Самая высокая лестница (сборник) - Яковлев Юрий Яковлевич (книги без сокращений TXT) 📗
— С дневником всё в порядке, — на всякий случай солгал Арунас. — У вас можно курить?
— Да, конечно. Вот пепельница. Спички… Я слышал, она играет в драмкружке?
Этот драмкружок очень помог Арунасу. Он оживился.
— Да… играет. У неё прекрасные данные.
— Видите, — виновато сказал отец, — а я и не знал…
Арунас покачал головой:
— Нам надо было давно познакомиться. Это из-за меня. Я увлёкся дарованием Инги и забыл… мне просто в голову не пришло. Она такая самостоятельная. Очень любопытная натура.
— Куда же она девалась? — снова забеспокоился отец. — Может быть, вы выпьете пива? Покрепче у меня ничего нет.
— Покрепче и не надо, — вздохнул Арунас, который терпеть не мог пива, а вина не пил вообще.
— Я сейчас принесу. — С этими словами отец ушёл на кухню.
И тут перед гостем возникла Инга:
— Не говорите ему про Гедру! Не говорите…
Арунас испытующе посмотрел на девочку и сухо сказал.
— Посмотрим!
— Я больше не буду сниматься!
Арунас всей пятернёй впился в бороду.
— Я не хочу, чтобы Гедра умирала… Вы пришли жаловаться отцу?
— В отличие от тебя, я — надёжный товарищ, — сказал Арунас.
— Я не хочу, чтобы она умирала! — крикнула Инга и осеклась: вспомнила, что дома отец.
— Она будет жить. — Режиссёр, наконец, оставил в покое бороду. — Только не думай, что это так просто. Придётся крепко побороться.
— За её жизнь? — Инга широко раскрыла глаза. Она уже не думала о том, что сейчас в комнату войдёт отец.
— За её жизнь! — сказал Арунас. И уже сам себе под нос пробурчал: — Все думают, что кино — это только удовольствие. Рвутся в Институт кинематографии. За трёшку идут в массовку… Никто не задумывается над тем, что такое кино по большому жизненному счёту!
Инга не понимала его слов. Но сейчас он больше говорил для себя, чем для девочки.
Вошёл отец с пивными бутылками.
— Нашлась? Где ты была?
— Я мыла голову.
— Почему же у тебя волосы… сухие?
— Высохли, — сказала Инга и пожала плечами.
— К тебе пришли… из школы.
— Мы уже поговорили, — сказал Арунас. — Завтра жду тебя, Инга.
— Я приду, — отозвалась девочка.
Арунас взял со стола бутылку, налил себе полный стакан и залпом осушил его. Впервые в жизни ему понравилось пиво.
Поезд приходил рано. В эту пору зимой утро не отличимо от ночи, а когда человек поглощён одними и теми же мыслями, то утро может показаться продолжением вечера. Перрон был пустынен. Встречающих было мало. Встречающих почему-то всегда меньше, чем провожающих, словно люди больше любят провожать…
Арунас быстро ходил по перрону. Ему было зябко в коротком пальто, которое он, как солдат шинель, носил во все времена года. Нос покраснел, редкая бородка покрылась инеем и не грела подбородок. Единственная польза, которую от неё можно было ожидать. Окоченевшими, непослушными пальцами Арунас достал сигарету. Закурил.
Он, конечно, мог бы дождаться поезда в здании вокзала, где наверняка было теплее, но режиссёра мучило нетерпение. Словно поезд придёт скорее, если ждать его на перроне.
Арунас нервничал. Столкнувшись с неожиданными переживаниями Инги, он зашёл в тупик. Он знавал режиссёров, которые «в интересах искусства» убивали на съёмках лошадей и травили борзыми ручного волка. Он был знаком с лозунгом: «Всё для искусства!» Этот лозунг напоминал ему страшные слова военных лет: война всё спишет! Было в этих двух премудростях что-то общее, отталкивающее, противное человеческому сердцу. Никакой хороший фильм не спишет страдания девочки.
Арунас в глубине души не верил в фильмы о доброте, которые делались злом. Доброта в кино должна начинаться где-то в тёплом роднике авторского вдохновения и до конца сохранять нежное тепло новорождённого.
На студии говорили: снимай по сценарию! Мало ли у кого какие переживания! Кино — искусство мужественное. Но он любил Ингу и не мог даже ради искусства заставить девочку пережить то, что она однажды уже пережила — смерть матери.
