Они учились в Ленинграде - Ползикова-Рубец Ксения Владимировна (библиотека книг .txt) 📗
Я очень благодарна Анне Петровне, что она дала мне списать письмо Миши к отцу.
Под Курском фашисты начали новое наступление. Пишут, что у них появились на этом участке фронта мощные танки «тигры» и самоходные пушки «фердинанды». В газетах тревожные слова о силе противника.
Но военрук школы доказывает, что провал фашистского наступления на Курской дуге неизбежен.
Вечером на общегородском собрании читаем статьи: «Наступление немцев в районе Курска» и «Жулики из ставки Гитлера».
Дети поражены.
— Вот нахалы! Сначала пугали «тиграми», а теперь кричат, что советское сообщение о начале германского наступления ложно.
— Значит, помяли им бока, — заключает кто-то из мальчиков.
Мы опять на огородах на станции Конная Лахта. Работают дети очень хорошо. Ведь они уже «опытные» огородники.
Самое трудное в жизни лагеря — поездки ребят в город. А дети о них мечтают: хочется повидать родителей, побывать в кино, помыться в бане.
Но город, особенно вокзалы подвергаются постоянным обстрелам, и я боюсь за жизнь моих лагерников. Решительно говорю детям о временной отмене отпусков. Лица мрачнеют. В следующие дни дети нервничают. Аня плачет:
— Страшно за маму! В городе, говорят, сильные обстрелы!
Ира, лежа в постели, говорит с явным расчетом быть услышанной мною:
— Работается легко, когда знаешь, что отпуск будет, а так тоска.
За обедом объявляю: «Напишите в город родителям, и пусть они занесут в школу записки с разрешением ваших поездок в город».
Общий восторг.
Через несколько дней получаю кипу записок. Что это? Легкомыслие? Нет, это привычка к обстрелам, налетам, которые перестали пугать…
С детьми в город едут учителя и я. На Финляндском вокзале мы попадаем под жестокий обстрел. Один из снарядов попадает в только что поданный состав. Разбиты три вагона, во всех остальных вылетели стекла.
Одна из девочек говорит мне:
— Посмотрите наверх… посмотрите!
Я поднимаю голову и вижу много ласточек. Они мечутся в испуге, наталкиваясь друг на друга, и жалобно пищат. Но среди людей образцовый порядок.
Из города в лагерь решаем возвращаться пешком. Собраться всем завтра у конечной остановки трамвая в Новой Деревне.
От Новой до Старой Деревни ходит пригородный трамвай. В сущности, обеих «деревень» нет, так как все деревянные дома снесены на топливо. Каменные здания неуютно торчат на пустырях, поросших бурьяном. Много огородов, обнесенных самодельными заборами из старого кровельного железа или колючей проволоки.
У шлагбаума застава. Проверяют документы.
Шоссе, мощенное крупными булыжниками, почти всё время идет вдоль железнодорожного пути, но местами близко подходит к заливу. Местность открытая, болотистая, первые деревья встречаются лишь у Лахты.
Вдоль дороги землянки. Эти сооружения высятся у края дороги, как естественные холмы. Через стекла крохотных оконцев в землянках видны белые занавески из марли, букеты полевых цветов в банках из-под консервов. Очевидно, здесь живут.
У одной очень большой землянки человек десять красноармейцев сидят за столом на лавках и обедают. Общий характер картины — «мирная» жизнь тыла за передовой линией.
Высоко в небе раздается рокот мотора, и вдруг всё меняется: из землянок мгновенно выскакивают бойцы в металлических шлемах. Командиры направляют бинокли в сторону моря. В чем дело? Начинается стрельба, и в море одна за другой поднимаются три гигантских водяных пирамиды.
Мы знаем, — спрашивать у красноармейцев бесполезно: тебе или сурово напомнят о военной тайне, или отделаются шуткой. Болтать не полагается.
В двух местах дороги стоят тесными группами белые надолбы, противотанковые сооружения, напоминающие какие-то пособия по геометрии в увеличенном виде.
Наш поход из города до Ольгино занял два с половиной часа.
Ложусь спать около 12 часов ночи. Окно нашего чердака обращено в сторону Ленинграда, и мы обычно видим в этот час ракеты над городом. Они вспыхивают звездами белого или красного цвета и гаснут. По небу скользят лучи прожекторов.
