Секретная просьба (Повести и рассказы) - Алексеев Сергей Петрович (книги бесплатно без .TXT) 📗
Талалайка добавил:
— С хвостиком!
— Где уродилось?!
— Там!
Показали ребята на стену, которая окружала Читинский острог. За этой стеной, за частоколом, находился клочок земли. Перекопали её декабристы, устроили огород. А нужно сказать, что в тех местах никто до этого огородами не занимался.
Про огороды первым узнал Талалайка. Залез он как-то на тюремную стену, а это совсем не простое дело, глянул внутрь — видит, декабристы копают землю.
Рассказал Талалайка Наташке и Пашке о том, что видел.
«Что бы такое?» — гадают те.
С этого дня и стали к стене приходить ребята. Правда, Наташка и Пашка лазить на неё не решались. Залез Талалайка. Что видел, о том рассказывал.
Вскоре он доложил:
— Что-то в землю они понатыкали.
Через какое-то время:
— Что-то растёт. Прёт из земли зелёное.
К середине короткого читинского лета разросся за тюремной стеной огород. Огурцы завязались, поднялся картофель, репа взошла, морковь.
Прошло ещё небольшое время. Талалайка снова залез на стену. Видит, Волконский идёт меж грядок.
— Волконский идёт, — зашептал ребятам. — Остановился.
Через минуту:
— Нагнулся, руку к чему-то тянет.
Не утерпели Наташка и Пашка. Тоже полезли на частокол. Вцепились руками в брёвна, глазеют на огород.
Нагнулся Волконский к какой-то зелёной метёлке. Дёрнул. И вдруг из-под земли — длинное, жёлтое, с хвостиком. Разинули рты ребята — впервые видят они морковь.
Соскочили с забора, понеслись по читинским улицам:
— Уродилось!
— Уродилось!
— Что уродилось? Где уродилось?
— Там!
Местные жители вскоре переняли опыт у декабристов. Теперь огороды появились в разных местах Сибири.
Позже, когда декабристы вышли на поселение, им удавалось, правда не под открытым небом, а в парниках, выращивать в Сибири и цветную капусту, и спаржу, и даже арбузы, и даже дыни.
У иркутского купца-богатея помирала жена. Молодая. Красивая.
Купец плакал, как маленький. Метался от доктора к доктору:
— Спасите! Озолочу!
Получали доктора деньги. Лечили. Но больной становилось всё хуже и хуже. Наконец наступил момент, когда уже никто не брался спасти умирающую.
Побежал купец к колдунам и знахаркам. Заклинали те, плясали вокруг больной. Огонь разводили, дымили, чадили. Помирает совсем жена.
И вот тут какая-то иркутская старуха шепнула обезумевшему от горя купцу — мол, в Читинском остроге сидит колодник.
— Он доктор. Своих он лечит. Великий искусник он.
Не привирала старуха, сказала правду. Декабрист доктор Вольф был великолепным врачом. До ареста он числился личным лекарем главнокомандующего Южной армии.
Помчался купец в Читу. Бросился к коменданту тюрьмы:
— Спасите! Не забуду! Озолочу!
Долго не мог понять комендант, в чём дело: кого спасать? От кого спасать? Решил, что на купца напали разбойники.
— Да не разбойники. Жена помирает, — стонал купец.
Согласился комендант отпустить заключённого. Посадили Вольфа в телегу. Приставили рядом солдата с ружьём. Поехали.
Вылечил доктор молодую купчиху. Купец от счастья был на десятом небе. Отпуская Вольфа, он поставил перед ним расписной кувшин. Подивился Вольф, что это, мол, такое?
— Вам, — говорит купец. — С огромнейшей благодарностью. От души, от сердца. Внутрь загляни, благодетель, внутрь.
Поднял Вольф крышку, глянул в кувшин. А там полным-полно золота. Нахмурился Вольф. Отодвинул кувшин.
— Не беру. Не беру! Пошли, — сказал караульному.
Уехал Вольф с караульным солдатом, а купец ещё долго стоял над кувшином, остолбенело смотрел на золото.
— Не поймёшь их, каторжных. Ей-ей, не поймёшь!
Своим искусством доктор Вольф прославился на всю Сибирь. Многих он спас от тяжёлых болезней и верной смерти. Даже сам генерал Лепарский и тот у него лечился.
Но денег Вольф никогда не брал. Об этом тоже в Сибири знали. Об этом легенды тогда ходили.
