Повести - Стельмах Ярослав Михайлович (читать книги полные .txt) 📗
— Раз так, — обиделся Митька, — я тебе свою историю не расскажу. А она у меня очень интересная. Можно даже без преувеличения сказать что ваши рассказы — ничто по сравнении с моим.
Славка очень заинтересовался и стал просить Митьку рассказать. Но Митька притворился, что спит, и захрапел. А когда Славка перестал просить, перестал и храпеть.
В лагере царила тишина. Тусклый месячный свет пробивался сквозь щёлку входа. Я уже было закрыл глаза, когда услышал шепот Митьки:
— В одном чёрном-пречёрном лесу была чёрная-пречёрная поляна. И на той чёрной-пречёрной поляне, стоял чёрный-пречёрный дом...
Я эту историю слышал уже раз сто, потому что Митька никогда не упускал возможности поделиться ею с кем-нибудь. Единственным, что нужно было для этого, — тьма. Такая тьма, как сейчас, его устраивала.
— ...Стоял чёрный-пречёрный стол, — зловеще шептал мой друг. — А на тому чёрном-пречёрном столе стояла чёрная-пречёрная...
Как ни удивительно, Славка выслушал рассказ почти до конца, только когда Митька начал о красной руке, не выдержал и начал просить, чтобы тот перестал. Митька порассказывал ещё немного и замолк. Я задремал, но со вскоре проснулся от дикого визга. Оказалось, что это Митька подполз к Славке и схватил его за ногу.
Славка сидел на кровати и грозился, что завтра о всем расскажет вожатой. Митька оправдывался, что это он просто по-дружески пошутил, и просил, чтобы Славка не рассказывал.
— Просто ты мне сразу понравился, — объяснял он. — А если мне человек нравится, то мне с ним хочется пошутить. А если мне с кем-то не хочется шутить, то так и знай — меня этот человек не интересует.
Славка же говорил, что он знать ничего не хочет и что ему безразлично, с кем там Митька шутит, но чтобы с ним так не шутил. Он слез на пол, полез под кровать и вытянул оттуда аккордеон.
— Это ты зачем? — изумился Митька.
— Я вспомнил, что сегодня не играл, а мне надо упражняться каждый день, — объяснил Славка.
— Так уже же поздно!
— Раз для твоих идиотских шуток не поздно, — ответил Славка, — то для музыки и подавно. Я тихонько. Никто и не услышит. Всё равно ты спать не даешь.
Сперва он заиграл, как сам объявил, гамму до-мажор, потом ре-мажор.
Митька же сказал, что он мажорные гаммы знает как облупленные, потому что на уроках пения весь класс их поёт, и что Славкины гаммы не то что до-мажором, а и с гамами ничего общего не имеют.
— И надо было тебе ради таких гамм аккордеон сюда тащить! Я думал, ты Баха будешь играть или «битлов».
— Так темно же, — оправдывался Славка. — Клавиш не видно.
— А как не видно, то не играй.
Но Славка не послушался и объявил ми мажор.
Однако ми мажор он заиграть не успел, потому что к нам вбежал начальник лагеря.
— Это ты, Омельчук, снова? — зашептал он, хотя, как мне казалось, ему хотелось кричать. — Чтобы завтра и духа твоего не было в лагере. Сам, сам отвезу тебя домой и собственноручно передам родителям!
— Ну вот, снова Омельчук... — заканючил Митька. — Всегда Омельчук! Я сплю давно! Разве я виноват, что ему среди ночи играть захотелось?
— Удивительно! — сказал начальник лагеря, увидев Славку. — Это ты решил играть?
— Ага! — чистосердечно сознался тот. — Мне нужно упражняться каждый день, а сегодня, значит, я день пропустил.
— Ну ничего, — утешил его начальник лагеря. — Завтра будешь играть вдвое больше чем обычно. А сейчас — спать!
— Вишь, — сказал переждав Митька. — Ему — так ничего, а меня — так из лагеря...
Он ещё немного побубнил, а потом замолк и засвистел носом. Славка дышал глубоко, и я понял — он тоже спит.
Я же заснуть не мог — все время переворачивался с боку на бок и сердился на Митьку с Славкой. «Это же надо, — думалось, — не давали человеку покоя, говорили, бегали по лагерю, визжали и играли на аккордеоне, а теперь спят как убитые. А ты здесь мучься бессонницей в юные годы».
