Иакова Я возлюбил - Патерсон Кэтрин (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
«Неожиданное нападение японских войск уничтожило американские морские силы в Пирл Харбор. Повторяем. Белый Дом подтвердил, что Япония…»
Меня пробрал озноб; я поняла, что это значит. Все, что я читала в журнале и просто слышала, образовало страшный, но ясный узор. Я побежала к нам, туда, где Каролина, еще ничего не ведавшая, лежала на животе и читала газету.
— Каролина!
Она даже не взглянула.
— Каролина! — я вырвала у нее газету. — На нас напала Япония!
— Ой, Лис, ради Бога!.. — протянула она и снова взяла газету. Я привыкла к тому, что она меня не замечает, но сейчас решила не поддаваться. Схватив сестру за руку, я стащила ее с кровати, поволокла к радио и включила его на всю катушку. Нас не очень трогало, что Япония напала, собственно, на Гавайи, а не на саму Америку. Каролину точно так же испугала та страшная нотка, которую не мог скрыть даже мягкий баритон диктора. Широко раскрыв глаза, мы слушали, и вдруг сестра сделала то, чего в жизни не делала. Она взяла меня за руку. Так мы и стояли, до боли сжимая друг другу руки.
Такими застали нас и папа с мамой. За день субботний нам не влетело. Злодеяние японцев перекрыло все грехи. Все четверо мы сгрудились у приемника. Он был островерхий, вроде сельской церкви, с длинными овальными окошками над затянутым тканью динамиком.
К шести проснулась голодная и сердитая бабушка. О еде никто не думал. Какая еда, когда мир объят пламенем? Наконец, мама пошла в кухню и принесла нам троим, к приемнику, холодного мяса и картофельного салата. Мало того, она принесла нам кофе. Бабушка хотела непременно ужинать за столом. Мы с Каролиной никогда не пили кофе, и если мама дала его, значит, простая, спокойная жизнь ушла в прошлое.
Когда я собиралась торжественно отхлебнуть первый глоток, диктор сказал: «Пауза. Передаем наши позывные…»
Я поперхнулась. Мир и впрямь спятил.
Через несколько дней мы узнали, что мистер Райс записался добровольцем, уедет после Рождества. Когда мы пели хором о мире и благоволении, я не выдержала и подняла руку.
— Да, Луиза.
— Мистер Райс, — сказала я, стараясь говорить как можно печальней. — Мистер Райс, я хочу внести предложение.
Мой стиль вызвал смешки, но я их презрела.
— При нынешних обстоятельствах надо отменить Рождество.
Правая бровь мистера Райса взметнулась вверх.
— Объясни, пожалуйста, Луиза.
— Смеем ли, — спросила я, подмечая странные взгляды, — смеем ли мы праздновать и веселиться, когда тысячи людей страдают и гибнут?
Каролина смотрела на парту, щеки ее пылали.
Мистер Райс прочистил горло.
— Тысячи страдали и гибли, когда родился Христос.
Ему было явно не по себе. Я жалела, что начала, но отступать было поздно.
— Да, — великодушно согласилась я. — Но мир не видел таких бед, как нынешние.
В разных углах комнаты что-то щелкнуло, словно китайская шутиха. Мистер Райс был серьезен.
Лицо у меня горело. Не знаю, что меня больше мучало — мои слова или чужие смешки. Я села, сгорая от стыда. Фырканья сменились хохотом. Мистер Райс стукнул палочкой по пюпитру. Я думала, он что-то объяснит, как-то мне поможет, но он сказал:
— Итак, начнем сначала…
Запели все, кроме меня. Я боялась, что, открыв рот, сразу заплачу, слезы стояли в горле.
Разошлись мы почти затемно. Я побежала, пока никто не прицепился, но не домой, а на заболоченный луг, к самому югу острова.
Грязь превратилась в бурую корочку, траву прижал ледок. Ветер безжалостно сек голый конец острова, но мне было жарко от стыда и ярости. Я ведь права. Я знаю, что права, почему же они смеялись? Почему мистер Райс не помог мне? Он даже не попытался объяснить, что я имею в виду. Только когда я прошла всю тропку и села на огромное бревно, пригнанное к берегу, и стала смотреть на бледную зимнюю луну, отраженную в черных водах, я ощутила холод и заплакала.