Братья Николай и Михаил Бестужевы жили на поселении в Селенгинске.
На сотни вёрст на восток от Байкала тянулись в те годы кочевья бурят. Не жили буряты тогда оседло. Переезжали с места на место, перевозили кибитки, перегоняли скот.
Ехали как-то бурятские семьи, остановились на днёвку рядом с берегом Селенги. Видят, тут же, шагах в ста, на пригорке сидит человек. На коленях лежит доска. На доске бумага. По бумаге чем-то загадочным водит.
Заинтересовались буряты. Подошли чуть поближе.
— Смелее, смелее, — проговорил человек. Это был Николай Бестужев. Он рисовал.
Подошли буряты совсем вплотную. Глянули. Замерли.
Перед ними течёт Селенга, и на бумаге течёт Селенга. Сопки видны правее, и на бумаге они правее. Вот совсем рядом стоит сосна. И на бумаге точь-в-точь такая.
Старик Ивенго стоял как вкопанный.
Заметил это Бестужев. Достал новый лист бумаги. То на Ивенго посмотрит, то над бумагой склонится. Опять на Ивенго глянет, опять к бумаге. Снял наконец бумагу. Повернул. Показал. Глянули все и ахнули. С листа бумаги смотрит на всех Ивенго. Морщинка в морщиночку — как живой!
Отбежали буряты.
— Колдун!
Однако затем вернулись.
— Бери, — протянул Бестужев портрет Ивенго.
Не может, в чём дело, понять старик. Растерянно улыбается.
— Бери, — повторил Бестужев и вдруг по-бурятски: — Бери!
Вновь отбежали буряты.
— Колдун!
Однако скоро вернулись.
Подружился Бестужев с бурятами. Ездил в улусы к ним. Про Петербург, про царя рассказывал. Рисовал и детей и взрослых. На охоту ходил с Ивенго.
В свою очередь, буряты часто приезжали в Селенгинск. Здесь братья Николай и Михаил Бестужевы обучали их разным ремёслам: слесарному, столярному, кузнечному.
Николай Бестужев был на редкость талантливым человеком. Он писал рассказы и умел шить сапоги. Знал, как вспахать землю, и мог починить часы. Когда декабристам разрешили снять кандалы, он из цепей выковал кольца. Эти кольца попали потом в Россию, и не было им цены.
Но больше всего Николай Бестужев любил рисовать. Это благодаря ему мы можем сейчас представить, как выглядели многие из декабристов. Как и где они жили. Какими были те тюрьмы, в которых они томились.
«У него были золотая голова, золотые руки и золотое сердце» — так отзывались товарищи о Николае Бестужеве.
«Улан-Норок», то есть «Золотое солнышко», называли его буряты.
Привязалась к братьям Борисовым девочка — Зойка. Была она худенькой-худенькой, лёгкой-лёгкой. Казалось, дунешь — к небу взовьётся Зойка.
К этому времени Пётр и Андрей Борисовы жили на поселении. Была у них страсть — собирали коллекции растений и насекомых. Радовались братья любой находке.
Началось это ещё давно, в тюремные годы. Идут из острога в острог Борисовы, на работу шагают, валят с другими лес, а сами смотрят внимательно по сторонам, собирают букашек, цветы и травы.
Привезли Борисовы с собой на поселение коллекцию в нескольких ящиках.
Глянула Зойка, разгорелись глаза у Зойки. Вот и стала девчонка ходить за братьями. Борисовы в степь — и Зойка за ними. Борисовы в сопки — и Зойка тут. Неблизко уходят порой Борисовы. Куда же Зойке в такую даль! Отгоняют они девчонку. Отойдёт девчонка чуть-чуть в сторонку. Постоит, переждёт. И снова бежит за братьями.
Стали тогда Борисовы уходить из селения так, чтобы не видела Зойка. Выйдет один из дому, осмотрится по сторонам. Если нет поблизости Зойки, машет рукой другому. Сбегут они к речке, пройдут за кустами, пригнутся быстрей за холм. Отойдут от дома версту, вторую, только облегчённо вздохнут, смотрят — сзади несётся Зойка. Нет им покоя от этой Зойки. Хотели за уши её отодрать. На части готовы её разорвать.
И вдруг… Были дома братья Борисовы, разбирали свои коллекции. Посмотрели в окно. На бревне перед домом уселась Зойка. Крутит загадочно что-то в руках, словно бы на улицу братьев манит.
