколько ты выпил и сколько потом без памяти на шкурах валялся. Опух весь. До сих пор глаза не проспал…
— Врешь! — крикнул отец. — А помнишь, как ты…
— Плохой ты пастух, Ефим, — перебил его бригадир, и сказал он это тихо и беззлобно, и, может, от этого его слова прозвучали как-то горько и безнадежно. — Давно хотел сказать тебе это, Ефим, да все не решался, думал, ошибаюсь. А теперь скажу, напрямую скажу. Много в тебе хорошего, а главного нету… От оленьего хвоста и от того больше толку, чем от тебя…
Пашка уткнулся носом в рукав своей малицы. К глазам его подступили слезы. Губы мелко затряслись.
Никифор отвернулся, махнул рукой и быстро зашагал к своему чуму.
Отец что-то проворчал под нос, согнулся и привязал вожжу к нартам, чтоб не удрали быки. А Пашка стоял у ларя и окаменело смотрел на него. Лицо его резко побледнело, губы стиснулись, скулы под глазами напряглись, подбородок чуть выдвинулся вперед.
Когда отец отошел шагов на сто к кустикам, Пашка вдруг бросился к упряжке. Быстро отвязал вожжу, поднял с земли хорей, крикнул, пал на рванувшиеся нарты, и упряжка помчалась в тундру.
Оленям трудно тащить нарты по бесснежным болотам, кочкам и кустам. Вдвойне тяжелее тащить их уставшим быкам. Но Пашка был легок, и олени не чувствовали его веса. К тому ж они не очень устали и без труда несли нарты. Ветер свистел в ушах, прутья ивняка секли по лицу и рукам.
— Пашка, вернись! Убью! — летели сзади отрывистые, хриплые крики отца, били, как кулаки, в спину и затылок, тяжелые и шершавые, и словно сдирали с шеи кожу.
Пашка не вернулся, не остановился. Он еще туже сжимал в руке хорей и ошалело тыкал им оленей.
Нарты подбрасывало на взгорках, швыряло в ямы, несло на высокий кустарник, валило в болота, и странно было, как не сломали ноги олени, как не порвалась о кустарник упряжь, как не опрокинулись нарты, накрыв мальчишку.
— На-за-а-а-а-ад… Убь-ю-у-у!.. — замирало где-то вдали, за спиной, но он ничего не видел и не слышал.
Ему теперь на все было наплевать: и на угрозы отца, и на то, что быкам больно и что они бегут не разбирая дороги.
В диком исступлении сжимал он в руках хорей и кричал:
— Вперед! Ну — вперед!
И быки с хрустом и треском вламывались в стену ивняка, плюхались с разбегу в бочажины и обдавали Пашку градом брызг и грязью. Острый сук березки едва не выколол ему правый глаз и прочертил по щеке кровавый след. В другом месте его так встряхнуло, что Пашка взлетел над нартами и чуть не трахнулся об землю, но успел упасть на нарты.
Быки бешено дышали, раздувая ноздри. Ребра их бурно ходили под тонкой кожей, копыта отбрасывали комья торфа, мха, сбитые листья, песок.
— Вперед, падаль, вперед!
И только когда растаяли на горизонте дымки стойбища, Пашка немного остыл и дал передохнуть быкам. Глотнул свежего воздуха и обвел глазами тундру. Она была тиха и бесконечна. И где-то в ней разгуливали пропавшие олени.
Отец не нашел их, да, может, особенно и не искал. Скорее всего — не искал. Поездил себе вокруг стойбища для успокоения совести, порыскал по долине Белой реки, потом завернул к родне в соседнее стойбище, тяпнул спирта и проспал до утра.
А Пашка найдет оленей. Найдет и пригонит в бригадное стадо. Иначе ему незачем возвращаться в стойбище: как он будет смотреть в глаза Никифору, Иванко, своему отрядному вожатому Лешке, отчаянному парню с острова Колгуева?.. Не найдет — уедет на этой упряжке в Нарьян-Мар, поступит на работу в порт или в город Халмер-Ю и станет горняком, примется в шахте рубать уголек, и все будут его уважать. И никогда он больше не увидит отца, никудышного пастуха и жалкого человека…
И Пашка начал поиски.
Он направлял упряжку от одного озера к другому, он въезжал на высокие сопки, становился на нарты и, вытянувшись во весь свой небольшой рост, пристально озирал из-под руки тундру зоркими глазами.
На десятки километров раскинулась вокруг равнина с неглубокими впадинами и холмами. Она была рыже-бурая, пестрая, предосенняя, в полосах сизых озер и ржавых пятнах болот. Август сжигал листву карликовых ив и березок, они пламенели и догорали на холодном и хлестком ветру, и только по долинам тундровых речек и ручьев еще свежо зеленела трава и кустарники, и казалось, там еще оставались нетронутые кусочки лета.
Оленей не было нигде.
Тогда Пашка слезал с нарт, садился, поджав под себя одну ногу, а другую ставя на полоз, и гнал быков в другую сторону, и тень хорея неслась по земле. Он все время оглядывался. Иногда ему казалось, что он видит вдали кучку пропавших оленей, он гнал туда упряжку, но, когда подъезжал поближе, оказывалось, что это или тени от бегущих по небу туч, или разбросанные группки темных елочек.
Тундра, внешне однообразная и пустынная, кипела жизнью. Повсюду то и дело попадались шустрые грызуны лемминги. Однажды Пашка заметил песца, бежавшего с куропаткой в зубах от полузаросшего озера. В другой раз чуть не переехал росомаху — злобного гибкого зверя бурой масти, не уступающего по хищности волку. Взметнув хвостом, она прыгнула в кусты, ввинтила в чащу свое верткое длинное тело, и в том месте, где на нее чуть не налетела упряжка, мальчик увидел разорванного песца. Да, тундра кипела жизнью, и только не было в ней пропавших быков…
