Орлята (Рассказы) - Гельфандбейн Григорий Михайлович "Составитель" (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
— Это для людей приказ. А мы тихонечко раз-раз, может, и все помолотим. Барин знает, у кого взять, а кому и дать.
Он нагнулся под лавку за скамеечкой, потому что мать уже поставила миску с борщом на стол, и никто не видел, как в его рыжих усах змейкой скользнула и притаилась усмешка.
Обедали в сенях. Молча хлебали из миски, и каждый думал о своем. Отец — о копнах, дед — тоже, а может, и мать. А Оксана — скорей бы обед кончился — да на волю, с девушками на левады. В открытую дверь видно было: на огороде желтые подсолнечники на плетень склонились, воробушки порхают меж ними, щебечут. Дальше коврик маков, а за ним зеленая завеса сада. Она знала: там, за этой завесой, левада; на траве меж белых осин крест-накрест переплетаются тропки.
Пойди по одной — выйдешь прямо к господскому пруду, где склонились вербы и лозы кудрями нависли над водою…
Снаружи донесся топот. Кто-то с гиком промчался по улице. Видно было только, как облако пыли разостлалось по двору.
— Казаки, верно, — сказала мать.
А дед:
— И куда это они все ездят?
Отец:
— На то и кони, чтобы ездить.
И нахмурил брови. На лбу морщины зашевелились. Оксана смотрела во двор. Вот через плетень видно — у Мусиев из хаты вышла Марийка и побежала на луг. Оксана высунулась из сеней и крикнула ей вслед:
— Марийка! И я сейчас…
Отец цыкнул, а дед улыбнулся в седые усы. Девушка встала, покрылась красным платком.
— Ну, мама, я пойду.
— Иди, — это мать.
А отец:
— Да смотри в господский сад не суйся. Чтоб там и ноги твоей не было!
Оксана стояла, опустив голову, а как только отец замолчал, повернулась и бросилась через огород на леваду.
По тропке, меж осин, пониже огородов, шли — впереди Марийка, а позади еще несколько девушек. Оксана окликнула их, они остановились, подождали. Когда подбежала, все с любопытством уставились на платок:
— Ой, до чего ж хорош! Это порошком?
А идут они к пруду. И она ведь с ними? Вон еще Федорка на огороде огурцы собирает, надо и ее позвать.
Марийка, проходя мимо огорода, остановилась и позвала подругу.
— Сюда-а!
Федорка выпрямилась и стояла молча. Потом высыпала огурцы из подола и, осторожно ступая по ботве, подошла к девушкам.
— Идем купаться! — позвала ее Марийка.
Федорка покачала головой.
— Не хочу.
— Что же?
— Так.
Девушка грустными глазами задумчиво смотрела вдаль. Может, думала об отце, который ушел из дому прятаться от казаков. А может, о господах, приехавших вчера из города. Ничего не говорила. А подружки звали. Оксана, та даже за руку тащила.
— Пойдем же.
Федорка бледно улыбнулась одними губами и пошла с ними.
До пруда было недалеко. Немного прошли левадой, затем через ров, — ограды давно уже не было, — и очутились у пруда, под высокими вербами. Отсюда сразу же начинался сад, и в просветах между деревьями краснели кирпичные строения усадьбы.
Марийка первая разделась и прыгнула в воду. Остальные тоже начали раздеваться, как вдруг из сада выбежала маленькая кривоногая собачонка и с лаем бросилась к ним. Вслед за ней показались две барыни, а позади длинноногий в коротеньких до колен штанишках мальчик-барчук.
Девушки оторопели. Господа были близко, всего в нескольких шагах. Подруги увидали, как исказилось желтое лицо старой барыни и сквозь зубы вырвался тоненький голосок:
— Ах, спасенья нет от них! Ступайте вон отсюда, гадкие девчонки, и так пруд запакостили. Ступайте, ступайте!..
Собачонка, визжа, вертелась у ее ног. А девушки — за одежду, и как ветром сдуло их, только лозы затрещали. Запыхавшись, остановились за рвом в подсолнечниках, и Марийка только здесь надела юбку. А потом, высунув голову из подсолнечников и скривившись, передразнивая барыню, запищала:
— Пошли отсюдова, гадкие девчонки! У-у! Паны — на троих одни штаны! — прибавила потом так грубо, как только могла.
