Парфетки и мовешки - Лассунская-Наркович Татьяна (книги хорошего качества .TXT) 📗
— Да она, m-lle Струкова, рисунок-то из зависти куда-то девала, ей-Богу!
— Ябедница!
— Фискалка!
— Врунья противная! — послышались возмущенные голоса.
— Вот, m-lle Струкова, они всегда так, вы теперь видите, я вам правду говорила, — выкрикивала Исаева.
— Потому что ты дрянь! — вне себя крикнула Грибунова, неожиданно очутившаяся рядом с Исаевой. — М-lle Струкова, мы не хотели доводить до вас того, что случилось в классе, а она наябедничала. Фискалка она, вот и все!
— Стойте, дети, так нельзя! Прежде всего, не ссориться. А теперь говорите толком, что у вас случилось? Из-за чего весь сыр-бор загорелся, и что за рисунок, и на что он Савченко понадобился?
— Это Исаева уверяет, будто бы Савченко его стащила, только мы этому не верим! — наперебой горячо заговорили девочки.
— Да какой рисунок-то? Объясните толком!
— Да сюрприз-то наш!
— А-а!.. Вот в чем дело! Ну, а Савченко тут при чем? Все я в толк никак не возьму…
— Да ни при чем она, а вот рисунок-то пропал, и куда пропал — неизвестно, а Исаева стоит на том, что его Ганя стащила…
— И с чего только тебе это в голову пришло? — сердито обратилась синявка к стоявшей перед ней Исайке.
— Да как же, m-lle, ведь вот они вам про то не говорят, что Савченко во время урока пения куда-то уходила и только недавно вернулась, а на расспросы отмалчивается. Они-то ничего не заподозрили, а я сразу сообразила, что неспроста она скрылась, а потом и выяснилось, что сюрприз исчез, так кто же его взял, как не она?
— Ну это, матушка моя, не твоего ума дело других судить, а на подругу из-за одного подозрения напраслину взводить тоже грех тяжкий. А что рисунка касается, так я этого дела так не оставлю! И уж виновную на чистую воду выведу и в пример прочим накажу. Ну-ка, Завадская, покажи пюпитр, — обратилась она к самой маленькой из девочек, сидевшей на первой скамейке у столика классной дамы.
Завадская вспыхнула от неожиданности, но тотчас без страха откинула крышку своего стола; Струкова спокойно пересмотрела все ее вещи.
Лица девочек пылали. Они невольно стыдились обыска, который производила Струкова. Каждая знала, что она не виновата, но все же чувствовала смущение и с сильно бьющимся сердцем показывала содержимое своего стола.
Старуха тщательно перебирала и перетрясала книжки и тетрадки, думая, что хоть лоскуток разорванного рисунка выдаст преступницу, но все было напрасно.
Красная от волнения Тишевская откинула перед классюхой крышку Ганиного пюпитра. Шеи девочек невольно вытянулись, дыхание перехватило.
«А что если?» — вертелось почти в каждой головке; страшно было довести эту мысль до конца, и еще ужасней казалась сама такая возможность.
Струкова долго рылась в Ганином пюпитре, но не нашла ничего, что говорило бы о ее вине.
Потом осмотрела она шкаф и шкатулки, стоявшие на большой этажерке, заглянула в мусорный ящик, в карманы воспитанниц — нигде никакого следа. На душе у старухи словно отлегло.
Она тоже не верила, что Савченко могла взять рисунок, и хорошо понимала, что Исаева по злобе оговаривает своего врага. Но самое исчезновение рисунка ее сильно озаботило, и она во что бы то ни стало хотела выяснить правду. Немало подобных случаев бывало и раньше за долголетнюю службу Стружки в институтских стенах, и старуха хорошо знала то, что рано или поздно правда всплывет. Но в данном случае ей было особенно важно немедленно обнаружить истину и, если не поздно, спасти удачный сюрприз. С выражением озабоченности на лице она поспешно вышла в коридор, быстро поднялась в комнату Малеевой и сообщила коллеге обо всем случившемся.
