...Для того, чтобы жить - Дьяконов Юрий Александрович (книги полностью бесплатно TXT) 📗
«МЫ С ТОБОЙ РОДНЫЕ БРАТЬЯ»
Было у Олега и еще одно дело, которое откладывать дальше никак невозможно. И сделать его необходимо в тайне от мамы и особенно от Мишки.
До сих пор Олег помнил, как пришел в первый класс, уложив книги не в портфель или в ранец, как другие ученики, а в матерчатую сумку с лямкой через плечо. Обладатели портфелей и ранцев тыкали в него пальцем. А он чуть не плакал от обиды.
Никто не будет смеяться над Мишкой, когда он в сентябре пойдет в школу. Олег дал себе слово: чего бы это ему ни стоило, он достанет для Мишки портфель! Не раз уже ходил он по магазинам, но портфеля по его деньгам не попадалось. Оставалась надежда только на толкучку.
На «тучу», как ребята называли толкучий рынок, они отправились вместе с Иваном. Часа три ходили без толку. И не то чтобы портфели не попадались, но цены были сумасшедшие — двенадцать — пятнадцать рублей!
— Давай в железках посмотрим? — предложил Иван.
Пошли по крайнему ряду толкучки, где среди ржавых железок, дверных ручек, печных задвижек, поломанных примусов и прочего хлама, разложенного прямо на земле, сидели продавцы самого низкого пошиба. И вдруг Иван подтолкнул Олега:
— Смотри-ка. На чем это Вова-алкоголик сидит?
Олег глянул. Известный всему базару Вова, человек лет пятидесяти, с отекшим лицом, сизым носом и мутными глазами, сидел среди своего барахла на стопке кирпичей, накрытых сверху чем-то отдаленно напоминавшим истертый портфель.
— Вова, приподнимись, — сказал ему Ванька Руль.
— И чего я при… припириподниматься буду? — еле выговорил он. — Весь товар вот…
— Ну приподнимись, будь человеком! Я сиделку твою погляжу. Куплю, может. А Вове на стакан вина будет, — настаивал Иван.
Упоминание о стакане вина придало продавцу бодрости. Вова чуть приподнялся на неверных ногах и скомандовал:
— Выдергивай… Ну, разом!.. А то упаду.
Ванька дернул. «Что-то» оказалось у него в руках. А хозяин снова плюхнулся на кирпичи.
Ребята рассмотрели. Этот маленький портфельчик был когда-то, очевидно, зеленым, но сейчас определить его цвет просто невозможно. Замка нет, уголков — тоже, ручка болтается на одной петле, и он распорот по шву почти надвое. Одно понравилось Олегу: кожа была мягкая.
— Привстань, я под тебя подсуну, — предложил Вове Иван.
— Не привстану, — сказал продавец. — Потревожил — покупай!
— Да что тут покупать? — возмутился Иван. — Три копейки ему цена! И то жалко.
— Обманываешь. Цена ему рупь! Вот!.. На стакан вина. Обещал — значит, покупай. А то не привстану!
Люди вокруг смеялись. Иван хотел бросить портфель на Бовины железки и уйти, но Олег задержал его:
— Ладно, Вова! Бери свой рубль, — и протянул деньги.
— Ты что, спятил?! — удивился Иван.
Но Вова с неожиданным проворством сгреб рубль с ладони Олега и погрозил Ваньке пальцем:
— Ты плохой пацан! Вот… А он хороший пацан. Я сказал…
Тут же по соседству разыскали они уголки и замочек для портфеля, уплатив за все тридцать пять копеек…
Радостный возвращался Олег с толкучки. И сразу, не заходя домой, отправился на Лермонтовскую к деду Лене.
Каждый раз, попадая во двор к деду Лене, Олег переносился мыслью в те годы, когда он сам был таким, как Мишка.
Старый сапожник Леонид Леонидович был его и Сеньки давнишний друг. Жил он один в такой маленькой каморке, что и кровать поставить негде. Ее деду Лене заменяла лежанка большущей русской печи, занимавшей полкомнаты.
