Река твоих отцов - Бытовой Семен Михайлович (версия книг .txt) 📗
— Хватит, пожалуй! — крикнул машинист.
Начальник поезда хлопотливо забегал вдоль вагонов, отдавая какие-то распоряжения. Затем пошептался с машинистом.
— Кому нужно в Совгавань ехать, — пожалуйста, садитесь! — предложил начальник.
— В Совгавань не надо, а вот детишек прокатить надо! — сказала Матрена.
Ребята уже успели забраться в вагон. Потом не спеша сели пожилые люди и даже старики со старухами. Медленно, затем все быстрее задвигал паровоз стальными рычагами и, обогнув Северную сопку, набрал скорость.
Через час поезд задним ходом вернулся из Монгохты в Уську. Постоял минут пять, пока пассажиры сошли, и на всех парах помчался по своему маршруту.
— Пэдэм нэйво! — закричали ему вслед. — Спасибо! Бабушка Адьян, которая тоже была в числе первых пассажиров, подошла к Валентине Федоровне, не скрывая своего восторга.
— Такое счастье поезд, что сказать не могу!
Она взяла под руку ожидавшую ее столетнюю Анну Васильевну и повела в дом для престарелых.
— Жаль, плохо вижу я, — вздохнула Анна Васильевна. — Большой праздник этот поезд!
— Такого в Уське еще не было! — одобрительно закивала Адьян. — А ты, мамача, не горюй, что плохо видишь. Теперь в большой город съездить можно, там глаза твои быстро вылечат.
На лице самой старой орочки весело задвигались морщины.
В доме, где жили на покое престарелые орочи, в эту ночь никто не спал. Сидели на полу на меховых подстилках, курили и вспоминали свою прошлую кочевую жизнь. В этом просторном доме, который содержится за счет государства, находились не только старейшины орочских родов, как Анна Васильевна Акунка. Главным образом здесь обитали совершенно одинокие люди, единственные представители когда-то больших родовых стойбищ. Такими были бабушка Адьян, старый Быхинька, хромой, ходивший на костылях.
Они говорили о первом поезде, как о каком-то великом, сверхъестественном чуде, жалели о прошедшей жизни, делились мыслями о настоящем и не боялись заглядывать в будущее.
…Много зим тому назад была и у бабушки Адьян семья. Муж погиб на охоте. Дети один за другим умирали маленькими. Оставшуюся в живых единственную дочь купил в жены охотник из рода Голунка. Но не прошло и двух лет, как этот род весь вымер от оспы.
Адьян в ту роковую весну гостила у дальних родичей. А вернувшись к дочери в начале лета, она уже не застала стойбища Голунка. Там начисто сожгли все юрты, чтобы худая болезнь не перекинулась к соседям…
С тех пор Адьян жила у разных людей. Нянчила детишек и получала за это кров и пищу. Когда орочи начали селиться в Уське, переехала туда и Адьян. Первое время по-прежнему ютилась у чужих, а когда построили дом для «безродных», попросилась туда.
— Спасибо, дожила до хороших дней, — посасывая морщинистыми губами трубку, сказала она. — Буду еще жива, в город поеду. Много денег не надо, чтобы в город поехать. Шкурку выделаю, тапочки сошью, продам и соберу деньги на билет…
— Я, однако, тоже в город поеду, — сказал Быхинька. — Доктор говорил, в городе вместо костылей ногу приделать можно. На костылях стало худо. Зимой, когда снегу навалит, трудно пройти.
Только в третьем часу ночи бабушка Адьян поднялась с меховой подстилки и повернула выключатель. Но еще долго не могла уснуть.
А когда на рассвете уснула, приснился ей счастливый сон: будто собрала всех своих детей и мужа в поезд и повезла их далеко-далеко, в большой сказочный город…
Летит время…
Тихон Акунка любит пофилософствовать. Как-то вечером, когда мы сидели вдвоем на берегу, он заговорил доверительно:
— Годы, знаешь, бегут быстро, как горная речка в тайге. Где ровно бежит, до самого дна светлая, а где шумит, пенится на перекатах. А зимой, думаешь, на одном месте стоит? Нет, конечно! Мороз схватит ее, пурга снегу навалит, а она все равно подо льдом куда надо бежит… Никто не считал, сколько лесных речек впадает в Тумнин, реку отцов наших, орочей родную реку. Много, наверно, вобрал в себя, иначе бы так не спешил в близкое море влиться. Вот так и наша, орочей, жизнь. Понял или не понял? В прежние годы, старики помнят, она как малая проточка текла. А нынче, сам видел, как наши люди живут. — Он выколотил из трубки пепел, прочистил ее, заправил новой порцией табаку и, закурив, продолжал: — Конечно, больше всех Николай Павлович помог нам. Только сердится он, когда мы так говорим. А как не скажешь, если наш лесной народ скоро тридцать зим, наверно, к нему тянется. Когда радость у нас, — к Николаю Павловичу идем; когда печаль, — то же самое! — И, посмотрев на меня, Акунка спросил: — Понял или не понял?
