Карабарчик. Детство Викеши. Две повести - Глебов Николай Александрович (книги хорошего качества .txt) 📗
— Искать! — раздалась команда.
Токшун, натянув поводок, пошёл по следу Кирика и, дойдя до лестницы, ведущей на сеновал, поднялся по её шатким ступенькам и скрылся под крышей.
— Шапку я глубоко зарыл в сено. Не найдёт, пожалуй, — высказал своё сомнение Кирик. Но на площадке сеновала появился Токшун, держа в зубах шапку. Собака спустилась по лестнице и положила свою находку к ногам ребят.
— Вот это да! — поглаживая овчарку, произнёс восхищённый Янька. — Вот собака, так собака, а Делбек найдёт шапку?
— Не знаю, попробуем!
— Делбек, Делбек, — стал звать своего старого друга Янька. Пёс прибежал на зов и посмотрел умными глазами на ребят.
— Кирик, дай ему понюхать шапку.
И когда тот поднёс к носу Делбека шапку, пёс, не торопясь, взял её в зубы и важно понёс в дом, как бы говоря: «Хватит вам баловаться».
Кирик и Янька стали собираться в Мендур-Сокон.
— Повидать дядю Темира охота, да и дедушку Мундуса тоже! — заявил Кирик.
— Что же, поезжайте, только скорее домой возвращайтесь, — согласилась Степанида.
— Обратно вам придётся ехать с Темиром, он мне нужен. Так и скажите ему, — проводив ребят, Прокопий ушёл в сельсовет.
На следующий день в Тюдралу прибыл небольшой отряд пограничников. Прокопий узнал, что диверсанты в Улагане ликвидированы. В живых остались, судя по найденным документам, видный каракорумец Карманко и контрабандист по кличке Чугунный.
— Возможно, эти два типа скрываются сейчас в пещерах Чарыша, — говорил Прокопию начальник погранотряда.
— Чугунного я знаю, это бандит. В прошлом уголовный каторжник, бежал с рудников, в тайге встретился с кулаком Зотниковым. Что ж, попытаемся их найти, — сказал Прокопий и в раздумье побарабанил пальцами по столу.
— У меня есть знакомый охотник, коммунист, — продолжал он. — Район Чарышских пещер знает и бывал там не раз.
— Хорошо, если потребуется помощь, сообщи мне.
Простившись с Прокопием, начальник погранотряда вышел из сельсовета.
В Мендур-Сокон мальчики прибыли на следующий день. Правда, они могли бы приехать и ночью, но Янька уговорил своего друга сделать остановку у речки, не доезжая до стойбища километров восемь.
— Что за нужда ехать в темноте, — говорил он. Привязав лошадей на прикол, ребята стали устраиваться на ночлег. Постелью им послужили потники, подушкой — сёдла. Утомлённые ездой, они быстро уснули. Токшун оберегал сон своих юных хозяев. Из-за гор поднималась луна. Посеребрила спокойные воды реки и, осветив спавших Кирика и Яньку, лежавшую возле них собаку, лошадей на лугу, медленно поплыла по тёмному небосводу на Усть-Кан. В прибрежных кустах, недалеко от ребят, было слышно, как заверещал заяц, попавший в чьи-то крепкие зубы. Токшун приподнял голову и навострил уши. Снова тишина. В воде плеснула рыба и, сверкнув на миг серебристой чешуёй, скрылась. Луна приближалась к Усть-Канскому хребту. Часа через два её бледный диск спрятался за громадой гор, и в долине стало темно.
Токшун задремал. Отдыхали и кони. Близился рассвет, от реки потянуло холодком. Где-то далеко-далеко, окрашивая вершины скал в розовые тона, поднималось солнце. Затем яркие лучи, как бы разгоняя полусумрак, забороздили по небу и, перекинувшись через гребень Усть-Кана, залили междугорье сверкающим теплом. Первым проснулся Янька. Приподнял голову от седла и, зевнув, потрогал «Кирика.
— Вставай, уже утро!
Оседлав коней, ребята выехали по дороге на Мендур — Сокон.
Километра через три от места ночлега они заметили бежавшую к ним навстречу небольшую козулю. За ней гнались два волка.