О чём он думал раньше? Не предвидел, что на съёмочной площадке в сердце осиротевшей девочки с новой силой оживёт дочерняя любовь?
Поезд возник неожиданно. Он выплыл из тьмы зимнего утра. Холодный, в клочьях метели, с окнами, покрытыми серебряной чешуёй.
Поёживаясь от холода, автор вышел из вагона. Он близоруко осмотрелся. И приложил руку к уху, которое как-то стремительно начало замерзать.
— Здравствуйте!
Арунас возник перед ним, как молодой, не успевший поседеть Дед-Мороз.
— Хорошо доехали?
— Хорошо. Полночи не спал… Сосед разговаривал во сне. Но к утру я привык.
— Что же рассказывал вам сосед… ночью… во сне? — улыбаясь, спросил Арунас.
— Он, как штабс-капитан Рыбников, шептал что-то на незнакомом языке. Может быть, он звал мать…
— Мальчишка?
— Вы думаете, мать зовут только мальчишки? Он старый человек. Но, по-моему, он звал маму. Очень уж жалобно разговаривал он во сне… Как ваши дела?
— Даже взрослые зовут во сне маму… — вздохнул Арунас. — У нас непредвиденное обстоятельство. Может быть, придётся менять сюжет картины.
Автор перестал тереть ухо: ему сразу стало жарко.
— Как… менять? Худсовет? Заставляет менять?
— Нет. Не разрешает менять… Но я знаю, вы любите детей, поэтому призвал вас на помощь.
Автор молча смотрел на режиссёра. Они стояли посреди пустой платформы. Мимо прошли последние пассажиры. Носильщики прокатили свои тележки. Промчался какой-то запоздавший мужчина с живыми цветами. Потом стало пусто. Как в поле. И только два человека стояли под фонарём. Словно у них не было другого, более подходящего места для объяснений.
— В чём дело? — растерянно спросил автор и поставил свой командировочный чемодан на снег.
— Второй раз Инга не переживёт смерти матери.
— Как второй… раз?
Ничего не понимающий, застигнутый врасплох невнятным и сбивчивым сообщением режиссёра, автор растерянно смотрел на него. Но при этом он не суетился и не задавал лишних вопросов. Он был автором, а не еловым пнём. Незаметно пришли в движение глубинные течения. Автор почувствовал расстройство, и вдруг где-то в глубине выкристаллизовалась тревожная догадка: надо спасать маленькую героиню фильма. Он ещё не понимал кого, от кого, как. Но главные силы его души уже были приведены в боевую готовность.
Так они стояли на пустом белом перроне — один с бородой, другой с поседевшей прядью волос, выбившейся из-под шляпы. Два мудреца, похожие на сказочных королей художника Чюрлёниса, замышлявшие великие перемены в своих королевствах. И пока они стояли, фонари потускнели, а небо стало светлеть. Ночь разрушилась.
— Я понял… — тихо сказал автор. — Я, кажется, понял. Она будет жить. Врачи сделают ещё одно усилие. И жилка на виске тихо забьётся. И белые губы потеплеют. И грудь поднимется, чтобы сделать первый вздох после безмолвия, после мёртвого штиля. И ресницы дрогнут, как острые стрелки приборов, определяющих присутствие жизни. И она произнесёт первые два слова: «Где Инга?» Она их произнесёт так тихо, что их еле услышит дежурная сестра — санитарный пост. Но эти два слова загремят на всю больницу. И их услышит девочка, которая наверняка будет стоять под окнами больницы, не спуская глаз с третьего окна справа на втором этаже. Драма смерти уйдёт из фильма под сильным напором жизни. Маленькая девочка своей дочерней любовью отобьёт у смерти мать.
Какой сюжет сильнее? Старый или новый? Эти перемены делаются не только ради Инги, — добро, сделанное для одного человека, находит отголосок в сердцах многих. Добро не бывает замкнутым, оно распространяется как тепло, как свет. Оно принадлежит всем!
Инга поверила Арунасу, что Гедра будет жива, и успокоилась. Она была заполнена своей удивительной привязанностью к женщине, которая всё больше и больше напоминала ей мать. Спешила к ней навстречу и неохотно расставалась, утешая себя мыслью о завтрашней встрече.
