Бывший Булка и его дочь - Иванов Сергей Анатольевич (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
Именно здесь больные играли по целым дням в домино. Однако в часы посещений зимний сад опять становился зимним садом, то есть местом встреч и тихих разговоров.
Они уселись на полумягкий казённый диванчик у окна, уставленного горшками со всяческой цветочной порослью. Видать, люди, которые занимались здешними цветами, не относились к разряду оригиналов. Цветы были самые обычные – столетник, герани, разросшийся, своевременно не обрезанный лимон. Отец и дочь Филипповы одновременно вспомнили "цветы", стоящие на полочке у них в большой комнате. То были бородатые, молчаливые кактусы – вечно пыльные, окружённые ломкими занозистыми иголками.
"Человеческие цветы насколько красивее, – сердито подумала Лида. – И полезнее, между прочим!"
Она глянула на отца: пожалуйста, спрашивай, не буду я её защищать!.. Но что же всё-таки ему ответить?
– Значит, приболела мама? – спросил он очень-очень спокойно. (Лида кивнула.) А ты, значит, делегация родных и знакомых?
Не такой уж это был великий юмор. Однако Лида улыбнулась. А батянька не сказать что сильно изменился. Только вроде побледнел от сидения взаперти.
– Значит, Лид… Я тебя чего попрошу…
На счастье, у неё нашёлся клочок бумаги и карандаш-огрызочек. И то и другое зачем-то лежало в нагрудном кармашке батника. Каким ветром их туда занесло?..
Она записала телефоны: Успенский с работы и потом какая-то Евгения Валентиновна.
– А чего с этим делать, батянь?
– Надо им звякнуть, поняла? Что товарищ такой-то забурился в таком-то направлении…
И ни слова, что, мол, передай маме, мама знает. Только добавил:
– Ну вы там, я думаю, разберётесь.
"Вы" – то есть якобы не одна, а с мамой.
Прошло ещё несколько минут. Батянька аккуратно выспросил про школу. И поскольку Лида была здесь совершенно незапятнанной, разговор получился очень приятный.
Потом батянька вдруг её насмешил. Рассказал, как однажды этой зимой, "помнишь, ты куда-то всё переодевалась, собиралась…". Лида не помнила, о каком дне речь. Наверное, куда-нибудь с этим… Севой ходила.
Сердце неожиданно заскулило. Но быстро прошло. Так батянька спокойно и смешно стал рассказывать дальше – про мальчишку, который его преследовал в парке.
Якобы он скрылся от этого типчика через чёрный ход кафе. Придумывал, конечно!.. Что же это был за типчик? Может, Севка? Но зимой… "Ты точно помнишь, что зимой, батянь? А чего же ты мне тогда раньше не рассказывал?"
В ней вдруг вспыхнула надежда, что это всё-таки Севка. И не зимой, а вот сейчас, в последние дни. "Ну и какой он был, батянь? Такой высокий или низкий?"
Он улыбнулся:
– Да я как-то со своего роста не разобрал.
– Ну выше меня или не выше?
– Это… понимаешь, Лид…
Такое лицо у него стало, словно он карточки "спортлото" заполняет и старается угадать номер. Батянька тоже сейчас старался угадать: высокий нужно сказать или что не очень.
От этой его доброй неуверенности, оттого, что он старался заботиться о ней даже в таких странных положениях, Лиде неожиданно стало хорошо-хорошо, как в самом раннем детстве, воспоминания о котором появлялись в памяти лишь отдельными кусками картин, словно в глазок калейдоскопа. Там вспоминался ей он, батянька – большой, всемогущий и почему-то обязательно в белой рубахе с распахнутым воротом.
– Ну скажи, батянь, не бойся: высокий или низкий?
– А ты давно с ним… знакома? – Так и не ответил, высоким ему Севка показался или низким!
Ещё вовсю светило весеннее солнце, кругом, на соседних диванчиках, сидел народ. И всё же Лида завела тот разговор, который обычно (или, по крайней мере, так утверждают художественные произведения) бывает возможен только в наступающих сумерках, в тишине и уединении.
Она стала рассказывать о Севе. Сперва следила за собой и не называла его по имени, но потом само вырвалось. Батянька внимательно слушал её, и Лида не заметила, что его рука давно лежит на её плече.