Не могу забыть, что нашла меня Каролина. Сидя на бревне, спиной к селенью и лугу, я громко плакала и даже не услышала скрипа ее галош.
— Лис!
Я сердито обернулась.
— Тебе давно пора ужинать.
— Не хочу есть.
— Ой, Лис, — сказала она. — Пойдем, тут слишком холодно.
— Никуда я не пойду. Я сбегу.
— Не сегодня же. До утра парома не будет. Лучше погрейся пока, поешь.
Вот, она всегда такая. Поплакала бы, поуговаривала — а у нее все попросту. Факты. Но с фактами не поспоришь. В ялике не сбежишь ни в какое время года.
Я вздохнула, утерла лицо тыльной стороной ладони и встала.
Дорогу я могла бы найти с закрытыми глазами, но с фонариком получалось как-то приятнее.
У наших рыбаков свой счет времени. Зимой и летом ужинают — или обедают — в полпятого. Когда мы с сестрой вошли, семья уже ела. Я думала, папа меня отчитает, но, к моему облегчению, все только кивнули. Мама пошла принести нам чего-то с плиты и положила на тарелки, когда мы вымыли руки. Наверное, Каролина сказала, что было в школе. Я разрывалась между благодарностью — все ж не выругали, и злостью — все ж узнали.
Концерт был в субботу, довольно поздно. Только в воскресенье мужчины не вставали затемно, и потому в этот вечер можно было развлечься. Я идти не хотела, но еще хуже было бы сидеть и думать, что о тебе говорят.
Мальчики помогли учителю устроить рампу. Это были просто лампочки, прикрытые рефлекторами, сделанными из консервных банок, но маленький помост в конце гимнастического зала казался из-за них волшебным. Стоя на досках сцены, я едва различала знакомые лица родителей в середине второго ряда. Мне казалось, что мы, хористы, парим в другом слое мира, расположенном выше того, нижнего. Скосив глаза, я видела, что люди как-то смазаны, словно фильм, сорвавшийся с цепи. Наверное, я так и пела, глядя вбок. Мне было очень приятно, что я удалилась от мира, который, судя по всему, надо мной смеется.
Бетти Джин Бойд исполнила соло «О ночь святая!», и я чуть не фыркнула когда она заблеяла на первом «сия-а-ет». Считалось, что у нее прелестный голос. В любое другое время с ней бы тут носились, но теперь каждый слышал Каролину. Бедная Бетти Джин, какое может быть сравнение! Я удивилась, почему мистер Райс поручил ей это соло. В прошлом году его пела сестра. Но сейчас он выбрал для нее другое, очень простое. Когда она спела его для нас, я рассердилась. В конце концов, ее голос — сокровище нашей школы. Почему он дал коронный номер Бетти Джин и странную, тихую песенку — Каролине?
Мистер Райс поднялся из-за пианино и встал лицом к хору, вытянув руки, слегка согнув пальцы. Темными глазами он глянул туда и сюда, чтобы встретиться взглядом с каждым до единого. Из полутьмы послышался вежливый кашель. Пора начинать. Через несколько секунд начнется. Я не могла перевести взгляд с учителя на сестру, которая стояла справа от меня, на два ряда дальше, но в животе у меня похолодело.
Мистер Райс опустил руки, и из заднего ряда, из самой середины, вознесся голос, словно луч, прорезающий тьму:
Звук был одинокий, но такой чистый, такой красивый, что я обхватила себя руками, чтобы не дрожать, а может — не покачнуться. Тут запели мы все, как никогда еще не пели, выйдя из гибели, через суд, в очищение светом, которым одарила нас Каролина.
Потом она пела одна, повторив четыре строчки очень тихо, и я поняла, что не удержусь, задрожу, когда легко, невесомо, нежно она дойдет до верхнего «соль», удержит его гораздо дольше, чем это доступно человеку, а там — вернется к предпоследним нотам и к тишине.
Аплодисменты оглушили зал, как ружейная стрельба. Я подскочила сперва от треска, потом — от злости. Я перевела взгляд с темного шумного пятна к мистеру Райсу, но он уже отвернулся и кланялся. Каролину он пригласил выйти вперед, на ступеньку ниже, и она вышла. Когда же она пошла на свое место, я с отвращением заметила, что она вся в ямочках от улыбок. Довольна собой! Именно так она выглядела, когда обыграет меня в шашки.
