Приключения без путешествий - Ланской Марк Зосимович (библиотека книг .TXT) 📗
Ряды милиции быстро редели. Милицейские работники гибли при артобстрелах, по долгу службы дольше всех оставаясь под огнем. Скудный паек не мог восполнить энергию, которая затрачивалась на бесконечные пешие переходы. Нагрузка на каждого выросла десятикратно, и многих уже свалило истощение.
Положение становилось критическим, когда родился этот комсомольский полк. Виктор крепко запомнил тот день, когда Владыкин вызвал его, сообщил о решении обкома комсомола и коротко заключил:
— Командовать полком будешь ты. Сам старый комсомолец, тебе это дело с руки.
Полк… Сколько раз закрадывалось сомнение: "Выйдет ли что? Чем смогут помочь эти исхудалые подростки, вчерашние мальчики и девочки?"
Удивительно, как быстро прошел самый трудный, организационный период. Бойцов полка уже узнали, прониклись к ним доверием и уважением тысячи ленинградцев. Действительно — одно из ленинградских чудес!
Зубов шел по пустынной набережной Невы, почти до высоты парапета занесенной снегом. Шел он тем скупым, замедленным шагом, каким научился ходить этой зимой. Прижавшись к гранитным стенкам, стояли военные корабли Балтики. На их заиндевевших бортах просвечивали разводы камуфляжной окраски, такой же, как и на фасадах соседних домов.
Изредка попадались пешеходы, закутанные с головой в платки, шали, одеяла. Около Летнего сада мужчина колол лед, не колол, а рубил топором, чуть приподнимая его ослабевшими руками. Отскакивавшие мелкие осколки он собирал в кастрюлю и снова рубил. Растапливать лед выгоднее, чем снег, — дров уйдет столько же, а воды получится больше.
У поворота на Литейный мост какая-то женщина споткнулась и осела, сникла как подкошенная. Зубов еще не дошел, а две другие женщины уже подняли ее и куда-то повели. И снова Зубов подумал о том, что никакая милиция не спасла бы этот город от паники и хаоса, если бы не мудрая дисциплинированность его людей — самоотверженных, гордых, несгибаемых людей.
К дому, в котором разместился взвод, вела аккуратно расчищенная дорожка. У входа лежал куцый веничек, безмолвно приглашавший смахнуть снег с валенок. Дневальный подал команду: "Смирно!", отрапортовал и "ел" глазами начальство, как бывалый служака.
Сопровождаемый Игоревым, Зубов медленно обходил светлые, теплые, безупречно чистые комнаты общежития и всюду отмечал тот налаженный порядок, который так радует глаз военного человека. С другой стороны коридора доносился шум — плеск воды, громкие голоса.
— Прачечная, — улыбнулся Игорев и открыл дверь. На большой железной печке в ведре таял снег. В нескольких тазах и детских ванночках девушки стирали белье. Они оглянулись на вошедшее начальство и растерянно опустили руки.
— Здравствуйте, девушки, продолжайте, — сказал Зубов, — хорошим делом заняты.
Он узнал хрупкую сероглазую девушку, о которой ему много рассказывал комиссар. Узнал потому, что именно ее и должны были называть Светленькой. Прозрачная кожа туго обтянула ее скулы и подбородок. Шея казалась длинной и трогательно беспомощной. Но и сейчас лицо ее светилось душевной теплотой и доверием к людям. Высоко закатанные рукава легкой кофточки оголяли ее плоские руки, и у самого локтя Зубов увидел зловещие пятна подступившей цинги.
Оля перехватила его взгляд и, нагнувшись над ванночкой, утопила руки в мыльной пене. Зубов повернулся и вышел.
В "кабинете", устроенном в углу мужского общежития, Зубов долго молчал и слушал Игорева.
— Понимаете, Виктор Павлович, — весело рассказывал Игорев о девушках, — пришли к парням и потребовали в приказном порядке: "Снимайте грязное белье!" И никаких разговоров… Бельевой фонд создали. Золотой народ!
— Так уж все из чистого золота…
— Не все, не говорю, люди разные. Но… как бы вам сказать. Большинство-то сильнее, заставляет равняться, тянуться вверх. У кого и есть на душе зло, — сам от себя прячет, комсомольское звание обязывает.
— Обязывает, — согласился Зубов. — Тут мне в одном месте обещали экстракт шиповника, что ли, или хвои, не знаю, в общем от цинги помогает. Пришли завтра человечка.
— Есть.
— Как в столовой, не воруют?