И вдруг я услышал на улице чьи-то шаги. Собственно, если бы это были просто шаги, то ничего необыкновенного или страшного в них и не было б. Но это были не просто шаги: осторожные, вкрадчивые — это я понял сразу. Шаги приблизились к нашей палатке, минули её и стали отдалятся.
«Может, вор? — мелькнула мысль. — Или какой-нибудь бандит?» И здесь чего-то я вспомнил Митькин рассказ о красной руке. Не могу сказать, что от того на душе моей стало легче. Я укрылся с головой, но стало еще страшнее. Воображалось, что тот, кто ходит на улице, зайдет к палатку и врежет по голове; а то и душить начнет своей красной рукой. Я осторожно высунул нос наружу: едва слышные шаги снова приближались.
Я быстро натянул на ноги сандалии и разбудил Митьку со Славкой. Сначала Митька рассердился, но, когда узнал, что по лагерю кто-то бродит, обрадовался.
— Ага, — сказал он. — Я знаю, чем это дело пахнет. Кто-то узнал, что открытие задерживается на два дня, а здесь почти никого нет, решил воспользоваться возможностью и что-то украсть.
— Что же здесь можно украсть? — удивился Славка.
— Ну, если бы я был вором, то и сказал бы, — сказал Митька. — Мало ли чего! Может, кровать или тумбочку.
— И тащится с этой кроватью или тумбочкой через лес?
— А совсем не обязательно, — уверил Митька. — Совсем не обязательно. Вот я читал, что некоторые воры закапывают краденное неподалеку от места преступления, а когда уже ту вещь перестают искать, выкапывают и спокойненько идут домой.
— Что же, он будет кровать среди ночи закапывать?
— Откуда я знаю! Чего ты прицепился ко мне? — рассердился Митька. — Что я, грабитель какой?! Надо поймать его на горячем.
Когда Славка услышал, что надо кого-то ловить, то испугался и сказал, что с нами не пойдет, а останется в тылу, то есть в палатке.
— Это на всякий случай, чтобы я мог рассказать, как все было.
— Это же о каком таком случае? — поинтересовался Митька, но Славка не ответил, потому что снова неподалеку зазвучали таинственные шаги.
Славка ухватил меня за руку.
— Не надо, ребята, — зашептал он. — Пусть себе ходит. Какое вам до этого дело?
Но я высвободил руку, и мы с Митькой выскользнули в ночь.
Мы выскользнули в ночь, жутко-тёмную, неестественно тихую. Я даже не думал, что в нашем лагере может быть так тихо. Ещё несколько часов назад всё вокруг бурлило: визжали пилы, громыхали молотки, позванивали вёдра, топали ноги, звучали голоса. Мы держали лопаты, носилки, доски — они сейчас лежали, ожидая утра, ожидая поры, когда снова оживут — запозванивают, заговорят, засмеются в наших ладонях.
А до утра еще далеко. Утомленный трудовым днем лагерь спал.
Не спали только мы с Митькой, не спал, может, в «тылу» Славка, не спал ещё тот, кто ходил только что лагерем, крадясь словно вор, прячась от людей.
Кто?
Где-то за нашими спинами тихонько звякнуло.
— За столовой, — определил я.
Осторожно вглядываясь в тьму, мы подались к столовой, но не прямо, аллеей, а мимо умывальников. За столовой никого не было.
— Может, он увидел нас и убежал? — спросил Митька, но вдруг я увидел фигуру, которая шествовала аллеей назад, к палаткам, неся в руке что-то объёмистое.
— Вон, — указал я. Неизвестный шёл неторопливо.
— Ага, — сказал Митька, — уже что-то стибрил. Я же говорил. — Потом помолчал и решительно прибавил: — Будем брать!
— Что брать? — не понял я.
— Его брать. Вперед!
Мы тронули следом, стараясь ступать как можно тише, и неожиданно я услышал, а может, то мне только показалось, что незнакомец всхлипнул. Вот он будто шмыгнул носом...
— Мить, — начал было я, но вдруг мы увидели, что наперерез незнакомцу бросилась какая-то тень.
— Их здесь двое! — вскрикнул Митька, и вдруг громкий вскрик разорвал тишину.
— Стой! — заорал басом Митька. — Руки вверх! Окружай их, ребята! Бери их в круг. Вяжи их! Собаку спускай!
Я понял, что книжки о пограничниках нашли надёжный приют в Митькиной голове.
Обе фигуры перед нами так и застыли на месте.