Просыпаюсь от гула самолетов в небе. По звуку слышно, что летят они высоко, и их очень, очень много. Лежу и прислушиваюсь… Вдруг стена ярко освещается. Вскакиваю и вижу в окно: весь горизонт объят пламенем. Оно становится то густокрасным, то бледнеет, и тогда на его фоне появляются огненные шары.
Трассирующие пули бороздят небо. Лучи прожекторов скрещиваются друг с другом и разбегаются в разные стороны.
И вдруг слышен омерзительнейший свист бомбы, затем второй.
Это налет на Ленинград. Горит наш город!
Время — 1 час 30 минут. Бужу военрука и педагогов. Будить ли детей?
Темная ночь конца июля. Вокруг нас всё тихо, но там, на горизонте, где Ленинград, происходит что-то очень тревожное.
На другой день мы узнали, что в городе была жуткая ночь. Самолеты врага сбрасывали осветительные ракеты и бомбили.
Нашу столовую дети называют «японским домиком»: она сколочена из фанеры.
Миша и Вова запаздывают к обеду. Очевидно, их задержали в сельсовете, куда они пошли заверять пропуска для поездки в город.
Вдруг наш «японский домик» буквально качнуло.
Кто-то рванул дверь, запертую на крючок, и сразу забарабанил кулаком по тонкой фанере. Дверь открыли, и в столовую, как вихрь, ворвались Вова и Миша.
— Победа, победа! — кричат мальчики вне себя. — В один день взяты Орел и Белгород.
Все повскакали с мест, раздалось оглушительное «ура!»
— Вот газета, там, в сельсовете нам дали. Приказ товарища Сталина! В Москве был салют…
— Миша, дай сюда газету. Сейчас прочтем сами, — говорит Аня. — Садитесь, ребята!
В столовой водворяется тишина. Аня читает приказ.
Особый восторг вызывает то место, где говорится, что наше наступление разоблачает легенду о невозможности Красной Армии вести наступление летом.
— Капут деду Морозу! — весело говорит кто-то.
«5 августа 1943 года столица нашей Родины Москва, возрождая славные традиции старины, салютовала доблестным войскам, освободившим Орел и Белгород», — читает Аня сообщение в газете.
Все возбуждены, радостны. Всегда свято соблюдаемый «мертвый час» сорван.
Я рассказываю о славной традиции салютовать победителям. Ребятам особенно понравилось, что во время празднования Ништадтского мира огненный орел набросился на шведского льва, и тот рассыпался на множество искр.
— Счастливые москвичи: видели салют, — говорит Миша.
— Хоть бы по радио его передали.
— Будет салют и в Ленинграде! Непременно будет!
Я зашла узнать, как живет Таня. Не видала ее с мая. Она показала мне букет в хрустальной вазе. В нем ромашки, иван-чай, львиный зев, мышиный горошек.
— Ты ездила за город? Почему же не ко мне? — спрашиваю я.
Таня смеется.
— Я его собрала на улице, между камней. В прошлом году на Пряжке были васильки, но теперь их нет, так как землю распахали под огород.
В городе, когда нет обстрела, совсем тихо. Пройдет трамвай, проедет машина, и опять тишина, такая необычайная для мирного Ленинграда. В раскрытые окна со дворов и улиц не слышен детский крик. Таня говорит:
— По радио так приятно слышать гудки машин на Красной площади. Скорее бы зазвучали они у нас!
В июле и августе много побед.
Раскатом залпов салютует Героям Родины Москва.
В газетах лозунг: «Вся страна приветствует своих героических воинов, наносящих мощные удары по врагу». Мальчики стали стратегами:
— Пойми, ведь теперь пять фронтов и всеми нужно командовать. Надо, чтобы они друг другу помогали!
— Это потрудней, чем шахматные ходы!
— Я читал в «Красной звезде», как враги шли к Курску. В одном месте они бросили в бой четыре пехотных и три танковых дивизии. «Тигры» шли по десять-пятнадцать машин, а средние танки по пятьдесят-сто машин в эшелоне, а дальше на бронетранспортерах мотопехота. Понятно?
