Моя одиссея - Авдеев Виктор Федорович (полная версия книги .txt) 📗

— Я уже тебе объяснял, — заговорил он, — зачем мне сдались эти «пассе композе»? — И Володька что-то прогундосил по-французски, передразнивая учительницу. — Или вот черчение будут преподавать в старших классах. Что мне с ним делать? Я вырасту, стану, как дядя Иван, командиром и сам сумею на скаку с коня чертить шашкой! Понавыдумывали буржуи разных наук, а из них и половина не нужна в жизни. Ученики должны устраивать собрания, порядок наводить…

Занятая гримом, Яснопольская не слушала сына. Зато ни одно его слово не пропустил незаметно вошедший актер в красном коленкоровом запорожском жупане, с бутафорской, грубо посеребренной саблей. Я, несмотря на приклеенные усищи, узнал Володькиного отчима, ткнул под бок своего приятеля.

— Что же ты умолк? — насмешливо улыбнулся пасынку дядя Иван и потрепал его за чуб. — Давай ораторствуй. Значит, по-твоему, нашей молодежи наука не нужна?

— Я не за всю науку говорил, — буркнул Володька. — За половину.

— Половину разрешаешь? — вновь едко засмеялся дядя Иван. — Эх ты… реформатор! А известно ли тебе, что, например, без того же черчения нельзя ни одну машину построить? Скажем, танк? Из чего ты будешь в белопогонников стрелять? Нет, друзья, зубрите «буржуйские премудрости», а о революционном порядке мы, взрослые, как-нибудь сами позаботимся. — Он подошел к жене. Полина, доню, второй звонок дали. Сейчас твой выход.

Получив на ситро, мы ушли из театральной уборной.

— Насчет наук ты, Володька, правильно загнул маханше, — одобрительно сказал я товарищу. — Ну вот учил я, учил географию, а чего вызнал? Что в Южной Америке живут разные там плантаторы и… крокодилы? Так это надо собрать побольше марок, и узнаешь. На острове Борнео, например, есть зеленые обезьяны, это я сам свидетель. На банановых деревьях сидят. А для чего, скажи, мне нужна алгебра и значок «икс»? Прямо смешно. Может, они научат меня в айданы играть без промаха? Или раздобыть лишнюю пайку хлеба?

К зиме в Новочеркасске начал ощущаться голод. Богатое казачество гноило пшеницу, рожь в ямах. Кормить нас в интернате стали гораздо хуже. В гимназию я ходил все реже: бутерброды с брынзой давать перестали, что там еще делать? Корпеть над скучными непонятными предметами? Здорово нужно! Из французского языка я, например, за всю учебу обогатился лишь Володькиными поговорками: «Оревуар — мордой в резервуар», «Комо ву зо плеу? Корову запрягу?», «Кис кесе? Лежит дура на косе». Аккуратно я посещал одни уроки рисования. Бумаги не было, и рисовать чаще приходилось мелом на доске. Между прочим, я оставил память и в классе: перочинным ножом фигурно вырезал на своей парте собственные инициалы: «В. А.». Все ребята любовались моей работой.

Перед Новым годом на школьном педсовете поставили вопрос о том, что из-за моей дикой малограмотности задерживается вся группа. Меня надо или подтянуть, или перевести ниже. Вообще, как я мог попасть в пятый класс? Я получил месяц срока, чтобы догнать товарищей, и еще азартней начал играть в айданы, Однако педагогам скоро стало не до меня. Гимназию не отапливали, продуктовые пайки все урезали, «математик» и учитель пения бросили работу. Я почти не посещал школу, и часто на уроках, особенно французского языка, на парте присутствовали одни мои фигурные инициалы.

Январские морозы приковали интернатцев к спальням: внутри на оконных рамах солью выступил иней, нарос лед, ребята сидели по кроватям, закутавшись о одеяла. Уже с осени мы по ночам стали ломать соседние заборы, калитки. Городские обыватели на всех углах поносили «приютскую шпану», подстерегали нас с дрекольем в подворотнях, где и разыгрывались настоящие сражения. К зиме все, что могли принять наши прожорливые чугунные печурки — «буржуйки», было давно сожжено, а доставать топливо становилось все труднее.

Однажды студеной крещенской ночью мы задумались, чем же теперь нам обогреть палату. В палате у нас ночевал Володька Сосна вместе с меньшим братом Витькой, моим тезкой; родители их уехали на сезонные гастроли в Самару, и они временно жили в интернате.

