Тимкины крылья - Курбатов Константин Иванович (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
В спальне меня сразу потянул к себе письменный, полированного красного дерева стол с двумя тумбами. Тумбы закрывались дверцами, из которых торчали ключи. Ключ торчал и в среднем ящике.
— Тут, — в первый же день шепнул я Китке. — Провалиться мне на этом месте, тут!
Я протирал письменный стол со всех сторон и чуть не облизывал его. Я гладил его холодные скользкие бока и чувствовал, что нахожусь у цели.
Я ходил вокруг письменного стола, как кот вокруг масла. И все время я чувствовал на себе настороженный взгляд Парани Цитрамоновны. В других домах я не чувствовал на себе такого взгляда, а здесь чувствовал. Видно, я вел себя в доме подполковника Серкиза не совсем осмотрительно.
Нужно было спешить. Письменный стол требовал немедленного вскрытия. Мы с Киткой разработали план дальнейших действий.
Параня Цитрамоновна жила в Сопушках. У нее там были взрослая дочь и трехлетний внук Федор. Этот Федор гонял в резиновых сапогах по деревне, и между штанами и рубахой на круглом, как тыква, животе у него торчал крепкий, величиной с хороший желудь, пуп. Параня Цитрамоновна души не чаяла в своем голопупом внуке и, возвращаясь в деревню, непременно тащила ему гостинец — то леденцов, то шоколадку, то какую-нибудь копеечную игрушку, купленную в нашем Военторге. Вот на этом-то Федоре мы и решили построить наш план проникновения в письменный стол подполковника Серкиза.
Это была с блеском разработанная операция. Началась она с того, что в намеченный день Кит на уборку в холостяцкую гостиницу не явился. Я пожал плечом и объяснил Паране Цитрамоновне, что с человеком может случиться всякое.
— Может, ему нужно своей прабабушке горчичники поставить или еще что, — сказал я.
Параню Цитрамоновну такой ответ удовлетворил. Она знала, что Киткина прабабушка больше всего на свете любит, чтобы ей ставили горчичники. Она любила горчичники даже больше, чем жареную треску и разноцветные картинки в журналах.
Мы навели с Параней Цитрамоновной порядок в холостяцкой гостинице и отправились по домам начальства.
Мы подметали, выгребали и протирали.
Когда мы пришли в дом подполковника Серкиза, Параня Цитрамоновна прежде всего распахнула все окна. Она была сама не своя без сквозняков. Я сбегал за водой и вытирал в гостиной пыль. Я нарочно не заходил в спальню, где стоял холодный полированный стол с тремя торчащими из него ключами.
На столе лежали две стопки книг, стояла похожая на гуся лампа и рядом с ней — перекидной календарь, к которому не дотрагивались уже около месяца, с того самого дня, как улетела на юг Серкизова жена.
Рядом с календарем отблескивал черными лаковыми боками телефонный аппарат. Он молчал. Я чувствовал этот аппарат затылком, спиной и плечами. Он давно уже должен был зазвенеть, но он молчал.
Когда он наконец ударил в свои колокола, у меня от неожиданности дрогнули коленки. Я вытирал тряпкой голую бронзовую женщину, которая возвышалась на серванте рядом с хрустальной вазой и пробовала длинной ногой воду. Женщина качнулась и чуть не грохнула мне в объятия. В серванте обиженно запели рюмки.
Телефон грохотал, не умолкая.
— Ну чего, чего? — заворчала Параня Цитрамоновна. — Послухай его, аспида. Кого им там?
— Зачем же нам слушать? — как можно равнодушнее проговорил я. — Это не нас, это Серкиза. А его все равно дома нет.
Телефон передохнул и затарахтел снова. Нудный звон вытягивал из меня жилы. Наконец Параня Цитрамоновна не выдержала и подошла к письменному столу. Нагнув голову, она посмотрела на телефон с одной стороны, потом с другой и двумя пальцами подняла трубку.
— Нет их никого, — с ходу и не очень уверенно проговорила Параня Цитрамоновна и хотела было положить трубку обратно.
Я испугался, что она действительно ее положит. Ведь на другом конце провода, осуществляя наш гениальный план, находился сейчас Кит. Он говорил из холостяцкой гостиницы. Он изменил голос и басом тараторил о том, что голопузый Федя подавился леденцом. Что леденец попал Феде в дыхательное горло и вообще.
