БУПШ действует! - Сальников Юрий Васильевич (серия книг .TXT) 📗
Гошка отвечал ей, как на экзамене — аж вспотел. И про эсминец, и про разные там линкоры да дредноуты. Про все это Люська знала не хуже его. Он даже признался мне потом:
— Ну, майна-вира — прилипчивая!
И это он точно определил — прилипчивая. Вот и теперь — с Людмилой Сергеевной успела познакомиться. Скажите на милость — важная персона! Да еще опять варягом меня назвала. Надо было ей крикнуть: «Сама ты — варяг!» Или тоже хлопнуть по плечу. Жалко — не сообразил. Я вообще заметил это за собой — соображаю позже времени. А вот она везде лезет! Чего доброго, еще в наш Совет Командиров запросится.
«А мы будем с вами»
Ну, я как в воду глядел! Что Люська-то затеяла…
Бегали мы по улице с саблями и пистолетами. А на бревнах сидели девчонки. Мы как увидели их, так нарочно еще громче заулюлюкали, окружили, стали бабахать из пистолетов перед их носами и толкать то одну, то другую. Вика возмутилась:
— Безобразие, ну вас!
А Люська как закричит: — Падай, падай! — И, выбежав на середину круга, схватила меня за плечо. Все остановились, ничего не понимая, а она сказала: — Почему он не падает? В него стрельнули, он убитый!
Я разозлился и выдернулся.
— Сама ты убитая!
— Но он же в тебя стрельнул, я видела.
— Ну и что? А если я раненый?
— Падают и раненые. Верно, товарищ генерал?
Борис растерянно молчал, разглядывая ее как заморскую невидаль. Потом спросил:
— Чего лезешь?
А Люська возьми и заяви:
— Мы с вами будем играть! Открывается полевой госпиталь. Вот здесь, на бревнах. Вика, давай! — И не успели мы моргнуть, как она замахала черным патрончиком губной помады — откуда только взялся у нее? Подбежала к Рудимчику, который стоял с разинутым ртом, и выхватила из его рук щит-фанерку. — Товарищ боец, при стрельбе из пистолета щитом не пользуются. — И — раз-раз! — начертила на фанерке красный крест, а фанерку прикрепила на заборе. — Вывеска готова! Вика, ты главврач, Маша хирург, я — медсестра.
— А я не умею хирургом, — сказала Маша.
— Научишься! — отрезала Люська и обратилась к нам. — Бой продолжается. Что же вы? Воюйте, товарищ генерал!
Борис машинально скомандовал:
— На врага — вперед!
Назар завопил: «Ура!», мы выхватили шпаги и ринулись в бой. Вдруг вижу: Рудимчик наставил на меня пистолет, сказал «бах-бах!» и вдруг закричал: «Гошка раненый!»
Еще не хватало из-за малолетки-второклассника ложиться в госпиталь! Я хотел его догнать, но не смог. Шустрый он. Словно мышонок. И похож на мышонка. Лицо, как мордочка, острое, вытянет вперед и бегает, мелко семеня, высматривая по сторонам, будто принюхиваясь.
— Ну, погоди! — погрозил я ему и выстрелил в овраженского Гошку. Но тот тоже отказался падать: я, говорит, ходячий раненый.
Так мы бегали, и никто не хотел идти в госпиталь, а девчонки стояли на бревнах и смотрели на нашу битву. Тогда я крикнул:
— Главного Мушкетера в госпиталь! — И все обрадовались, бросились к толстому Сашуне: — В госпиталь его.
Он начал отчаянно отбиваться:
— Пустите, чего пристали, опять измажусь!
Надо сказать, что из дому он всегда выходит в чистой наглаженной рубашечке. А пока бегает с нами, становится до того грязным, что мать ругает его, ругает, потом берет за руку и уводит с улицы. Вот он и забеспокоился, когда мы его схватили. Но мы не отпускали, а потащили на бревна, изредка приподымая с земли, потому что он был тяжелый, как телевизор.
Вика, важно подбоченившись, встретила нас вопросом:
— В чем дело, граждане?
Назар Цыпкин встал по струнке и доложил:
— Товарищ главврач, привезли раненого бойца, окажите помощь.
Овраженский Гошка выскочил вперед:
— Я в него выстрелил. Наповал.
Борис нахмурился:
— Дурак. Если наповал, зачем в госпиталь?
Люся быстро нашла выход:
— Врачи разберутся! Товарищ хирург, сделайте операцию!
— Не надо мне операцию! — задергался Сашуня.
— Лежи! — придавил я его коленкой.