Ребята остановили лошадей, ожидая, что будет дальше. Токшун, вздыбив шерсть, выскочил вперёд и тоже остановился. Козуля была молодая. Напрягая последние силы, она бежала уже вяло. Очевидно, волки гонялись за ней всю ночь, и она теряла силы. Инстинкт подсказал животному искать защиты у людей. Сделав слабый прыжок мимо Токшуна, козочка, прячась от волков, остановилась между двумя лошадьми. Было заметно, как бурно поднимались и опускались её круглые бока и в кротких агатовых глазах застыл ужас. Завидев людей, волки метнулись в кустарник. Кирик и Янька сидели не шевелясь. Они боялись вспугнуть козочку, которая продолжала стоять, прижимаясь к лошади Яньки. По её стройному телу пробегала дрожь. Кирик тихо грозил пальцем Токшуну, который, поводя глазами, замер на месте. Прошло несколько минут. Дыхание козочки становилось ровным, и, отдохнув, она стремительным прыжком выскочила на дорогу и помчалась в гору.
— Только и видели. Даже спасибо не сказала, — улыбнулся Янька. На душе у ребят было хорошо и отрадно: они спасли козочку от гибели.
— Поехали! — крикнул задорно Кирик, и, пришпорив лошадей, всадники, оставляя за собой клубы дорожной пыли, во весь карьер поскакали по долине.
Вдали показались первые аилы Мендур-Сокона. Кирика охватило волнение. Ведь здесь он не был около двух лет. Здесь скрывался он от Зотникова и Яжная. Здоров ли Темир, жив ли дедушка Мундус? Ребята въехали в предместье Мендур-Сокона. То, что увидели они, было необычно для старого алтайского стойбища. Ряд больших рубленых изб образовал широкую улицу, по сторонам которой виднелись общественные здания сельского магазина, избы-читальни, амбулатории и школы.
— Не узнать Мендур-Сокон, — оглядывая новые постройки, покачал головой Кирик. — Здесь стоял аил, а теперь — дом. А вот там, у подножия горы, был овечий загон, а сейчас — маслозавод, — показал он на выставленные для просушки фляги.
Аил Мундуса ребята нашли не скоро. Затерянный между новыми избами, он торчал на поляне, точно старый, никому ненужный гриб. Соскочив с коней, они заглянули в помещение. Там было пусто. Только в очаге тлели угли, и на полу виднелось несколько старых козьих шкур, служивших подстилкой.
Рядом с аилом стояла новая изба, возле неё женщина толкла в тяжёлой деревянной ступе ячмень.
— Темир, наверное, живёт здесь, — и, как бы в подтверждение их догадки, на крыльце, опираясь на палку, показался Мундус.
— Дедушка! — Кирик бросился к старику и припал к его груди.
— Карабарчик, опять прилетел в наши края, — волнуясь, сказал Мундус. — Спасибо, не забыл старика, пойдём в аил, нет, в избу, — раздумал он и, крикнув что-то по-алтайски женщине, посмотрел на Яньку.
— Это чей?
— Да ведь это Янька, сын Прокопия, помнишь?
— Помню, помню, — закивал головой Мундус, — только маленько забыл: память стала шибко плохой.
Придерживая старика, Кирик и Янька вошли с ним в просторную комнату, следом, не отставая, прыгнул Токшун.
— Ильгей! — крикнул Мундус в окно, — поставь самовар. Гости у нас.
Оставив ступу, молодая алтайка вошла в дом и поздоровалась с ребятами.
— Ильгей, помнишь, я говорил тебе о Карабарчике, вот он, — Мундус похлопал Кирика по плечу. — А это его друг, Янька.
— Ребята, Ильгей — жена Темира, сам он скоро придёт, ушёл в лавку, — Мундус опустился на поставленный невесткой табурет. Кирик и Янька с любопытством стали оглядывать обстановку комнаты. В переднем углу, обрамлённый свежими ветками пихты, висел портрет Ленина, ниже — ружьё хозяина, на тумбочке лежало несколько книг. Пол блестел свежей краской, возле широкой русской печи в шкафчике стояла алюминиевая посуда. Во всём чувствовались опрятность и чистота.
Опершись подбородком о палку, Мундус не спеша говорил:
— Один раз собрался умирать, да раздумал. Зачем умирать? Всё теперь есть: хлеб, мясо, чегень, почёт от людей; умирать неохота.
— А-а, Кирик, Янька! Здравствуйте, друзья, — раздался порога радостный голос Темира. С сияющим лицом он пожал руки ребят. — Большие стали, настоящие парни, — любуясь гостями, произнёс он. — И Токшун с вами, — увидев овчарку, повернулся к ней Темир. — Знаю эту собаку, умный пёс. Жаль только — за зверем в тайге не пойдёт. У ней другая повадка. Говорил мне Прокопий, будто Токшун может идти по следу врага несколько километров и найдёт его.
— Он по крыше и лестнице лазит, как кошка, — поглаживая Токшуна, сказал Янька. — Посмотри, Темир, какие у него зубы, — раздвинув могучие челюсти овчарки, произнёс он с гордостью. Зубы Токшуна блестели, как никель.
