Всадник без бороды (Юмористическая повесть) - Привалов Борис Авксентьевич
Мынбай засмеялся, молчаливый Бапас и тут только улыбнулся.
— Ну, Алдар-Косе, прошу тебя, ответь! — Шик-Бермес, видно, очень хотел развеселить Аблая и заодно поиздеваться над Алдар-Косе.
— Говори! — приказал Аблай.
— Я исполню любую твою просьбу, — произнес Алдар-Косе хриплым от жажды голосом, — но прежде исполни одну мою.
— Какова она? — спросил Аблай с интересом.
— Никогда не обращайтесь ко мне с просьбами!
— Я? — удивился Аблай. — С просьбами?
— Мы? — опешил Шик-Бермес. — К тебе?
— Конечно, — прохрипел Алдакен. — Покою нет! Просите то отвечать, то говорить…
— Скажи, где мое золото? — вновь заверещал Шик-Бермес. — Не скажешь? Хорошо! Тогда я уезжаю. Эй, где мои кони?
Аблай удивленно посмотрел на Шик-Бермеса. Тот выдержал взгляд грозного бая и сказал, щелкая камчой по ноге:
— Теперь этот шакал в ваших руках, почтенный Аблай, дело сделано. А мне нужно готовить жигитов. Я не могу оставаться здесь, видеть этого нечестивца и все время вспоминать, как он обобрал меня! Ну ничего, Алдакен, я верну свои деньги! И ты, ты мне отдашь их!
Толстый родственник и жигиты, прибывшие с Шик-Бермесом, уже сидели на конях, Шик-Бермес простился с баями, погрозил камчой Алдар-Косе и, улыбаясь в бороду, взобрался на коня.
Собаки дружно проводили уезжающих. Когда из-за лая не стало слышно далекого топота копыт, Аблай сказал Бапасу и Мынбаю:
— Я послал Желекеша в степь. На праздник в аул жены Сансызбая едут музыканты и шуты, салы и сэрэ. Я просил их погостить у нас. Созовем поминальный обед в честь почтенного Алдар-Косе. Повеселимся над его могилой. Устроим кокпар.
Аблай повернулся и пошел к юрте. За ним двинулись все.
Кокпар — борьба за козла. Жигиты на конях стараются вырвать друг у друга козла, и тот, кто, схватив его, умчится, выиграл.
Алдар-Косе никогда не участвовал в этом состязании. Ему всегда было жалко не того, кто проиграл, а козла, которого тянули в разные стороны, разрывали…
«Баи разорвут меня на части, как жигиты козла в кокпаре…» — подумал Алдар-Косе.
…Салы и сэрэ — степные весельчаки, акыны, наездники, борцы — всегда и всюду желанные гости. Радость в ауле или печаль — музыка, песня никогда не будут лишними. Салы и сэрэ бродят по бескрайней степи. Сегодня — здесь, завтра — там. Их приглашают на поминки, проводы, аульные праздники. Кто будет петь для гостей? Кто будет играть на домбре? С кем будут бороться аульные силачи? Нет без салы и сэрэ веселья! Десять зим назад Жиренше пристроил Алдакена к этим веселым людям. Шесть лет бродил Алдакен вместе с ними, научился играть на кобызе, домбре, сыбызги, научился изменять внешность, научился еще многим премудростям… Вырос из Алдакена Алдар-Косе, даже пытался уже других учить. Эх, Алдакен, Алдакен! «Ты взрослый жигит, а ведешь себя как мальчишка… Среди твоих врагов тоже есть хитрецы, не забывай…» А ты забыл.
В юрте снова задудел Мынбай, загудели мухи, садясь на раны, и Алдакен стал проваливаться в какую-то темноту, во мрак, где не было голода, боли и жары… Потом завертелись, как в бреду, жигиты, которых раздирали на части козлы, загарцевали красивые белые кони музыкантов и акробатов…
Сколько времени длилось забытье, Алдакен не знал. Он очнулся от того, что где-то рядом звучали громкие голоса, дружно лаяли собаки.
Открыл глаза и увидел сквозь запекшиеся веки, как Аблай возле большой юрты встречал жигитов. С коня слез длинный, тощий сын Аблая — Ускембай, обнялся с отцом. Вот седобородый Ергалы. Вот двое жигитов снимают с седла гигантскую тушу Мошеке-Обжоры.
«Они приехали сюда после того, как было выполнено решение байского суда, — пытался рассуждать Алдакен. — Значит, жатакам передали табун. Эх, успеют ли они его угнать подальше?»
Взаимные приветствия длились долго, словно гости и хозяева не виделись целый год, а не разъехались только два-три дня назад.
