Черная Пасть - Карпов Павел (книги без сокращений txt) 📗
Чтобы настроиться общему разговору, иной раз достаточно случайного слова, сказанного кем-то, и вот уж ручеек беседы вьется, теряется и снова проступает, бежит издалека и струится к безвестным бережкам... Счастливый корень мандрагоры оказался той запевкой, без которой не обойтись самому дружному хору. Виктор Пральников не претендуя на роль дирижера, оказался неплохим запевалой. Он не спеша подошел к столику и положил на него свой кулечек, похожий на детскую погремушку с орешками или горошинками. В газетном пакетике у него, действительно, был мелкий, гранулированный сульфат последней выделки, полученный перед "закозлением" печи. Не останавливая на твердом крошеве общего внимания, Пральников взглянул на молодых приятелей и продолжил взвихренный разговор о мандрагоре.
- Удивительные корни очень похожи на обнаженные женские фигурки, они не уступают по своим целебным свойствам женьшеню.
Сергей Брагин бывал в долине Сумбара, видел и держал в руках мандрагору, и даже привез маленький корешок в подарок Нине, которая давно мечтала увидеть этот колдовской дар природы. Поддержанный Сергеем, словоохотливый гость придал разговору еще больше живости и интригующей остроты.
- В старину из корня мандрагоры вырезали так называемую "адамову голову", которую берегли как амулет, приносящий счастье, отгоняющий болезни и привораживающий женихов, а также дающий богатство и славу!
- Не верится в колдовство, но интересно,- таинственным шепотом, не сводя детски востороженных глаз с Виктора Степановича, вымолвила Нина. - А еще что известно?
- И с амулетами и с самим растением связывались невероятные легенды о кладах, пророческих гаданьях. Есть даже предание, что мандрагора любит расти... под виселицами, у ног повешенных, и потому ее корни так похожи на человечков, - Виктор Степанович присел на скамью, а остальные стояли неподвижно, слушая, затаив дыхание. - Герои шекспировской драмы, кажется, "Юлий Цезарь", клялись мандрагорой, а наш чародей Чайковский посвятил ей чудесную музыку! - рассказчик спустился из высоких эмпирей в тесную прокуренную комнатку и взглянул на ее хозяйку. - Странно, что за этой фанерной дверцей мне послышалась мифическая и земная мандрагора... От нее можно всякого ожидать.
- Вы не ослышались, Виктор Степанович, я упомянула о ней.
- Магическое есть в этом слове! Мне тоже сейчас подумалось, что я как бы одновременно должен писать о туркменской мандрагоре Сумбара и о Черной пасти - Кара-Богазе. Два дива нашего солнечного края.
- В одном подвале об этом будет? - простодушно спросил Мамраз, зная, что "подвал" в газете - это своего рода алтарь или туркменский тор - почетнейшее место в кибитке.
- Трудно про это написать в одном очерке, - заметил Пральников. - Про чудеса наши надо рассказать поинтересней и что особенно важно - как можно достоверней. Очеркисты нашей газеты решили к 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина пройти по писательским тропам тридцатых богатырских лет. С огромной высоты наших дней - далеко видно назад и вперед... Видны и люди, дела и памятные тропы... А тропы эти не заросли плевелом, не покрылись повитель-травою. Свой вечнозеленый след оставили на этих скрижалях первых пятилеток бахари и баяны советской литературы, не гости, а труженики туркменской земли Владимир Луговской, Всеволод Иванов, Николай Тихонов, Леонид Леонов, Юрий Олеша! Они шли не по древним караванным тропам, а прокладывали новые; и знали они, что тропа выведет на дорогу, а дорога неминуемо приведет к народу. Даровитых писателей влекла сюда не только редкостная суровая и многоликая экзотика Туркмении. Они стремились к "работникам воды и границ", к покорителям пустыни и истребителям смертоносных саранчуков; шли они к чекистам дождевой ямы Ширам-Кую и кудесникам фисташковых рощ Бадхыза. К добытчикам кладов Кара-Богаза, к героям и мученикам змеиного острова Кара-Ада. А в тяжкую военную годину такие труженики литературы, как волшебник слова Юрий