Деревянные четки - Роллечек Наталия (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗

А потом, когда звонки возвестили sanctus, [82] когда министрант, [83] начал махать кадилом, которое я вручила ему в ризнице, когда сестра Модеста, вознеся к небу руки, всматривалась неземным взглядом в алтарь, когда прилизанные юнцы, перетянутые голубыми шарфами, и хрупкие паненки шли шеренгами к алтарю, опускались на колени, принимали причастие и возвращались на свои места, молитвенно сложив руки, – я, спрятавшись в углу под хорами [84] сидела злая, насупленная и раздумывала о своей незавидной судьбе: пусть будет, что будет, пусть сестра Модеста запрет меня за непослушание в подвал, но убирать этот костел я больше не буду!

Это воскресенье принесло мне и другую неожиданность. После обеда, когда я раздумывала, в какой бы угол получше спрятаться, чтобы спокойно почитать, на пороге появилась сестра Модеста:

– Причешите волосы и вставайте парами!

Подняться вверх по улице до памятника и вернуться обратно – это почиталось у нас за прогулку. Держась за руки, мы шагали по краю мостовой. На нас были праздничные темно-буро-красные платья и розовые передники.

Прохожие, завидев нас, приостанавливались с усмешкой, а уличные мальчишки, шагая позади наших шеренг, громко орали: "Монашки – букашки, сиротки – обормотки!"

Возле почты стояла группа подростков. У каждого из них руки были засунуты в карманы, одна нога элегантно отставлена чуть вбок, глаза сощурены, во рту – папироска. Презрительно глядя в нашу сторону, они ждали, когда мы поравняемся с ними. Стройный черноволосый паренек, стоявший впереди всех, был, как мне показалось, на кого-то похож. Но на кого? Этого я никак не могла вспомнить.

"Ну, эти сейчас устроят", – подумала я с огорчением, когда мы оказались напротив почты. Шедшая впереди меня Рузя сохраняла полное спокойствие, шагая размашисто и солидно. Глаза у нее были опущены вниз, в руках она мяла чистый платочек.

Зато Гелька, судя по всему, находилась в удрученном состоянии. Запыхавшись от быстрой ходьбы, она, как рыба жадно глотала воздух и всматривалась своими горящими глазами в толпу поджидающих нас подростков, особенно в того, стройного и черноволосого. Ее щеки то вспыхивали ярким румянцем, то бледнели, как снег. Стоявший с краю паренек собрал уже губы трубкой, намереваясь, видно, громко свистнуть, когда черноволосый положил ему руку на плечо и, повернувшись к своим товарищам, что-то негромко им сказал.

Эффект этих нескольких слов был исключительный. Мы прошли мимо парней, не вызвав ни единого презрительного свиста и выкрика, в абсолютной тишине. Только глазами они испытующе скользили по нашим лицам. Удивленная их неожиданным миролюбием, я посмотрела на Гельку. Она шла с низко опущенной головой, крепко закусив губы. На глазах у нее блестели слезы.

Я сочувственно вздохнула, начиная понимать, что творится в ее сердце. Бедняжка! Она переживала сейчас то же самое чувство стыда и унижения, которое испытала я, проходя между двумя рядами ехидно хихикающих членов Марианской содалиции. Да к тому же она очень красива – красивее всех нас, – и парни, которые жадно глазели на нас, не могли не обратить внимания на черные чулки и отвратительный передник…

После прогулки – вечерня в парафиальном костеле, возвращение в приют и два часа рекреации [85] на свежем воздухе.

– Теперь можете болтать, – сказала сестра Модеста, закрывая за нами дверь.

Помнится, почему-то невеселой была эта рекреация.

Наступали сумерки. Девчонки, сложив руки на передниках, сидели в молчании, как истомленные недельной работой хозяйки из городских предместий сидят на завалинках своих домов по воскресным дням.

Не знаю, о чем думала каждая из них. Может быть, и вовсе ни о чем не думали они, а только хотели спокойно посидеть наедине с сумерками, с хорошей сентябрьской погодой, с угасающим за лесом днем? Может быть, им доставлял удовольствие запах зелени, наплывавший с кладбища? А может быть, любуясь последними лучами заходящего солнца, они мечтали о хорошем ужине, чистой постели, о платье, которого не надо будет стыдиться?

