Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка (Повести) - Глущенко Валентин Федорович (читать книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
По улице проносились грузовики. Далеко и совсем рядом стучали топоры, повизгивали пилы. Сахарово продолжало строиться.
За поселком дыбились взгорья, покрытые густой щетиной леса. Взгорья разделялись глубокими распадками, тоже темно-зелеными и угрюмыми.
Ближайшим переулком Колька спустился к реке и добрался до места катастрофы. Шивера гремела и клокотала, но ничто не напоминало о давнишнем случае. Мальчик вернулся назад. Близ поселка Холодная катилась ровно и спокойно. От противоположного берега отчаливал паром. В Опалихе парома не было. И об этом средстве переправы Колька лишь читал да несколько раз видел паром из окна вагона во время переездов семьи из города в город.
Он выбрал укромное местечко возле пристани между кустами ольхи и шиповника и лег на траву.
Над алыми цветами шиповника, над белой кашкой жужжали пчелы. Никем не видимый, Колька наслаждался отдыхом в тенистом укрытии, наблюдал, как паром пересекает реку.
Наконец деревянная махина, поскрипывая ржавыми тросами и блоками, причалила. По трапу съехал трехтонный самосвал и укатил в поселок. Один за другим сбежали несколько пассажиров. Двое замешкались, расплачиваясь с паромщиком. Спускались они медленно, неторопливо, у каждого в руке было по чемодану. И в поселок они не пошли, как прочие, а свернули к кустам, за которыми лежал Колька.
Один из пассажиров был высок, строен, подтянут. Это подчеркивала и его одежда — бриджи из серого коверкота, такая же гимнастерка и узкие блестящие сапоги. У него было красивое, чуть продолговатое лицо, прямой нос, стрельчатые брови, темно-серые холодные глаза.
— Закурим, что ли, Тимофей Никифорович? — с легкой усмешкой сказал высокий, присаживаясь на чемодан.
— Отчего не закурить? Хоть мы к «Казбекам» непривычны, не по карману… Хе-хе-хе… Махорочкой балуемся.
Спутник взял заскорузлыми, крючковатыми пальцами папиросу из протянутого портсигара и неловко закурил. На вид ему можно было дать лет шестьдесят пять. Одет он был, как Филимон Митрофанович, в черную рубаху, заправленную в брюки. На ногах — бродни, на поясе — охотничий нож. Когда-то рыжая, а теперь пегая от седины, редкая бороденка придавала его лицу плутоватое выражение.
— Прошу прощеньица, Геннадий Михалыч… Надолго к нам на этот раз? До осени, как в прошлом году? Выходит, полюбилась наша природка? Хе-хе-хе…
Старик покуривал мелкими затяжками и, в противоположность высокому, который держал папиросу меж двух пальцев, сжимал длинный мундштук всеми тремя, по-деревенски.
— А видик у вас, прямо сказать, важнеющий! Почтение внушаете. Заметили, на пароме мужик ко мне подходил? Один знакомый из Сахарова. Мол, что за птицу, Тимофей, везешь? Хе-хе-хе… Я ему разъяснил на его темноту. Так и так, природу изучают, музыку сочиняют. При деньгах… Меня второй год в проводники нанимают. Хе-хе-хе… Видишь, моему младшенькому гитару в подарок привезли, поскольку он к музыке склонный…
Старик похлопал по боку чемодана, к которому была прикреплена гитара.
Красивые, чуть удлиненные глаза Геннадия Михайловича ничего не выражали. Он равнодушно слушал старика и курил.
«Композитор», — подумал Колька, проникаясь уважением к человеку, приехавшему изучать природу в такую глушь. Его только удивляло, почему старик так неприятно — не то угодливо, не то на что-то намекая хихикает.
— Сыну-то, Геннадий Михалыч, привез инструментик… Ну, а для наших инструментиков — струны, чтобы лоси прытче танцевали. Чтобы покрепче да потоньше… В прошлом году славно времечко провели. Хе-хе-хе…
Геннадий Михайлович притушил сапогом папиросу и поднялся:
— Довольно тараторить, Тимофей Никифорович! Куда пойдем?
Он окинул старика властным, холодным взглядом, от чего тот словно съежился, посерьезнел, заторопился:
— И то правда, и то правда, раскудахтался на радостях… В Сахарове на ночь не останемся. У меня за шиверой лодка спрятана.
Старик подхватил большой чемодан, и они зашагали вдоль берега — один высокий, красивый, другой кряжистый, чуть сгорбленный.
