Лето в горах - Полетаев Самуил Ефимович (первая книга txt) 📗
— Пожалуйста, выключите мотор, — сказал гость. — Так какое же у тебя дело ко мне, аксакал? — спросил он, дружелюбно поглядывая на старика.
Нияз не торопился с делом.
— Приятно узнать, что наша родная речь не чужда тебе. Откуда ты знаешь наш язык?
— Как я могу не знать своего родного языка, — сказал гость, подумав. — Кажется, я еще не забыл его.
Нияз просиял. Глаза его исчезли в щелках, щеки стали круглые, как у ребенка. Он распахнул свой бешмант, словно открыл свое сердце.
— Так ты наш человек? Как же ты попал ТУДА?
Гость, медленно подбирая слова, признался, что еще мальчонкой, вместе с родными и единоплеменниками, в гражданскую войну откочевал за рубеж, а потом попал в одну из стран Востока, где и жил сейчас, а сюда приехал погостить и посмотреть, какой стала его родина.
Нияз понимающе кивал, не требуя подробностей, а когда гость закончил, позвал Аслана и шепнул ему на ухо слово, и тот, вскочив на коня, умчался вверх, к палатке, а вернувшись, передал старику бутылку.
— Мы должны с тобой выпить, и я должен рассказать тебе о моей жизни.
Сопровождающие стояли в отдалении, поглядывая на старика, который ногтем большого пальца сковыривал металлическую пробку с бутылки. Гость озадаченно покачал головой и похлопал себя по животу.
— Врачи запрещают мне, желудок больной.
— Я тоже вот уже двенадцать лет не пью, — сказал Нияз. — Я дал себе обет и ни разу не нарушил его. Но сегодня случай, который бывает раз в жизни, поэтому я прошу тебя выпить со мной за наше знакомство…
Гость сдался, но тут обнаружилось: не во что наливать. И тогда гость предложил Ниязу пройтись до палатки. Он поднялся с земли, подал руку старику и, обняв его за плечи, повел в долину. Аслан пошел за ними, держа двух коней на поводу, а сопровождающие остались у машины, удивляясь причуде их гостя.
Войдя в палатку, гость поздоровался с женщинами. Он присел перед детьми на корточки и положил свою большую руку на голову старшему из них. Старуха и невестка растерянно улыбались, дети испуганно смотрели на гостя. Нияз вытащил из кармана бутылку, подмигнул невестке, и та сразу же достала стакан.
— Э, что я вижу! — сказал гость, увидев кожаный мешок на стене. — Лучше угости меня кумысом. И тогда, аксакал, тебе не придется нарушать свой обет, а мне — запрет врачей.
Пока старшие сидели и пили кумыс, Аслан пожирал гостя глазами. Он разглядывал его костюм — тонкий, легкий, сшитый из дорогого материала, — придирчиво оценивал зеленый, переливчатый, как змеиная шкурка, галстук, белую рубашку, перламутровые запонки на твердых манжетах, выступавших из-под рукавов пиджака. Все хорошо, если бы не старик, обращавшийся с гостем, как с младшим. Гость относился к нему, как к редкой диковине, только потому и не жалел своего времени. Впрочем, о старике Аслану не хотелось думать сейчас, он весь был внимание, он упивался, разглядывая гостя; взгляд его был настолько силен и пронизывающ, что тот невольно и как бы испуганно косился в его сторону. Старик между тем небрежно похлопал гостя по плечу и тихо спросил:
— Послушай меня. Раз ты откочевал ТУДА еще в гражданскую войну, не знаешь ли ты Байсала Эльмуратова? Он на три года постарше меня. Какой он сейчас, я не знаю, но молодым он был высокий и полноватый. Одного глаза нет, через висок красный шрам…
И рассказал историю — историю, которую Аслан не слыхал ни от него, ни от других. В тридцатом году, когда началась коллективизация, Байсал Эльмуратов, один из богатых людей в округе — Нияз пас у него отары, — решил бежать за хребет. Чем сдавать скот в колхоз, лучше пасти его за кордоном, оставаясь вольным хозяином. Он перегнал табун и отару за хребет, а вместе со скотом угнал и его, Нияза, двести овец. Байсал хотел, чтобы Нияз ушел вместе с ним, но как мог Нияз оставить родину?
Старик долго рассказывал о своей жизни. Как вырастил сыновей, двое из которых не вернулись с войны, о том, как сам воевал и дважды был ранен. Мог остаться в городе, где ему предлагали работать в котельной, но, слава богу, он повидал свет, навоевался и умереть хотел на родине, где жили и умерли его предки.