Гелька негромко посвистывала сквозь зубы, Сабина и Йоася шептались между собой. Рузя, прикрыв глаза, дремала, покачиваясь из стороны в сторону.

Над горизонтом погасли последние отсветы зашедшего солнца. Костел, кладбище и монастырь погрузились в густую сизую мглу. Замолкли шепоты, только время от времени кто-либо из девчат громко вздыхал: "Боже милостивый, отец наш!"

Рузя, не открывая глаз и не переставая покачиваться из стороны в сторону, затянула вполголоса какую-то печальную мелодию, в которой звучала мольба о хорошей погоде, словно над землей, по которой мы ходили, никогда не светило солнце:

Ей тихонько подпевали девчата.

– Назад! По местам! – как выстрел, раздался за нашими спинами сердитый голос. – Время рекреации давно уже кончилось. Приготовьтесь к молитве.

Сироты вздрогнули от неожиданности. Кто-то чертыхнулся.

В глубоком молчании вставали мы вновь парами, чтобы идти на молитву…

Пришел октябрь. Вокруг монастыря образовалось море липкой, густой грязи. Моросил дождь. В нашей спальне на полу стоили тазы и ведра, в которые капала вода из дырявого во многих местах потолка. Глина, грязь и песок, нанесенные в костел верующими, присохли к полу и образовали слой толщиной в несколько сантиметров.

Дрожа от страха и еле выговаривая слова, я обратилась к сестре Модесте с просьбой освободить меня от обязанности делать уборку в старом костеле. Сестра Модеста выслушала меня с бесстрастным видом, и я ушла несолоно хлебавши.

И вот в одну из суббот я сидела на ступеньке алтаря, штопая ковер, когда в костел вошла сестра Модеста. Она внимательно осмотрела пол и, ставя свечу на скамейку, сказала:

– Доски надо выскрести. Было бы просто грешно заставить ксендза вдыхать всю эту пыль. Мытье пола займет у тебя не больше времени, чем заметание его с опилками. Ты только не жалей воды.

Мне моментально представился длиннейший путь от крана через сени, коридор, лестницу, двор и лужайку к костелу.

– Так я сама должна таскать воду?

Монахиня широко раскрыла глаза, словно удивляясь наивности моего вопроса, и нравоучительным тоном сказала:

– Возьми швабру, да пусть сестра Романа даст тебе с кухни кусок мешковины и немного соды. За два часа, если не будешь, конечно, канителить, ты должна закончить всю уборку пола.

Пробило уже три часа ночи, когда я вышла из костела. Трава вокруг была прибита заморозком. С трудом передвигала я ноги, поднимаясь по лестнице в нашу спальню, и думала со спокойной совестью: всё, что поручила мне сделать сестра Модеста, заботясь о здоровье ксендза, было выполнено. Пол, ножки скамеек, ступени алтаря, притвор, очищенные от грязи, вымытые щелочью, вытертые щеткой, даже блестели. От соды и бесконечного выжимания тряпки кожа на моих руках потрескалась, образовались десятки мелких кровоточащих ранок. Лежа на койке и зябко кутаясь в одеяло, я мысленно давала себе клятву, что никогда, ни за что на свете не буду больше убирать костел.

"…О господи непогрешимый, любимый, сделай так, чтобы сестра Модеста избавила меня от уборки костела", – горячо молилась я. По мере того как приближалась суббота, мое отчаяние росло, поскольку не было никаких признаков того, что небесные силы занялись вопросом уборки полов в старом костеле и усмиряюще подействовали на сестру Модесту.

Наступила пятница. Подошли вечерние часы. Я сидела над миской с кашей, не в состоянии, от охватившего меня возбуждения, поднять ложку. Сестры Модесты в зале не было. Вокруг меня шумели воспитанницы нашего сиротского приюта. Йоаська переругивалась с Владкой из-за тетради, которую та запачкала. Сабина громко рассказывала о том, как минувшей ночью святой Антоний сел к ней на койку и ласково гладил ее по подбородку, а самые младшие девчушки проставляли метки на грязном белье, которое должно было идти в стирку.