— Нет, этого не замечал… — Игорев виновато заерзал на табурете и добавил: — А приварок ребята вчера сами раздобыли.
Зубов удивленно поднял брови.
— Здесь у меня два паренька отпросились родных проведать, где-то у переднего края, и нашли в дивизии знакомых разведчиков. Полезли с ними ночью на ничейную полосу и притащили чуть ли не четверть коня. Лошадку еще в первые морозы подстрелили, так она и пролежала под снегом, как в холодильнике. Непорядок, правда, без наряда горторготдела запрещено…
— Наряд нарядом, а как в санитарном смысле? Не отравятся?
— Что вы, Виктор Павлович! Отличная конина! Первый сорт! Вчера ужин сами варили — объедение.
— Пробовал?
— А как же! Кости еще остались, — сегодня девахи студень будут сочинять, приходите отведать.
— Спасибо… Орехов далеко у тебя?
— Дрова заготовляет. Сейчас вызову.
Шурик давно не видал Виктора и, поднимая руку к ушанке, чтобы по форме приветствовать командира полка, не мог сдержать широкой улыбки.
За последнее время Зубов не раз ловил себя на том, что испытывает отцовскую тревогу за жизнь этого паренька, оставшегося круглым сиротой. Все чаще и чаще беспокоили его мысли: "Выдержит ли неокрепший организм тяжкое испытание голодом? Не сделает ли дистрофия того, что не удалось ни вражеским бомбам, Ни вражескому шпиону?"
И ему радостно было видеть живые глаза Шурика, слышать его звонкий голос, когда он с увлечением рассказывал о славных делах своего взвода. В эту минуту не такими страшными казались и его отекшие щеки, и бесцветные губы.
Шурик с гордостью похлопал по ногам, обутым в длинные меховые чулки, сшитые девчатами из старых полушубков, прихваченных Олей в техникуме.
— Лучше валенок — и тепло и легко!
Погрустнел он только, когда вспомнил, как ходил к Славику за своим чемоданом.
— Совсем плохи, дядь… товарищ командир полка, они с бабушкой еле двигаются. И Славикина мама совсем худая, она еще приносит им с завода свою кашу в баночке… Умрут они… Славикина мама говорит, что скоро будут через озеро эвакуировать. Если бы бабушку и Славика перевезти, и она живой осталась бы.
Зубов развел руками:
— Самые тяжелые недели. Потом легче будет, нужно выдержать. Как ты сам чувствуешь, не сдаешь?
— Я что! Мы вчера такой супешник варили. Леня Федоров назвал: "Бульон-жульон без лягушек". Он и в столовой каждому блюду свое прозвище дал. Говорит, что вкуснее кушать, когда красиво называется.
— Значит, не унываете?
— Этого у нас не может быть! — сказал Шурик.
Из взвода Зубов уходил с таким настроением, как будто сам зачерпнул из неиссякаемого источника комсомольской бодрости.
Патрулировали вчетвером. Впереди шли Шурик и Оля Светленькая, а сзади, отстав шагов на десять, солидно выступали Леня Федоров и Толя Душенков. Такое распределение сил Федоров объяснял просто:
— Маленьких всегда пускают вперед для затравки. А когда они ввяжутся, подходят взрослые и спрашивают: "Чего детей обижаете?" — и на законном основании — хрясь в морду!
Шурик хотя и смеялся, но чувствовал себя неловко. Особенно из-за Оли. Как ни старался он от нее избавиться, пришлось смириться. Она умела прилипать как смола, и никакие насмешки на нее не действовали. Хорошо еще, что в ватных штанах и в ватной куртке она мало чем отличалась от парня. Если бы, конечно, не лицо. Шурик даже отворачивался, чтобы не видеть ее откровенно девчоночьего лица. И всюду она совалась вперед, первой останавливала подозрительных и требовала документы. И получалось, что не она при Шурике, а Шурик при ней.
Не много людей ходило теперь по улицам, особенно вечером. Каждое новое лицо бросалось в глаза. Незнакомого человека останавливали и дотошно осматривали все печати и подписи в паспорте.
Однажды остановили длинного бородатого мужчину в бабьем платке и с туго набитым вещевым мешком. Он исподлобья глянул на Олю, потом на Шурика, оттолкнул обоих и побежал, не шибко, но побежал. У бойцов комсомольского полка не было никакого оружия. Зато у каждого был свисток. Оля, упав от толчка, успела засвистеть. К ней присоединились еще три свистка. Из подворотен выбежали дежурные команд МПВО, и бородатого задержали. Он оказался вором, и его торжественно отвели в отделение.