— Давайте залезем наверх в гимназию, — предложил Володька, кивнув на потолок. — Возьмем какую-нибудь парту и сожгем.

— Ишь умник… наизнанку! — сказал мордатый хозкомовец. — Как же ты залезешь, когда дверь заперта? Может, у тебя отмычка есть?

— Через окно в нашем классе. У нас форточка без задвижки, верно, Витька?

Это была правда, и я кивнул.

— Нехорошо как-то, — сказал другой интернатец. — Топить таким делом… все-таки наука.

— О, — насмешливо присвистнул Володька. — «Наука»! Только что Священное писание сократили да букву «ять», а остальная программа как в царской гимназии. Вот добьют в Крыму беляков, небось и парты сделают особые… по советскому образцу. Мы с Витькой сами полезем.

Он поправил ремень и кивнул мне.

По коже у меня пробежали мурашки.

Черное январское небо смотрело зелеными ледяными иголками звезд, на площади за железной решеткой сквера неподвижно застыли облепленные инеем акации: казалось, они промерзли насквозь и от этого побелели. Под нашими ботинками визжал, гудел утоптанный снег. Мы с Володькой скинули шинели и по обледенелой водосточной трубе полезли на второй этаж. От недоедания и малокровия голые пальцы мои сразу озябли. Я с трудом карабкался вверх за Сосной, боясь глянуть на белую заснеженную землю, где осталось несколько ребят, с напряжением следивших за нами. Неожиданно Володька оборвался и, скатываясь вниз, обеими ногами стукнул меня по голове. Это помогло ему удержаться, а я, растопырив руки, словно подбитая ворона, полетел вниз и, по счастью, угодил в сугроб.

Отделался я больше испугом. При мысли, что вновь надо взбираться по мерзлой трубе, у меня закружилась голова; я сделал вид, что не могу подняться.

— Чего с тобой, Авдеша? — заботливо спросили ребята.

— Здорово… долбанулся. Наверно, кишки в животе отскочили.

Вместо меня в помощь Володьке послали другого парнишку. Они оба через форточку залезли в класс, открыли внутреннюю дверь прямо к нам в интернат. Когда по лестнице спустили парту, у меня тотчас перестала кружиться голова и кишки в животе улеглись на свое место.

Всем нам было очень весело рубить парту и растапливать ею «буржуйку». Я, как герой вечера, получил право подкладывать и, таким образом, сидеть около огня. Засовывая в жерло печки одну из досок, увидел сверху две фигурные буквы, вырезанные перочинным ножом: «В. А.». Я тихонько спросил у Володьки:

— Чья это парта?

— Наша, — ответил он беспечно. — Я хотел было взять у других, да раздумал: еще начнут разыскивать по гимназии, хай подымут. Мы ж с тобой сядем на свободную, а если спросят, скажем, что кто-то упер в соседний класс.

Объяснение меня вполне удовлетворило. Зима тянулась бесконечно, в марте еще вьюжило, валил мокрый липкий снег. Как-то в оттепель я от нечего делать забрел в гимназию. Шел урок французского языка. В классе отсырели потолки, валилась штукатурка, учеников стало меньше, и они сидели в бушлатах, пальтишках. Преподавательница, крест-накрест перевязанная шерстяным платком, держа в муфте озябшие руки, прохаживалась перед доской. Голову ее по-прежнему венчала тщательно уложенная коса из блестящих золотисто-белокурых волос, лицо осунулось, похудело, а голубые глаза казались еще больше. Она остановила взгляд на мне.

— Явле-ение!

Я был в широкой до пят шинели брата с форменными пуговицами, для тепла подпоясан грязным полотенцем. Неприметно шмыгнув носом, я сел сзади на пустую парту.

— Вы, Авдеев, хоть алфавит усвоили?

Какой там алфавит! Я и марки перестал собирать, забыл, как айданы выглядят: не на что было менять. Хлеба нам в интернате давали по осьмухе фунта ^[1] в день — и то с перебоями.

— Я, мадам, буду держать переэкзаменовку. Конечно, я не пришел на выпускные испытания, Весной оперетка уехала на гастроли в Воронеж; вместе с труппой Новочеркасск покинули и Сосновские.

И когда в сентябре опять начались занятия, я пришел в третий класс и сел за первую парту. Над входом в гимназию теперь висела продолговатая вывеска с черными аршинными буквами, обведенными киноварью: «Единая трудовая школа».