— Как я рада, что имею возможность доказать невиновность Савченко, — взволнованно промолвила та. — Я случайно проходила по коридору, когда Савченко поспешно выбежала из зала, где был урок пения. Меня удивил ее встревоженный вид, она даже не заметила меня и быстро стала подниматься по лестнице. Я едва поспевала за нею, но все же решила выяснить причину ее волнения. Я слышала, что она поднялась по лестнице и что ее шаги затихли в дортуаре. Когда я вошла туда, меня поразили громкие рыдания, доносившиеся из дальнего угла. Я не могла остаться равнодушной к ее слезам и подошла к плачущей девочке. Она сначала испугалась меня, но, видимо, моя ласка ее успокоила, и через несколько минут она сама рассказала мне о причине своих горьких слез. Оказывается, регентша назвала ее «медной глоткой», а подруги подняли на смех. Этого было достаточно, чтобы оскорбить самолюбие бедной девочки, и она убежала, чтобы втихомолку выплакать свое горе. Я не отпускала ее до тех пор, пока она совсем не успокоилась и сама не улыбнулась недавним слезам. Тогда я довела ее до класса, где в это время уже собрались седьмушки.
— Слава тебе Господи, а то, признаться, тяжело мне было подозревать Савченко в таком поступке. Хоть я, грешным делом, ее и недолюбливаю, а все-таки правду всегда скажу: Савченко девочка честная и ни на какую низость не способна, — уверенно произнесла старуха. — А вот что все-таки нам делать-то? Вот к чему ума не приложу. И надо же было такому греху случиться! И на кого подумать, прямо не знаю…
— Мне кажется, сделать это мог только тот, кому это по каким-либо причинам было выгодно, — задумчиво сказала Малеева.
— Ну, полноте, моя голубушка, кому какая корысть в том рисунке?
— А не говорите, все может быть, разве не бывало в институте, что класс классу всякие неприятности из вредности устраивает, редко разве они друг друга подводят? Сколько у них соперничества, ах, да что говорить, вы и сами знаете!..
— Так вы подозреваете кого-нибудь из соседок? Так я вас поняла?
— Да, не скрою, мне кажется, здесь что-то именно в этом роде.
— А что же, может быть… — развела руками Струкова.
— Во всяком случае, нужно быть очень осторожными и своей подозрительностью не обидеть других дам — каждая, конечно, горой встанет за своих питомцев и сочтет всякий намек и подозрение личной обидой.
— Что правда, то правда. А жаль рисунка! И подумать только, что наша малявка так нарисовать сумела, ведь прямо кто не знает, не поверил бы. Талантливая эта Грибунова, и девочка хорошая. Видали бы вы, как она за Савченко заступилась! А та-то как от обиды хлопнулась, напугала меня не на шутку!.. Надо бы пойти в лазарет ее проведать, да некогда мне, поди-ка мои головорезы уже все передрались без меня, их только оставь одних… — ворчала старуха, поспешно направляясь к дверям.
«Нет, Ганя тут ни при чем. И какое счастье, что я могла доказать ее невиновность, — радовалась Малеева. — Бедный ребенок, сколько ему пришлось вынести за сегодняшний день. Пойду, успокою ее», — решила классная; через несколько минут она уже была возле своей любимицы.
Ганя тем временем вполне пришла в себя, только сильная бледность выдавала ее недавний обморок. Она была еще слаба и лежала на кровати.
Девочка заметно обрадовалась приходу доброй учительницы.
— М-lle, верьте мне, я не виновата, — взволнованно заговорила она, протягивая руки навстречу классной даме.
— Детка!.. Что ты? Успокойся, ведь я все видела и все уже рассказала m-lle Струковой.
— А что же она? — с тревогой спросила Ганя.
— Она тоже не верит, чтобы ты виновата.
— Ах, как хорошо, — вздохнула девочка, — если бы вы знали, m-lle, как мне было тяжело, как тяжело! — и, не выдержав, Ганя снова разрыдалась.
В эту минуту распахнулась дверь, и в палату бомбой влетела Замайко:
— Душка, Савченко, нашли, нашли! Ох, не могу отдышаться, вот бежала-то!.. Представляешь, у «шестых» в мусоре нашли, вот срам-то, и что теперь там делается — не приведи Бог! Уф, вот устала я! Духом к тебе летела: не дай Бог, Струкова узнает, что я у тебя, беда будет. Уж не выдавайте меня, милая m-lle Малеева, ведь я для Савченко… Нам всем ее так жалко было!..
— Но кто же нашел-то? И как очутился рисунок в сорном ящике у «шестых»? — допытывалась Малеева.
— Случайно, совсем случайно! Просто полез кто-то в мусорный ящик, и вдруг видит что-то странное, ну, конечно, вытащили, давай разглядывать, никто ничего не понимает, все кричат, ну, классюха… Ой, простите, m-lle Фурман и давай их унимать. А они за шумом ее не заметили, а она рисунок-то цап и схватила, ну а там все написано, что, мол, от седьмого класса maman. Что потом было, и представить нельзя! Сейчас же нашу m-lle Струкову туда вызвали, и уж как она кричала, как из себя выходила, ух! Даже нам страшно было.
