Малахов курган - Григорьев Сергей Тимофеевич (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗

Корнилов рассмеялся:

– Да, я ему хочу посоветовать, чтобы он берег свою драгоценную жизнь!

– Вот-вот, именно-с!

– Не нужно ли вам чего прислать?

– Пришлите воды. У нас цистерны скоро опустеют. Мы банили пушки мокрыми банниками, поливали орудия: калятся, рукой тронуть нельзя. Воды осталось – напиться…

– Хорошо, пришлю воды.

– Да, еще, я совсем забыл! Велите выпустить из-под ареста гардемарина Панфилова.

– Я уже велел выпустить всех арестованных моряков. Значит, и его.

Корнилов достал из полевой сумки чистый платок и сказал:

– Позвольте, друг мой, посмотреть, что у вас на лбу…

Нахимов отступил на шаг назад и ответил:

– У меня, сударь, есть свой платок! Вот-с! И уже все прошло. Вздор-с!

Он достал из заднего кармана свернутый в комок платок, черный от сажи, – Нахимов при пальбе вытирал платком запачканные пушечным салом руки.

– Прощайте, милый друг! Кто знает, может быть, мы больше не увидимся…

Они обнялись, расцеловались и молча разошлись. Нахимов вернулся на бастион, Корнилов направился к своему коню, комкая в руке платок.

Казак, завидев адмирала, поправил его коню челку и гриву, попробовал подпругу [223] и поддержал стремя [224], когда Корнилов садился в седло.

– Счастливо, брат!

– Бувайте здоровы, ваше превосходительство!

Конь Корнилова зарысил вдоль траншей в сторону Пересыпи, к вершине Южной бухты. На зубах у адмирала скрипел песок. Почувствовав на глазах слезы, Корнилов отер их и, взглянув на платок, увидел на нем пятна пороховой копоти и сердито пробормотал:

– Хорош же я, должно быть, со стороны!

Седая пыль

– Могученко! Воды! – приказал Корнилов, возвратясь в штаб после объезда укреплений Городской стороны.

Он снял сюртук, засучил рукава сорочки, отстегнул воротничок и нетерпеливо ждал, пока Могученко хлопотал около умывального прибора: налил воды из кувшина в большой белый с синим фаянсовый таз и унес сюртук Корнилова, чтобы почистить.

Адмирал склонился к тазу, избегая взглядом зеркала, висящего над столом, намылил руки, опустил в воду – вода в тазу от мыла и копоти сразу помутнела, и на дне его не стало видно клипера [225], изображенного в свежий ветер на крутой синей волне под всеми парусами. Корнилов слил грязную воду в фаянсовое ведро с дужкой, плетенной из камыша, снова налил воды и намылил руки, а потом лицо, голову и шею.

Могученко вернулся с вычищенным мундиром.

– До чего въедлива севастопольская пыль! То ли дело в море – чисто, как на акварели, – сказал он. – Вы словно на мельнице побывали, Владимир Алексеевич. Не прикажете ли добавить горячей воды из самовара?

– Пожалуй, – согласился Корнилов.

Прибавив в кувшин горячей воды, Могученко начал поливать голову Корнилова и сообщал новости:

– На Третьем бастионе горячо. У Константина Егорыча [226] сына убило… Он поцеловал его, перекрестил и пошел распоряжаться, а его самого тут же осколком в лицо… У орудий две смены начисто выбило. Англичанин фланкирует [227] бастион.

– Построим траверсы [228]. Всего сразу не сделаешь, – ответил Корнилов, принимая из рук Могученко белоснежное, чуть накрахмаленное камчатное полотенце [229], сложенное квадратом.

Ероша волосы полотенцем, Корнилов решился взглянуть в зеркало и, увидев в нем себя, не узнал: левый глаз с бровью, высоко поднятой дугой, был заметно меньше расширенного правого, над которым бровь нависала угрюмо прямой чертой. Корнилов озабоченно потер виски, где осталась мыльная пена. Пена не оттиралась: на висках проступила седина.