Нияз не мог остановиться, словно всю жизнь ждал случая, чтобы раскрыть душу и поведать о своей долгой жизни. Гость слушал его, обхватив ладонью подбородок, и сочувственно щурил глаза.
Встречал ли он Байсала Эльмуратова, одноглазого Байсала со шрамом на виске? Нет, он не знает его, пути их не пересекались. Ведь он еще мальчишкой был, попав за кордон, а потом судьба бросала его из страны в страну. Где мог он видеть и встречать Байсала Эльмуратова?
— Жаль, — вздохнул старик. — Он обманул меня. Он поступил нечестно, Байсал Эльмуратов, он угнал моих овец.
Гость рассмеялся и вежливо потрепал Нияза по плечу, потому что Нияз распалился, вспомнив старую обиду, сжимал кулаки, будто мог еще встретиться с ним и потребовать угнанных овец.
— Но что бы ты стал делать с овцами? — спросил гость. — Двести овец — не многовато ли это для личного владения, а?
— Нашел бы, что делать! Мне бы только поговорить с ним!..
Они встали. Гость простился с женщинами и детьми, поблагодарил за кумыс и вышел с Ниязом из палатки. Спутники гостя бродили поодаль. Шофер, откинув голову на спинку сиденья, спал, надвинув кепку на глаза. Нияз не торопился отпускать гостя.
— Скажи, есть у тебя семья — жена, дети?
Глаза у гостя расплылись за стеклами.
— Есть, конечно. Только с женой приходится видеться редко. А сыну уже девять лет. Он живет у надежных людей, и я спокоен за него.
Э, Нияз понимает — работа такая, подробности ему не нужны.
— Э-це-це! — Нияз коснулся руки гостя. — Скажи мне, а почему бы тебе не вернуться на родину?
Гость усмехнулся.
— Один поэт сказал как-то: «Ведь если я гореть не буду, и если ты гореть не будешь, и если он гореть не будет, кто ж тогда рассеет тьму?»
— Ну, ну! — удивился старик складу этих слов. — Хорошие слова, красивые слова! Как это он сказал: «Ведь если я гореть не буду…»
Нияз и гость шли не торопясь к машине. Аслан неслышно следовал за ними, стараясь не проронить ни слова из их разговора. Он вслушивался в низкий сильный голос гостя и уже не думал о его красивом светлом костюме, о белой рубашке, о переливчатом, как змеиная шкурка, галстуке, о перламутровых запонках. Наверно, это все-таки не главное в госте. Что-то болезненное было в его высокой, сутуловатой фигуре, в худобе, которая бросалась сейчас в глаза, несмотря на добротный костюм.
— Если бы возможно было то, о чем ты говоришь, аксакал, — он обвел глазами вершины, покрытые снегом, — я бы жил в горах и пас овец. Какой здесь воздух, какие горы, какой в них покой!
Гость повернулся и посмотрел на Аслана. Он посмотрел на него с острым вниманием, словно впервые увидел. Аслан съежился от этого сильного, проникающего в душу взгляда, словно его застигли врасплох со всеми мелкими чувствами, суетой и завистью. Он чувствовал себя раскрытой книгой, в которой гость мог читать все его тайные мысли. Он почти не дышал, ожидая, что на него обрушатся сейчас резкие, безжалостные, изобличающие слова. Но гость — как быстро и неожиданно менялось выражение его глаз! — по-свойски кивнул ему сказал:
— Он еще может по-своему распорядиться собой и решить, как ему жить. Мне не пришлось выбирать.
От ласки, мягко сверкнувшей в глазах гостя, кровь прихлынула к щекам Аслана.
— Что? Мечтаешь о мировой революции? — спросил гость. — Наверно, скучно тебе здесь?
Аслан мял потными руками сложенную вдвое камчу. Он не нашелся что ответить. Старик ревниво посмотрел на него. Усы у него вздернулись, как у хищного кота. Он положил руку гостю на плечо, чтобы отвлечь его от Аслана.
— А что, если поживешь у меня в горах? — сказал он. — Работа будет нетрудная — пасти со мной табун. Мне как раз нужен хороший помощник. На воздухе, на кумысе, на свежей баранине ты быстро поправишь свой желудок! Поверь мне, старику, скоро тебе можно будет пить водку, как кумыс, и лицо твое станет, как у девушки.