Особенно хорошо было в мастерской Леонида Леонидовича зимой. Прибегут, бывало, мальчишки, после игры в снежки, мокрые, замерзшие. Снимут с себя все, повесят сушить у печки, а сами — на теплую лежанку. Песни деду Лене поют. Стихи читают. Он это очень любил. Слушает и работает: сапоги тачает, подошвы деревянными гвоздиками приколачивает.
В каморке тепло. Пахнет кожей, клеем, варом и воском.
Когда у деда Лени рот не занят гвоздями, он тоже рассказывает всякие бывальщины. А самое интересное — это когда он получит новый товар. Квадратные куски подметочной кожи с одной стороны корявые, а с другой — глянцевитые, светло-коричневые или желтые. Рисовать на них — одно удовольствие.
Как бы они ни изрисовывали кожу, старик никогда не ругает. Только, если хорошо нарисовал, — похвалит, а плохо — скажет, ухмыляясь в бороду: «Ну, брат, так музюкать и я умею!..»
Ему больше нравились Сенькины рисунки. И самыми лучшими он считал те, где были море и корабли. Это потому, что когда дед Леня был мальчиком, он жил на берегу моря, мечтал стать моряком и повидать разные заморские страны.
— А стал вот сапожником, — грустно улыбаясь, говорил он. — Значит, характеру во мне не хватило… Поплыл по легкой волне. Куда понесло…
Один Сенькин рисунок на коже у него и до сих пор висит. Леонид Леонидович его лаком покрыл, чтобы карандаш не стерся.
— Очень похоже на место, где я родился, — говорил он Сеньке — И скала похожа. И чайка. И шаланда в море…
Олегу тоже хотелось нарисовать такое, чтобы Леонид Леонидович у себя на стену повесил. Но у него не получалось.
— Это, брат, ничего! — утешал его старый сапожник. — У каждого свой талан есть. У Семена — в краске. Он ее понимает. А твой талан в другом. Как ты стишки читаешь некоторые, прямо слеза прошибает… Ну вот, к примеру сказать, это:
Или вот другой:
Напророчил старый сапожник, Сенька с тех пор как увидит чистый лист бумаги, так сразу за карандаш или за кисточку хватается. У него этих рисунков, наверно, уже с полсотни на стенах кнопками приколото. И с каждым разом получается все лучше. Особенно Олегу нравится небольшая акварель «Зимний вечер». Если смотреть на нее вблизи — так, мазня какая-то! Но стоит отойти на несколько шагов и посмотреть в кулак — все оживает. И старая хатенка на краю села, по окна утонувшая в снегу, освещенная выныривающим из-за тучки рогатым месяцем. И дымок, поднимающийся из трубы. И сани, оставленные посреди двора. И голубоватый снег, и полузасыпанные следы, и оконце, чуть озаренное изнутри светом лампы. Все это так живо, реально, что, кажется, пойди ты вперед и тотчас по пояс утонешь в сугробе. А преодолев его и обойдя сани, можешь постучать в разрисованное морозом оконце, и люди, сидящие так, вокруг лампы, гостеприимно откроют тебе дверь…
— Леонид Леонидович, здравствуйте!.. Смотрите, что я Мишке купил. Выйдет из него что-нибудь или выбросить?
Старик повертел, помял пальцами покупку и положил перед собой на низенький верстак:
— Знатная вещь была. Сафьян старой выделки. Теперь так не могут. Зайдешь послезавтра вечерком. Железячки-то для него припас?.. Ну и правильно. Чтоб все по форме было…
Леонид Леонидович шил лаковые туфли лодочки и расспрашивал Олега о матери, о Мишке, о делах в школе. А разузнав, все, что его интересовало, попросил:
— Почитай стишки свои. Накатал, небось, много новых?
— Некогда было. Столько дел всяких, — оправдывался Олег.
— Тогда давай старые. Про девочку, что продали на фабрику.
Олег прочел стихи. Старик помолчал и попросил снова:
— И еще про рикшу, хорошо?..