К пристани вторично подвалил паром. Съехали две машины, сошли люди.
Колька побрел в поселок.
Из переулка, ему навстречу, выскочила запыхавшаяся девочка в синем сатиновом платье с крупным белым горошком. Ее он видел во дворе дома, где они остановились с дедушкой. Она пряталась за спину матери, поглядывая с любопытством на приезжего.
— Вы Коля Нестеров? — выпалила девочка. — Весь поселок обежала, с ног сбилась. И куда вы запропастились! Дедушка Филимон волнуются. Папаня из лесу возвернулись. Ужинать не садятся, вас ждут…
— Эвось, какой у тебя, Митрофаныч, внук! — поднялся из-за стола широкоплечий, дюжий старик в синей, тонкого сукна, гимнастерке. От него веяло баней, тройным одеколоном, спокойствием и праздничностью. — Нестеров, ничего не скажешь. И сколько ему годов?.. Тринадцать? Здоров парень! — Он протянул Кольке ладонь в вечных мозолях: — Василий Парамонов Сучков. Будем знакомы.
Юркая ласковая старушка и девочка в платье с горошком расставляли на розовой скатерти тарелки с колбасой, солеными груздями, селедкой и сыром.
— С устатку можно, — сказал хозяин, берясь за графинчик. — Может, и внук маленькую дернет? Тминная. Первый сорт. Сам настаивал.
Колька поспешно отказался.
— И правильно, — одобрил Василий Парамонович. — Не след к ней приучаться. Это уж мы, по-стариковски… — Он налил две стопки, чокнулся с дедом: — Твое здоровье и здоровье твоего внука, Митрофаныч!
— Неплохо, неплохо ты устроился, Василий Парамоныч, — похвалил дедушка Филимон, насаживая на вилку груздок. Как видно, такие разговоры были не редки.
— Не жалуюсь. Хозяйствишком обзавелся, меблишку прикупил. Работа по душе, заработком не обижают. Душевую вот построили. Окатишься после тайги горячей водицей — и три десятка годов долой!.. Включи-ка свет, мать!
Вспыхнула яркая электрическая лампочка, осветив горницу.
Василий Парамонович становился разговорчивей.
— Рановато мы родились, Митрофаныч. Вот когда бы жить начинать! Раньше-то одни поперечные пилы, топорики… Сейчас техники нагнали, знай рули покручивай да кнопки нажимай. Скажем, я мастером мог бы стать. Да за плечами два класса ликбеза. С эдакой теорией далеко не прыгнешь. Однако уважают. У-ва-жа-ют! — по слогам повторил лесоруб. — Быть хорошим разметчиком тоже не просто. Едва к лесине подойду, знаю, куда пустить… При третьем сорте, например, возможны гниль и сучья. Тут разметчик и мозгуй. Из третьего-то сорта можно выбрать в группу деловой древесины: на рудстойки, на доски… Вот как!
Жена Василия Парамоновича убрала закуску, поставила на стол жирные мясные щи.
— Сама-то садись, Ивановна, — позвал ее хозяин. — И Татьяна пусть садится. Люди свои… Это у нас меньшенькая, в первый класс нонче пойдет, — погладил старик по льняной головке девочку. — Старшие выпорхнули из отцовского гнезда. Два сына трактористы, своими домами живут, средний в армии, майором. Переплюнули батюшку…
Обед продолжался. За щами последовала жареная картошка, потом блины с творогом.
Когда засвистел медный пузатый самовар, маленькая Таня шепнула Кольке:
— Смотреть волейбол пойдете? Там до полночи заигрываются, на площадке свет имеется.
— Куда, куда ты его сманиваешь? Ишь ты, непоседа! Какой еще волейбол? Чаю дай напиться парню, — ласково проворчал Василий Парамонович.
— Нет, Коля, игру посмотришь в другой раз, — сказал дедушка Филимон. — Пораньше лечь надо, выспаться как следует.
— Ложись-ка, верно, сынок, — засуетилась хозяйка. — Я постелю…
Бобылиха
Из Сахарова вышли по прохладе. Чтобы не дрожать, Колька надел куртку.
Сонное, ленивое солнце поднималось над тайгой. От его желтых косых лучей пока что было мало проку.
Река дымила. Шагов за тридцать вода еле просматривалась, а дальше ее словно белой простыней накрыли.
Колька старался ступать по тропинке, но все равно скоро вымочил о росистую траву и ботинки и брюки.