Олеша, нашли на туркменской земле отцовский кров, ласку и вдохновение. - Виктор Степанович не боялся утомить слушателей, он видел их интерес и ему льстило это внимание, которое было творческой потребностью. Он собирался писать обо всем этом и думал не только выверить истинность и прочность своих замыслов, но и хотел многое почерпнуть из общения с этими старателями Кара-Богаза, получить нужный творческий заряд и жизненную основу для своего достоверного и правдивого повествования. Он, возможно, и не затеял бы этого разговора, не будь твердо убежден, что между событиями и людьми огненных тридцатых годов существует прямая и кровная связь с нынешними буднями, с этими вот беспокойными, драчливыми, ищущими проходчиками неподатливой каспийской целины. На "писательских тропах" выискивал Виктор Пральников для очерков не простое совпадение, схожесть положений, черт, экзотических и стилевых повторностей, а глубинные процессы созвучия в пафосе трудовых свершений, кровную преемственность, воплощение в жизнь светлых ленинских идей. Он не представлял пока себе новую книгу в отчетливой форме, но чем больше был с людьми, чем ближе сходился с ними, тем отчетливее прояснялось главное. Был нужным и этот, как бы случайный разговор. Виктор Пральников после долгого раздумья продолжал:
- Задумано многое оживить из виденного и пережитого. Искренне хочется рассказать и о самих могиканах, с которыми посчастливилось побыть, хоть и немного, но близко, услышать от них неповторимое, подивиться их любви и тяге к людям... С годами все понятней делается истина: то, что можешь сделать сейчас ты, никому другому в целом мире никогда не удастся. В этом заключен большой смысл и огромная мера нашей личной ответственности за дела и за время. Мы обязаны своим трудом многое сохранить в памяти людской, - прислушиваясь к утренним, пока еще неясным шумам за окном, Виктор Степанович не упускал из вида внимание друзей. - Во время войны я работал в пограничной газете в Ашхабаде. Тогда и познакомился с этим человеком, удивительно пристально нацеленным во что-то свое, с тонким, беспощадным и в то же время добрым видением мира. Чудаковатым и мудрым казался он, Олеша... Юрий Карлович-ага. Так назвал он себя в письме к туркменским друзьям-писателям. Письмо это до сих пор у меня хранится. Юрий Олеша тоже проложил свою тропу на земле туркменской.
- Был ли Олеша таким же подвижником, как Луговской и Тихонов, которые Туркмению на весь свет прославили? - спросил Сергей Брагин.
- А с какой меркой тут подходить! Сразу и не скажешь,- Пральников взглянул на Сергея и добавил: - Доведется, почитаю тебе свои записи. И письмо Юрия Карловича-ага покажу Оно многое объяснит. Это, в своем роде, письмо-исповедь. И нигде оно пока не печаталось.
- Хотелось бы почитать и записки ваши, и письмо необыкновенное! - сказал Сергей. - Не думайте, Виктор Степанович, что мы живы солью единой!
- Почитайте вот... Обещаю и то показать. Мамраз слушал молча, с интересом, но вдруг выступил как истинный дружинник, решительно и во всеоружии:
- Я бдительно оберегал ваш рассказ. Очень занятно про других говорите, но лучше бы свои творения показали. Есть же у вас книжки в переплете!
Прикрыв ладонью уставшие глаза, Виктор Степанович ответил:
- В жесткий переплет, кажется, сам я попал с вашей печью "кипящего слоя". Чувствую, что погружаюсь в самый что ни на есть кипяток.
Дружелюбный голос и взгляд Нины заметно ободрили гостя.
- Страдать в топке Люцифера вместе будем, Виктор Степанович! - сказала Нина. - Посмотрим - кому в ней сгореть придется?
Втихомолку посматривали на часы. Но и тут откровеннее всех оказался Мамраз:
- Если утро вечера мудренее, то пора завтракать! И как шельмец угадал общее желание, словно в воду глядел! Все проголодались. Сначала хотели ехать в поселок, что находится на том берегу озера, в столовую, но Нина отговорила. Она сбегала к девушкам в лабораторию и, вернувшись, вызвалась угостить яичницей.
- Будет и десерт: кому кок-чай с сушеными дынями, а кому - газировка со льдом!