Корнилов скомкал и бросил полотенце на стол. Могученко подал второе полотенце и открыл флакон с «Кёльнской водой». Брызгая на полотенце из флакона, Могученко говорил:

– На Малаховом башня замолчала. Ну да не в ней сила. Земляные батареи палят исправно. Все средство в том, что у «него» ланкастерские пушки [230]. «Он» бьет за две версты наверняка, а мы «его» едва досягаем.

– Войдет в охоту – подвинется поближе…

Корнилов освежил лицо полотенцем, смоченным в одеколоне, тщательно сделал пробор над левым виском и пригладил волосы жесткой щеткой.

Надев поданный Могученко мундир, Корнилов прицепил аксельбант [231] в петлю верхней пуговицы и посмотрелся в зеркало.

– Крепкого чаю соизволите? С лимоном? С ромом?

– Давай чаю, Андрей Михайлович! – ответил Корнилов, направляясь в кабинет.

От утреннего надсадного раздражения у Корнилова не осталось и следа, и, когда вскоре явился в штаб флаг-офицер Жандр, он нашел адмирала, каким привык его видеть всегда: немножко чопорным, чуть-чуть надменным, щеголеватым.

Жандр доложил, что французы бросают в город невиданные до сих пор ракеты с медной гильзой длиной в полтора аршина [232]. На конце гильзы – пистонная граната [233]. Большая часть гранат почему-то не взрывается, а те, что взорвались, вызвали в городе несколько пожаров, погашенных брандмейстерской [234] командой.

– Любопытно… Это фугасная граната [235] или зажигательный снаряд? Прикажите прислать мне эту новинку.

– Его светлость! – возвестил Могученко, распахнув дверь.

Меншиков вошел в адмиральском мундире и плаще, не снимая морской фуражки. Корнилов поднялся ему навстречу.

– Сидите, сидите! – махнув рукой, сказал Меншиков, опускаясь на подставленный Жандром стул. – Не до церемоний тут! Ну как идут дела на правом фланге, Владимир Алексеевич?

– Отлично, ваша светлость! Я только что был на Пятом и на Четвертом бастионах. Думаю, что мы скоро заставим замолчать французов. А на левом, ваша светлость?

– Отвратительно! Дайте мне чаю.

– Могученко, чаю его светлости! Живо!

Все помолчали, прислушиваясь к вою канонады. Вдруг раздался удар огромной силы, от которого задребезжали и зазвенели окна и распахнулась дверь.

Корнилов позвонил и крикнул:

– Могученко! Что же чай?!

Могученко вошел, неся на подносе чай для князя. Расцветая улыбкой, он сказал:

– Прошу простить великодушно. Не утерпел: на крыльцо выбежал. Над горой Рудольфа черный столб до неба. Мы, должно, у французов пороховой погреб взорвали! Красота! Чисто на акварели! Кушайте, ваша светлость, во здравие!..

Меншиков поморщился от матросской фамильярности, которую он считал недопустимой. Он попробовал стакан пальцами, осторожно налил чаю в блюдце и, поставив стакан, начал пить чай по-московски – из блюдечка.

– Ваша светлость, осмелюсь вам дать совет: не рискуйте собой, – сказал Корнилов. – Помните, что вам писал государь, – без вас Севастополь будет обезглавлен.

– Ну да, конечно! Войска видели меня. Думаю, что этого для воодушевления солдат довольно.

– Разумеется, ваша светлость!

– Я отправлюсь на Северную. Я вполне на вас полагаюсь, Владимир Алексеевич! – говорил Меншиков, допивая чай прямо из стакана.

– Рад заслужить доверие вашей светлости!

– «Ваша светлость, ваша светлость»! – передразнил Корнилова Меншиков, вставая. – Меня зовут Александр Сергеевич! Какой вы свежий – прямо корнишон с грядки! Как будто вы на бал собрались.

Корнилов любезно улыбнулся, и князь мог считать, что каламбур, основанный на созвучии фамилии Корнилов и слова «корнишон», удался.