Похождения Вани Житного, или Волшебный мел - Кунгурцева Вероника Юрьевна (книги онлайн полностью TXT) 📗

— Сама не без головы…

— Да ведь и без мела мало кто к тебе понаведывался. От кого прячешься?то? От зверей лесных? Фрицы давно уж по лесам не шастают…

— А от таких, как ты, блудодеев…

— Ох, ведь! Не весь мелок?то исчеркала?

— А–а–а, вот вы зачем припожаловали, за мелком сестрица вас прислала… Сама подарила мне, а теперь обратно подарочек просит.

— Какое подарила! — взвился на дыбки Шишок. — Какое подарила!.. Взаймы дала, а ты обещалась вернуть, а не вернула… Остался мелок?то, хоть кусочек, или весь извела, отвечай, старая карга?!

— Старая карга!.. А когда?то была свет-Анфисушка…

— Не томи, Анфиса Гордеевна, погибаем мы в городу без того мела, вертай обратно.

Тут Ваня решил взяться за дело, вспомнил про солёные огурцы, которые клала в котомку бабушка Василиса Гордеевна, вытащил кулёк с изрядно помятыми огурчиками, — какие ведь передряги им выдержать пришлось! — и протянул:

— Вам бабушка гостинчик посылает, в этом году солила, и ещё поклон… — Ваня поклонился.

Опять с той стороны стены замолчали. Только слышен был смутный гогот да квохтанье невидимой домашней птицы. Вдруг прямо из воздуха выскочила рука — рукав в телогрейке, — выхватила огурцы и пропала. Шишок быстрёхонько толкнулся плечом в то место, где исчезла рука, — но никакой прорехи там не оказалось, всё было прочно. Опять раздался ехидный смешок.

— Ни стыда у тебя, Анфиска, ни совести! — Шишок стукнул кулаком по невидимой стене. — Отдашь, нет ли, мел?то?

— Не стучи, всё одно не достучишься… — и возле самого Шишкова уха смачно захрумтели [44] огурцом, потом голос, подхихикнув, сказал:

— Хоть из пушки пали — не прошибёшь, не то что кулачонками твоими мохнатыми… Броня крепка… И идёт до самого неба, на самолёте не долетишь, и под землёй тоже не подкопаешься, хоть бурильну машину с собой приводи… Во как!

Гости только переглянулись — до чего хороший мел! Им бы такой в самый раз…

— Как же ты?то сквозь эту броню продираешься да шавка твоя? — поинтересовался Шишок, незаметно подмигивая Ване с Перкуном, сейчас, дескать, вызнаю все секреты.

Голос, похрумкивая, отвечал:

— А так! Я и все мои свойственники могут выходить да заходить, когда вздумается. А чужаки — не пройдут. То же и обороны касается. Моя пуля тебя достанет, твоя — как об стенку горох… Ничему и никому чужому ходу ко мне нету!

— Выходит, я чужой тебе, Анфисушка? — подставил ухо к стене Шишок и даже погладил невидимую преграду.

— Теперь Анфисушка… А была старая карга…

— Ну, прости, прости, непутёвого…

— Как не чужой?! Конечно, чужой — рази ты был тут, когда я свой круг описывала? Не было. Чужанин ты, Шишок… И нет тебе ко мне никакого доступа! — сказал голос с торжеством, к которому каким?то непостижимым образом примешивалось сожаление.

— Вот тебе и на! — пробормотал Шишок и встрепенулся: — А как же огурцы?

Голос, похрумкав, удивился:

— А что — огурцы?

— Дак огурцы?то перешли через черту? Они ведь не твои, а, можно сказать, чужие…

— Ну, это уж — что моя рука несёт, то моё… Что ж, ты думаешь, я по ягоду да по грибы не хожу, что ли? Хожу и ношу. Огурцы скусные [45] у Василисы! Завсегда она у нас мастерица была: что готовить, что шить, что прясть. Одно слово: младшенькая… Любимая дочь у батюшки. А мы так… А вот свою девку воспитать не сумела. Как говоришь, зовут тебя, малый?

Ваня, не сразу поняв, что обращаются к нему, ответил, сердце его бухалось в самую границу невидимой преграды.

— А лет тебе сколько?

— Девять, — сказал Ваня и, подумав, добавил: — С половиной.

— Вона как! — старуха помедлила и пробормотала: — Накануне перестройки, до Мишки Меченого ещё, будь он неладен, была у меня мать?то твоя!