Лиде казалось, рассказывает она слишком много, потому что много всего громоздилось в её душе. Однако наружу вырывалось мало. Таковы уж девчонки: в самых откровенных разговорах они остаются скрытными. Пусть и нечаянно почти, а всё же скрытными! Только голос её мог бы подсказать, какие там рифы спрятаны "под водой умолчания".
Бывший Булка удивлённо, и встревоженно, и обрадованно смотрел на дочь. Елки-палки, говорил он себе, ведь Лидка-то влюбилась! Лидочка ты моя дорогая…
По дороге домой, в метро, когда она сидела, уткнув нос в воротник пальто, к ней пришло то редчайшее счастливое неустойчивое равновесие, как при зубной боли: всё болит-болит-болит, – и вдруг перестало! И сидишь, блаженный, затаившись душой. И боишься даже на цыпочках мимо этой боли прокрасться. Потому что идти-то некуда: лучше тебе нигде не будет!
Она знала, что поссорилась с Севкой. Но хорошие воспоминания как бы помирили их.
Она вспоминала, вспоминала. И ни в одной мысли её не было ни Нади, ни матери.
И ни разу не подумала о том, как дела у её отца, каково лечение, скоро ли операция.
* * *
Дома, однако, настроение сбилось в привычную колею. Вошла, чуть громче нужного хлопнула дверью. С вешалочной полки свалился ей на плечо кое-как лежавший платок.
И тотчас вновь увидела Лида небрежную сиротливость их пустынного дома. Но чтобы не думать по пятому разу одно и то же, она сразу отправилась к себе в комнату. "Когда вам нечего делать, делайте уроки!" – гласит стенгазетная юмористическая мудрость.
На столе её как раз ждал раскрытый задачник. Всё как было. Только солнце, которое тогда, в три часа, лежало большим квадратом на краю стола, теперь исчезло – не только из комнаты, вообще из мира: ушло под землю, за горизонт.
Но и свет включать было ещё рано. Или уже пора? Лида с сомнением глянула на светлое небо, потом на тетрадный листок. И поняла, что дело не в свете, а просто в том, что человек не может в одну секунду с одних мыслей перепрыгнуть на другие. Необходимо время, говоря по-школьному, для раскачки. Человек ведь не транзисторный приёмник: щёлкнул колесиком – сразу запело!
Подумав так и оставшись собою довольна, Лида, уже и не без интереса даже, стала читать задачку под номером…
Тут её за ухо дёрнул телефонный звонок. Она повернула голову. Телефон брякнул второй раз.
И она вдруг догадалась, кто это звонил! Сердце заспешило, перепрыгивая, как мячик, само через себя. Вспомнила зачем-то: "Такие состояния называются стресс…"
– Это ты, Лид. А я тебя не узнал.
Разве она уже что-нибудь говорила? Или это просто хохмочка, обычная его хохмочка? Сейчас она ничего не испытывала, кроме волнения борьбы.
– А ты, Лид, как считаешь?
Всё-таки он хохмит.
Ну чего ты молчишь-то?
– Слушай, милый, иди гуляй!
И положила трубку. Было противно от этой чужой фразы. Лида хорошо помнила ту девицу. Она лезла в троллейбус, а разговором и поворотом головы была ещё на остановке: "Слушай, милый…" У неё была удивительно аккуратная причёска – крупный такой химический локон.
Да, противно это получилось. И голос какой-то дешёвый, как у той… А не всё ли равно!
Она вернулась к своей физике. Но было почему-то не всё равно. Оказывается, даже ругаться, даже рвать с человеком надо по-человечески, тратя ум и волнение.
Так. Значит, задачка номер… Но Севка больше не звонил. Даже не думал!
Небось звонит сейчас Наде – такой умный, нога на ногу. Ну и кадр, говорит, ну и подруга, ну и барахло!.. А Надя в ответ, конечно…
Они ведь, между прочим, из-за Севки и поругались!
Эх вы, братики-сестрички! Да вот назло вам не буду о вас думать. А тем более плохо!.. "Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хозарам… С дружиной своей в цареградской броне…"
Ни в чём не повинная задачка, а так же и другие уроки оказались полными сиротами. Однако когда пришла мама, вид у Лиды был вполне деловой.