Потом все вместе пошли смотреть на Алдар-Косе.
Алдакен закрыл глаза и изобразил полное бесчувствие. Сколько ни тыкал ему Срым под ребра свой шокпар, Алдакен не открыл глаза и не проронил ни звука.
— Э-э, теперь ему конец! — радостно молвил Ускембай.
— Какой тощий! — пыхтя, произнес Мошеке-Обжора. — И как таких не выдувает ветром из степи!
— Слава аллаху всемогущему! — проговорил Ергалы, ласково оглаживая свою толстую седую бороду. — Наконец-то он услышал молитвы преданных рабов своих и отдал эту заблудшую душу в наши руки!
Баи потыкали Алдар-Косе камчами, по очереди плюнули на него и пошли в Большую юрту.
Но гости, видимо, не успели выпить даже по одной сабе кумыса.
Первым выбежал из юрты тощий Ускембай. Его обычно неподвижные глаза на этот раз готовы были выскочить из-под бровей, словно он только что сел на змею.
В руке Ускембай держал бороду и грязную чалму, те самые, которые Срым отыскал в мешке Алдакена.
За сыном Аблая вышел Ергалы. Он обеими руками держался за бороду.
Они торопливо пошли к Алдар-Косе.
За ними поспешил выбраться на воздух Мошеке-Обжора, но застрял во входном отверстии. Его долго выпихивали изнутри. Раздался дружный крик, и из юрты выскочил Мошеке-Обжора, а за ним сразу пять человек: Аблай, Бапас, жигиты.
Ускембай и Ергалы уже стояли возле пленника.
— Он, это он… О аллах! За что ты ослепил нас? — причитал Ергалы, дергая себя за бороду.
Ускембай приложил бороду к лицу Алдар-Косе, сорвал с его головы шапку, надел чалму.
— Ходжа! — скорбно вскричал он. — Будь проклят день, когда я встретил этого Алдар-Косе! Клянусь аллахом, я убью его!
Он вырвал из рук сторожа-жигита дубинку и размахнулся, целя в голову Алдакена.
Аблай железной рукой успел удержать дубинку сына.
— Завтра мы казним это отродье шайтана, — сказал он спокойно. — Подожди до завтра…
— Что случилось? — во все стороны вертел головой Мынбай. — Ергалы, что случилось? Ускембай, что случилось?
— Я, как увидел бороду и чалму, сразу все понял, — отдуваясь, проговорил Мошеке. — Алдар-Косе оделся ходжой и обманул нас на бийском суде. Запутал дело. Мы отдали сегодня жатакам табун коней… баранов… о-о-о, каких баранов! Каких коней!
— О аллах! — не выпуская бороду из рук, закачался всем телом Ергалы. — О аллах, за что, всемогущий, покарал нас?
— Не теряй времени, бери жигитов, — сказал Аблай сыну, — и скачи за жатаками. Они не могли увести табун далеко.
— Мы передали им табун утром, — ответил за всех Мошеке.
— Все равно, — Аблай даже не повернул головы в его сторону, — вы должны их догнать! Ты наконец понял, Ускембай?
— Я понял, отец! — ответил Ускембай и побежал к коням.
— Срым! — кивнул Аблай.
Десять жигитов умчались так быстро, что даже собаки не успели их облаять.
— А если эти голодранцы жатаки откажутся вернуть нам коней? — спросил Ергалы. — Что тогда?
— Тогда на месте их нищего аула будет расти ковыль, — невозмутимо ответил Аблай и пошел к юрте.
«Неужели жатаки не успели угнать коней подальше? — снова и снова думал Алдакен. — Что если Аблай выполнит свою угрозу и погубит бедняков?»
И снова в голове Алдакена метнулись какие-то тени, запылали огни, ударил гром, и все провалилось во мрак.
А когда мрак стал постепенно светлеть, поплыли навстречу юрты, дымки на горизонте, облака в небе… Звенела домбра. Звучала «Медная сайга».
«Видно, я умираю, — подумал Алдакен, — если мне мерещится любимая песня…»
…Медная сайга легко прыгает по скалам, она всегда впереди стада, никто лучше ее не умеет выбрать пастбища, уйти от волков и охотников. Ее шерсть медного цвета так ярко блестит на солнце, что ни один стрелок не может даже прицелиться — она его ослепляет. Так и скачет куда хочет, никого не боится медная сайга. Свобода… Свобода!.. Она — сама жизнь!
— Желмая! Поймали Желмаю! — раздались звонкие и радостные голоса.
Алдакен открыл глаза.
Перед ним стоял верблюд. Он был невысок, и у него три горба.
Верблюд радостно крутил головой и тянулся к Алдар-Косе.