И шибко торопилась — не то в Теряево, не то в Бураново, может, оставила там что важное. Тебя, может, кагоньку… Дело?то весной было — кругом грязь непролазная. За мелом ко мне припёрлась. Хотела помириться с матерью, мелком ей угодить, так во всяком случае сказывала, а может, набрехала, может, самой за каким?то лешим мел этот понадобился — девка тёмная, девка скрытная, вся в матушко… Отдала я мел?то, Шишок, Валентине и отдала, девять лет назад дело было, так выходит…

— Что ж ты молчала! — рассердился Шишок.

— А вот — говорю! А Валька, выходит, не принесла матери. Может, не успела…

— Где она, вы не знаете? — сунулся Ваня лбом к стене, за которой не было ни ветерка, кусты стояли не шелохнувшись, тогда как с этой стороны подувало.

— На дне, Ваня, мать твоя…

— Утонула! — обомлел мальчик.

— Да нет…

— Бомжует?

— Божует? Не–ет, какой там! На дне она, я слышала, — у свояка нашего. А и где ж ей быть, когда бабка твоя бессердечная прокляла её… Где все заклятые дети находятся? На дне. Там и Валентина. Может, и пожалела Василиса опосля сто раз — да сказанного не воротишь… От проклятья?то не уйти, не уехать. До семи лет, грят, оно в воздухе носится, а в один недобрый час и падёт на голову проклятого. Валентина?то тоже, конечно, хороша! Натерпелась сестра с дочкой. Два раза прости, на третий — прохворости [46]… Вот и прохворостила — оказалась дочка на дне!

— А где ж свояк твой проживает, Анфисушка? — вкрадчиво проговорил Шишок и даже губами к стенке приложился. Голос захихикал, как от щекотки, и пробормотал:

— Ну тя совсем к лешему!

— Только от него! А всё ж таки, где живёт?то своячок, Анфиса Гордеевна?..

— Вот прокуда! Да уж скажу — не жалко: не так чтоб очень далёко… Не за тридевять земель и не в тридесятом царстве. В реке Смородине [47], в городе Ужге, аккурат под железнодорожным мостом.

Ваня весь напрягся, как боевой конь, услышавший звук трубы, ведь Ужга — был тот город, где он жил в инфекционной больнице! Там мать его оставила на вокзале… Всё складывается: отсюда с ним на руках — в Ужгу… Может, отправляясь к свояку, куда его нельзя было взять, завернула на вокзал, написала записку, дескать, скоро вернусь за мальцом, положила свёрток на лавку — и пошла. А… почему не вернулась?.. Только чтоб жива была, остальное — ерунда.

— А… мела?то много ли осталось али зазря пойдём ко дну? — спрашивал меж тем Шишок.

— Хватит Василисе, у неё усадьба не больно велика… — проворчал голос.

— А ты, видать, порядочно землицы пригородила…

— А как ты думать! У меня же живность, и коровёнка кака–никака есть, сад–огород. Кормиться–то надо! Одной?то, ох, Шишок, чижало [48]!.. Но я, ведь, знаешь, какая: и плачешь, да пляшешь!.. Больно вот плохо, что домовика?то у меня нету… Василисе этой всё — и муж у её был, и детки были — и довоенные, и Валька послевоенная, и домовой достался по наследству от Серафима?то… Теперь вот внук имеется… А я — как перст одна… — голос под конец речи совсем истончал.

— Ну ладно прибедняться?то… Было время — да прошло! Прогнала тогда меня в тычки, теперь каешься.

Раздался то ли всхлип, то ли смех, и голос ответил звонко:

— Да больно мне надо — каяться! Шуткую я… Велика ли корысть?то в тебе?! Погляди на себя — поперёк лавки поместишься. Не смеши людей… Каешься!

— А ты, конечно, королевна у нас…

— Королевна — не королевна… А девка была видная!

— Вот именно что была… Эх, Анфиса Гордеевна, Анфиса Гордеевна, хотелось бы мне посмотреть на тебя напоследок…

Опять зависла пауза. Раздался тяжкий вздох, и голос произнёс тихо:

— Нет уж, не дождёшься — не покажусь. Близок локоть — да не укусишь. И… ладно про это… Погодите–ко…

Опять раздались торопливые шаги — на этот раз они удалялись, хлопнула дверь, через какое?то время дверь вновь брякнула, а шаги стали приближаться — и вдруг из воздуха вылетела круглая жестяная коробочка, угодив аккурат Шишку по лбу. Он потёр лоб — и поднял яркую узорчатую коробчонку.