— Вика, — испуганно зашептала Маша. — А чем перевязывать?
— Во-первых, я тебе не Вика, а во-вторых… — Главврач оглянулась, словно выискивая глазами перевязочный материал.
Я тоже оглянулся. И Борис тоже. Должно быть, мы одновременно посмотрели в сторону его двора. Там, за дощатым забором, белело развешанное после стирки белье. Я подмигнул Борису, и… Конечно, мой дед обязательно бы сказал: «Ай, как нехорошо!» Но в ту минуту нам хотелось только одного: чтоб не остановилась интересная игра в войну с госпиталем. И все мы так увлеклись, «перевязывая» Сашуню, что не сразу услышали крик Черданихи.
— Полотенце, мое полотенце! — Остановившись посередине улицы, она начала хлопать себя руками по бокам, приседая при каждом хлопке и слове. — Ироды! Разбойники! Бандиты!
Она всегда так причитает перед тем, как броситься на нас. Мы уже изучили ее тактику и поняли, что лучше всего спасаться бегством. Недолго думая, мы кинулись врассыпную. На месте остались только Борис, перевязанный «боец» Сашуня и Люська. Черданиха приблизилась к ним.
— Бандиты, архаровцы, негодники стоеросовые! — продолжала она вопить и, ухватившись за полотенце, так рванула, что толстый Сашуня мотнулся, словно травинка. Полотенце осталось в руках у Черданихи. Она замахнулась на Сашуню, но в эту секунду раздался голос Ангелины Павловны, Сашуниной матери:
— Что вы делаете?
Ангелина Павловна, как всегда нарядно одетая, пышноволосая, с блестящим браслетом на руке, в красных босоножках и с красной сумкой, бежала к сыну.
— Что вы делаете! — повторила она, тяжело дыша, и встала перед Черданихой. — Кто вам позволил бить ребенка?
— Ребенка? — насмешливо передразнила Черданиха. — Это они-то ребенки? Басурмане зловредные! Видели? — потрясла она полотенцем. — С веревки стащили.
— Все равно бить не смеете! — сказала Ангелина Павловна. — А если уж вам очень хочется, упражняйтесь на собственном сыне. А ты… — повернулась она к Сашуне и тут, как говорится, лишилась языка: он стоял перед ней измазанный, как никогда. — Опять? — тихо начала Ангелина Павловна. — Я не успеваю стирать, я не успеваю гладить, я разрываюсь на части, а ты? Немедленно ступай домой! Не умеешь гулять, как люди, сиди в четырех стенах! С этого дня я запрещаю тебе играть с ним! — Она показала на Бориса. — Он плохо влияет. Он — достойный сын своей матери!
Последние слова Ангелина Павловна произнесла громко в сторону Черданихи и пошла прочь, высоко подняв голову, таща Сашуню за руку, как дошкольника.
Черданиха, конечно, не пропустила этих слов без ответа я визгливо закричала, что она, по крайней мере, не красит волосы, а сына воспитывает, как хочет. И тут же ни за что ни про что огрела Бориса полотенцем по шее. Наверное, она хотела повторить свой «воспитательный» маневр, но ее остановил опять голос со стороны:
— Что разбуянилась, Николаевна? — По тротуару приближалась тетя Варя, мать Вики Жигаловой. «Овраженский начальник» — так в шутку зовут ее некоторые взрослые. Она шла неторопливо — высокая, прямая, в белом платочке.
— А тебе весело, да? — огрызнулась Черданиха. — Тебя радует, что они вытворяют? — кивнула она в нашу сторону. Мы попрятались — кто за бревнами, кто за деревом, — смотрели, что будет дальше.
— Что же они вытворяют? — спросила тетя Варя.
— А полюбуйся вот! — Черданиха начала тыкать полотенцем. — Не для того мы тебя в уличный комитет избирали, чтоб житья не стало от этих архаровцев. Завсегда защищаешь их? Мало своих колобродов, еще и с соседней улицы голодранцы? Я же видела — это он за полотенцем через мой забор сиганул! — показала она на меня.
— Постой, не шуми, — остановила тетя Варя и повернулась к Борису. А он сделал независимый вид, заложил руки за спину, даже выставил вперед рваный ботинок. Он вообще ходит во всем старом, рубашка без пуговиц. Тетя Варя покачала головой. — Хоть бы последила за сыном-то, Николаевна. Как он одет у тебя?
— Он сам не хочет в хорошем! — вызывающе ответила Черданиха. — Есть что надеть. Сам отказывается, мать позорит.