— Понял, Тихон Иванович!
— Вот видишь! — и одобрительно закивал головой. По-разному сложились судьбы и первых учеников Сидорова. Ведь с тех пор, как они перешагнули порог лесной школы, тоже прошло порядочно лет.
Одни, как вы уже знаете, не вернулись с войны, погибли смертью героев. Другие разъехались по городам Дальнего Востока в институты, техникумы, мореходные училища. Но они не забывают таежную Уську, родной Тумнин, учителей и особенно Николая Павловича, которого молодые орочи давно уже называют самым дорогим словом — «ама»…
Ну и людно же в доме Сидоровых летом, во время студенческих каникул! Сойдя с поезда, прямо со станции бегут студенты показаться Николаю Павловичу и Валентине Федоровне.
Только и слышишь:
— Сородэ! Они бису?
— Ай-я кули!
— Аяди, биви!
…Час назад из Биробиджана, окончив курсы клубных работников, вернулся Петр Ауканка. Не заходя домой, сразу же отправился к Сидоровым. Юноша был особенно привязан к учителю.
Когда Петру было четыре года, он поскользнулся на льду и сильно ушиб спину. Старухи лечили его таежными травами Не помогло. Тогда отец обратился к шаману, и тот устроил камлание — стал «выгонять» из тела ребенка болезнь. Тоже не помогло, и родители поняли, что мальчик останется калекой. Отец был в отчаянии; орочи очень дорожат сыновьями, ведь мужчина — охотник.
Мальчик рос болезненным, хилым. Спина перестала болеть, но поврежденный позвоночник искривился. Время было упущено, и теперь уже врачи ничем не могли помочь. Целыми днями просиживал Петя у окна, с завистью смотрел, как на улице играют детишки. А когда они веселой гурьбой бежали в школу, Петя садился у порога и молчаливо, с грустью провожал их взглядом.
Посоветовали поить Петю медвежьим жиром. Отец ушел в тайгу, выгнал из берлоги медведя, застрелил.
Натопили целый пуд жира и три раза в день давали Пете по стаканчику. Вскоре мальчик окреп, стал веселым, выходил на улицу играть. Как раз в один из дней, когда Петя лепил на дворе снежную бабу, его увидал Николай Павлович.
— Почему, молодой человек, не ходишь в школу? — спросил учитель. — Может быть, ждешь особого приглашения?
Пете показалось, что учитель смеется над ним. Он заплакал, побежал в дом, лег на медвежью шкуру, зарылся в нее с головой.
— Плакать, мальчик, не надо, — входя в дом, ласково сказал учитель. — Надо в школу ходить.
— Не берут его, — сказала Петина мать. — Болезнь у него. Совсем он у нас худой, слабенький. Пускай дома сидит…
— Завтра же приведите его в школу! В школу!
Петя приходил туда раньше всех. Еще до звонка занимал свое место за партой. На уроках сидел тихо. В образцовой чистоте держал учебники и тетрадки. Никогда не откладывал уроки на после, а делал их ежедневно в одно и то же время. Недаром учитель ставил в пример Ауканку. Конечно, и Пете хотелось побегать с ребятами по льду реки, лететь с отвесной сопки на санках так, чтобы дух захватывало. Но Пете нельзя было ни быстро бегать, ни кататься с ледяной горы — и он все свободное время отдавал учебе, чтению разных книжек с картинками.
Вскоре в Уське открыли интернат. Петя стал жить в интернате. Но тут опять с мальчиком приключилась беда: отнялась правая рука. Она стала у него как деревянная. Он не мог перелистывать букварь, не мог держать карандаш. Повели к доктору Петру Степановичу. Тот посмотрел руку и сказал, что попробует лечить.