Параня Цитрамоновна донесла трубку до аппарата, но не положила ее. В трубке настойчиво шипел и трещал голос. Параня Цитрамоновна сделала умное лицо и прижала трубку к уху.
— Что? — закричала она. — Чего? Ах ты господи, царица небесная!
Она испуганно опустила трубку на аппарат и заметалась по комнате.
Через минуту я остался в доме наедине с письменным столом, а Параня Цитрамоновна в хорошем темпе нажимала по дороге в Сопушки.
Глава девятая. Откуда на земле подлость
В пустой Серкизовой квартире поскрипывали оконные рамы да пузырями надувались тюлевые гардины. Чужие вещи молча обступили меня и ждали, что я стану делать. Бронзовая женщина на серванте стыдливо опустила голову. Размеренно и угрюмо помахивали маятником часы на стене.
Я шагнул к письменному столу. Сердце ошалело колотилось около горла и отдавало ударами в спину.
Ключ в среднем ящике повернулся легко. Я осторожно потянул ящик на себя и не поверил собственным глазам. Поверх кучи в беспорядке накиданных бумаг, записных книжек, почтовых открыток и тупых карандашей лежал портрет дяди Жориного отца. Это был тот самый портрет, что висел в комнате у дяди Жоры. Деревянная рамка, трещина в уголке стекла, по три кубика в петлицах военного с чапаевскими усами.
Дрожащими пальцами я взял портрет и прижал его к груди. Я не мог допустить, чтобы портрет Горбовского лежал в столе у этого человека.
И в тот же момент сзади стукнула дверь.
Я оглянулся. На пороге с перчатками в руке стоял подполковник Серкиз. Его выпуклые глаза буравили меня недоуменным взглядом.
Портрет выпал у меня из рук, ударился об пол, и усатое лицо покрылось сетью серебряных трещин.
— Это еще… что такое? — раздельно проговорил подполковник, и синие губы, дергаясь, поползли у него к правой скуле.
Прижимая руки к груди, я попятился от стола. У меня, как всегда при встречах с Серкизом, отнялся язык и пропал голос.
— Мы… уборку, — пролепетал я, с ужасом чувствуя, что говорю совсем не то.
Действительно, какой мог быть разговор об уборке, когда в письменном столе торчал выдвинутый ящик, а на полу валялся портрет в деревянной рамке? И почему вообще уборка? Почему вдруг я убираю квартиру подполковника Серкиза?
— Уборку… мы, — шепотом повторил я, цепенея от стыда и страха.
Брезгливо дергая ртом, подполковник взмахнул рукой, и кожаные перчатки хлестнули меня по лицу.
— Мерзавец! — выдавил подполковник. — Ворюга!
У меня горело лицо и тряслись ноги. Я прижался спиной к стене и ждал нового удара перчатками.
— Ворюга! — грохотал подполковник, хлопая ящиками стола и что-то кидая.
Щелкали дверцы, звенел в серванте хрусталь, стучали по крашеным половицам ботинки.
— Мерзавец! Подлец! — ухало у меня в голове.
И неожиданно до меня со всей ясностью дошло, что вор — это я. Это я — мерзавец и ворюга. А он, подполковник Серкиз, — очень милый, честный и раззамечательный дяденька. Он ничего не украл и вообще не имеет никакого отношения к дяди Жориному отцу. Он не брал даже фотографии в деревянной рамке. Это она сама каким-то неизвестным образом очутилась тут. А он, подполковник Серкиз, распревосходный дядя.
Не в силах оторвать глаз от пола, я собрался с духом и сказал:
— Я у вас ничего не взял. А вы сами… вор.
Наверно, последнее слово я произнес слишком тихо. Он не расслышал и раздраженно спросил:
— Что?
— Вор вы, — сказал я тверже и посмотрел на подполковника.
Он сидел в кресле у письменного стола и непонимающе хлопал глазами.
— Вор! — отчаянно закричал я, смелея от его растерянности. — И еще хуже, чем вор! Человека в гестапо пытали, а вы в это время его бумаги прикарманили. Мне дядя Жора все рассказал. Все! Вор вы! Вор! Вор!
Меня трясло в горячем ознобе, и какой-то дикой лихорадке. И я кричал и ничего не боялся. Я орал во все горло, чтобы в распахнутые окна люди услышали, кто он такой, этот подполковник Серкиз.