Девочки подхватили: высунув из бурьяна головы, пищали, дразнили барыню. А та злилась и угрожающе махала зонтиком. А барчук, рассердившись, схватил палку и швырнул в девчат.
Недокинул.
— Отцу в лоб! — крикнула одна из девушек и в ответ, схватив камешек, бросила в мальчишку.
Другие тоже стали кидаться. Федорка первая опомнилась:
— Ну их! Пойдем, девушки, теперь их право, еще нагорит. Пойдем!
Бурьяном, затем огородами, мимо подсолнухов, побежали вверх к улице. Уже были возле плетня, как вдруг Оксана, бежавшая впереди, остановилась и расширенными глазами поглядела на подруг:
— Смотрите, вон казаки кого-то ведут! Глядите-ка! Прижавшись к плетню, они испуганными глазами смотрели на улицу.
Проехал всадник. Из-под копыт поднялась пыль и окутала все серой кисеей. Сквозь нее было видно, как по улице двигалась толпа. По бокам ехали казаки на конях с обнаженными саблями, а в их кольце человек пять-шесть крестьян. Мужики без шапок, некоторые в одних сорочках, шли потупясь, тяжело передвигая ноги. Молчали. Слышно было только, как кони стучали копытами.
Девчата и дух затаили. Кто-то вздохнул. А Федорка разом перегнулась через плетень и зорко всматривалась в идущих. Вдруг она всхлипнула, словно ей не хватило дыхания, и прутик от плетня хрустнул под ее рукой.
— Отца повели!..
Побледнела сразу и все смотрела вслед. Вот и не видно уже, все пыль закрыла. Только слышно — заскрипели ворота в имении, проглотили толпу и снова заскрипели. А встревоженная пыль пронеслась по улице и там, за селом, шмыгнула в бурьян.
Федорка, плача, побежала домой. И все девушки загрустили. Начали расходиться.
Марийка и Оксана пошли по той же тропке, между осин, пониже огородов. Шли молча. Впереди — Марийка, Оксана за ней. И Марийка вдруг спросила:
— А правда, Оксана, барин говорил, что у твоего отца копен не возьмет?
— Не знаю, — ответила Оксана.
А сама вспомнила, что отец говорил об этом в обед и подумала: может, и не возьмет. Почему бы это? У всех берет.
— Может, нет, — сказала она, — не знаю.
Здесь ей надо было сворачивать. Марийка пошла дальше, а она повернула через картофельное поле к хате. Шла медленно, и что-то все вспоминалось ей помимо воли: сердитая барыня с зонтиком, толпа в пыли на улице. И Федорка вспомнилась — бледная вся, а глаза такие испуганные-испуганные…
Было тяжело…
Дед уже погнал скотину в степь: калитка в плетне была отворена. А в сенях на пороге — против солнца — мать с соседкой.
Оксана подбежала и первым делом рассказала, что видела арестованных — погнали по улице. Видели и они. Это все кацаевские, один только Семен (отец Федорки) здешний, а в Кацаевке скрывался. Ну, и поймали.
— Теперь всё так, — сказала мать медленно, — эти тех ловят да бьют, а те — этих. А лучше всего — сиди и не рыпайся. Пришли большевики, землю дают — слава богу: за земельку эту век бьемся. А кадет пришел, отбирает — на, твое право, будь по-твоему. Ведь недаром говорится: послушное теля двух маток сосет, — закончила она.
А Оксану уже не радовал платок, что лежал на коленях, словно полинял сразу. Вспомнилось (почему?) — давно, еще когда не было казаков, дед как-то после сходки на бревнах при всех сказал Семену:
— Молодец, Сема! Бедняк, за бедняков и хлопочет! Молодец, сыночек!
И похлопал по плечу. А дед у нее седой, умный. Знает ли он, что тут стряслось?
И было грустно. И больно.
Побежала девушка в садок, полила свои петушки. Нет, тоска.
А соседка домой ушла, и мать спать улеглась. Такая тоска!
Тогда Оксана по жнивью побежала к деду, который пас за курганом, возле гречихи.
Там и пробыла до самого вечера. А как садилось солнце, вернулась вместе с дедом. Немножко развеселилась. И спать легла с надеждой: может, еще и выпустят, — вот ведь дед говорит…
На следующий день Оксана, как всегда, встала рано, еще до солнца, и сразу догадалась по лицу деда, что произошло что-то необычное: он шутливо подмигнул ей и весело улыбнулся.
